В большинстве случаев впрочем, особенно при достижении известной степени культуры, возможность близкого родства с обезьянами допускается, как мы сказали, только относительно таких племен, которые и физически и духовно стоят на относительно низшей ступени развития, чем их окружающие. Часто эти низшие племена даже смешиваются в понятиях с обезьянами, до такой степени, что иногда настоящие обезьяны принимаются за людей и, обратно, настоящие люди описываются как обезьяны. Еще чаще при этом допускается возможность обратного, так сказать, регрессивного метаморфоза, т. е. превращения людей в обезьян. Примеров всех таких и подобных им представлений можно отыскать довольно много у самых различных народов. Так, в Индии название «народа обезьян» придается еще до настоящего времени некоторым первобытным племенам страны, живущим в горных и лесистых местностях индостанского полуострова (так называемым hill and wood tribes). С другой стороны, известно, что санскритские легенды об обезьянах, сражавшихся в армии Ганумана, относятся собственно к людям, именно к первобытным племенам Индии, оттесненным впоследствии в горы и леса Дравидами и Арийцами. Наоборот, многие племена Негров, Малайцев и южно-американских Индейцев полагают, что обезьяны, в особенности высшие, суть настоящие люди, которые, если не говорят, то только из опасения, чтоб их не лишили свободы и не заставили работать. По мнению же других, они были некогда людьми, но потом потеряли свой человеческий образ — за свое кощунство над богами, как полагают некоторые малайские племена относительно орангутанга, или за свою гордость и высокомерие, как думают Арабы Кордофана относительно мартышек. Подобные же поверья о превращении людей в обезьян встречаются также в Мексике, где легенды Толтеков упоминают о таком превращении под конец так называемого «воздушного века», — у Мусульман, одна легенда которых рассказывает, что такой же участи подверглись жители одного Иудейского города, за несоблюдение субботы, — у Кафров, которые верят, что одно из их племен было превращено некогда в павианов и т. д. Некоторые племена негров верят, что обезьяны имеют такую же душу как и человек, другие же полагают, что в них переходят души людей (всех, или только привилегированных особ, или, наконец, только грешников) после смерти, — поверье, существующее также и в Южной Америке у бразильского племени Бугров (Тупи). Отсюда недалек уже переход к признанию в обезьянах чего-то демонического, сверхъестественного, что выразилось как в суеверном почитании их многими племенами негров, называющими их «слугами фетишей», так и в особенности, в тех размерах, которые получил культ обезьян в религиях Египта, Индии, Вавилона, Карфагенской Африки, Перу и пр., и некоторые следы которого, в форме суеверных предрассудков, замечаются даже у древних Греков и Римлян.
Возвращаясь к смешению понятий об обезьянах с понятиями о людях, встречающемуся довольно часто в народных воззрениях, заметим, что наглядным примером могут служить иногда в этом случае самые языки некоторых народов. Так, например, малайское название оранг-утан, бразильское Cauiari, сиамское — Кхон-па и др., означающие «лесной человек», прилагаются большей частью безразлично, как для обозначения обезьян, так и живущих в тех же местностях первобытных народцев. Следы такого смешения понятий, такого qui pro quo, замечаются иногда даже у цивилизованных народов, стоящих на относительно довольно высокой ступени цивилизации. Так в одном старом португальском манускрипте, где описываются Индейские племена Бразилии, говорится между прочим, что к востоку от Юруэны живет племя Cuatas, весьма замечательное тем, что принадлежащие к нему Индейцы ходят обыкновенно на четвереньках, отличаются малым ростом и изобилием волос на теле, спят прямо на земле или на деревьях, не знают ни орудий, ни жилищ, ни земледелия и питаются только плодами, дикими кореньями и рыбой. Автор манускрипта по-видимому и не подозревал, что описываемые им Куаты вовсе не люди, а обезьяны, носящие у новейших зоологов видовое название Ateles paniscus. В другой пример можно привести одного тибетского (Буддийского) писателя, который, описывая распространение религии Будды, рассказывает между прочим, что когда религия эта распространилась уже по всему Индостану и соседним с ним странам, глава буддийской церкви, не видя более людей, которых бы можно было обращать, решился просветить один большой вид обезьян, называемых «якча» или «ракча». Предприятие это было поручено известному духовному лицу, почитаемому воплощением одного буддийского святого. Муж этот вполне удовлетворительно исполнил данное ему поручение и обратил к новой религии великое множество обезьян. Замечательно, что существует одна подобная же христианская, именно коптская легенда, где рассказывается об обращении одного павиана — «человека из племени Циноцефалов, с собачьей головой». Смешение павианов с людьми встречается впрочем, у многих писателей, как древних, так и средних веков. Так Плиний описывает семь различных видов обезьян в Эфиопии и рядом — один народ Цинамолгов, с собачьими головами. Элиан говорит об Индийском народе Кинокефалах, которые имеют собачью голову, но в остальном похожи на людей и одеваются в звериные шкуры: они отличаются справедливостью и не причиняют вреда людям, дара слова не имеют, но ревут, могут, прочем, понимать язык Индусов. Живут они охотой, скоры на ногах и приготовляют себе добычу не на огне (которого не знают), а разрывая на куски и высушивая на солнце; они разводят коз и овец и питаются их молоком. Мнение, что Циноцефалы составляют особую породу людей существовало еще, по-видимому, в девятом столетии по Р. Х., так как от этого времени сохранилось письмо некоего Бертрама к священнику Римберту, в котором подробно разбирается вопрос, произошли ли Циноцефалы от Адама, или они имеют животную душу; Бертрам склоняется в пользу последнего мнения. Наконец, как пример обратного смешения, можно привести одного старинного путешественника по Лапландии, который, заканчивая свое описание Лопарей, говорит: «Вот верное описание этого маленького существа, называемого Лапландцем; можно сказать утвердительно, что после обезьяны, он из всех животных стоит всего ближе к человеку». Любопытно, что один (анонимный) писатель конца XVII столетия, делая попытку разделить человечество на отдельные виды, выражается о лопарях немногим лучше, хотя уже признает их людьми: «Лопари, — говорит он, — могут составить четвертый вид людей. Это маленькие, короткие создания с толстыми ногами, широкими плечами, короткой шеей и необыкновенно вытянутым лицом, весьма некрасивые и очень напоминающие медведя. Я видел только двух из них, в Данциге; но, судя по тем рисункам, которые я имел в руках и по рассказам лиц, хорошо их знающих, это должно быть прежалкие животные».
Допуская во многих случаях близкое родство и возможность взаимного перехода между человеком и обезьянами, народная фантазия не останавливается, впрочем, только на этих, наиболее сходных по своему внешнему виду, животных. За отсутствием обезьян, она с одинаковой уверенностью готова вести человеческое происхождение от собаки, волка, бобра, медведя, слона, крокодила, черепахи, змеи, даже улитки, муравья, червей и проч. Так у Алеутов (по Сарычеву) существовало предание, что первые люди обязаны были своим происхождением одной собаке, которая упала с неба на остров Умяк, и родила двух детенышей, одного мужского, другого женского пола, похожих на людей, но еще с собачьими лапами; эти два выродка и положили начало человеческому роду. По другому преданию Алеутов, (приведенному Вениаминовым), — первые люди произошли от каких-то двух существ, видом похожих на человека, но с длиной шерстью на теле, — что-то вроде обезьян или медведя. Различные племена северо-американских Индейцев производили себя каждое от отдельного животного, кто от бобра, кто от ворона, от волка, журавля, рыбы, черепахи и т. д.; каждое такое животное считалось родоначальником племени, его имя и изображение составляли так называемый Тотем — племенной знак или герб племени. От слона производило себя племя Бари в северо-восточной Африке; от крокодила — южно-африканское племя Бакуэна, от червей — жители островов Мореплавателей, от муравьев — некоторые племена Антильских островов и т. д. Современный человек с трудом может даже представить себе, каким образом люди могли дойти до таких странных понятий; они должны казаться ему просто нелепыми и смешными, не имеющими никакого смысла и значения. Однако же возможность их происхождения становится несколько более понятной, как скоро мы бросим беглый взгляд с одной стороны на те отношений, в которых стоит первобытный человек к окружающему его миру животных, с другой — на тот образ мыслей, которым руководствуются вообще люди на низших ступенях развития.
Прежде всего, не трудно убедиться, что в глазах первобытного человека животный мир не отделен от него так резко, как это должно казаться человеку современному. Конечно, первобытный человек замечает, что животные отличаются от него по своему наружному виду, но он считает отличия эти более второстепенными и далеко менее существенными, чем их внутреннее сходство. По его понятиям, напр., животные имеют такую же бессмертную душу, как и человек, и душа эта точно также может переходить после смерти тела в загробный мир, как и человеческая. Так, Камчадалы полагали, что душа каждого животного, как бы ни было оно мало и ничтожно, всякого червяка и мухи, будет жить на том свете, рядом с человеческими. Ассамские Куки верят, что душа каждого убитого ими на охоте животного точно также, как павшего в сражении врага, будет служить им на том свете. Основываясь на подобном же воззрении, Эскимосы (точно также, как и некоторые племена северо-американских Индейцев), клали напр. в гроб младенца собачью голову, с той целью, чтобы душа собаки не дала заблудиться душе младенца во время ее трудного пятидневного перехода на тот свет. Это же воззрение было причиной, почему напр. у Патагонцев закалывалась на могиле покойника лошадь, подобно тому, как это делалось в старинные времена в Европе и др. странах. Некоторые народы идут в этом одухотворении еще далее. Даяки, Карены, жители островов Фиджи, некоторые из Индейских племен принимают, что не только животные имеют душу, но и растения, камни, даже искусственные предметы, как, напр., дома, лодки, топоры и т. д. Так, например, жители островов Фиджи верят, что, если будет срублено дерево, то дух его немедленно отправляется на тот свет (отождествляемый ими с мифическим островом Болоту); если сломается ножик, разобьется горшок, развалится хижина, то души всех этих предметов также ожидает бессмертие на том свете, где они будут находиться в употреблении богов. Сопоставив с этим воззрением то понятие, которое имеют первобытные народы о будущей жизни, почитаемой ими за непосредственное продолжение настоящей и почти при тех же самых условиях, мы легко можем объяснить себе известный обычай, столь распространенный у самых различных народов: класть в могилы покойников, кроме трупов любимых животных (а также иногда и рабов), их оружие, украшения, трубки с табаком, горшки с пищей, а в случае женщин — иглы, гребни, веревки для ношения тяжестей, весла и т. п. Не довольствуясь тем, что первобытное воззрение приписывает животным душу, оно считает их во многих случаях однородными с человеческими и допускает, что души животных могут поступать иногда в тело человека и наоборот. Так, у некоторых племен Негров существует поверье, что животные, питающиеся часто трупами людей, как напр. гиены, могут присваивать себе тем самым и души умерших. Так Эскимосы были убеждены, что их «ангекоки» или кудесники могли, в случае болезни, заменять душу больного человека другой, здоровой, взятой от зайца, оленя, птицы или человеческого младенца. У многих народов существовало и существует еще поверье, что волшебники и ведьмы силой чар (точно так же, как и простые смертные силой заклинаний или дьявольского наваждения) могут превращаться в животных и принимать на себя вид и все склонности тигра, льва, волка, леопарда, гиены и других животных. Такая вера в оборотней особенно развита в Африке у Негров, Кафров, Готтентотов, но она существует и у многих других Азиатских и Американских народов, а также существовала и в Европе, где по временам, число таких оборотней (волкодлаи, loupsgarous, Wehrwoelfe) до того увеличивалось, что всё явление принимало характер особой психической эпидемии, известной в медицине под названием «Ликантропии». Когда Солиман в 1542 г. вступил на турецкий престол, Константинополь был до такой степени наполнен этими оборотнями, что в несколько дней их было казнено более полутораста. Еще более была распространена эта эпидемия во Франции, в Юрских кантонах в конце XVI столетия. Верование в оборотней и до настоящего времени существует еще у сельского населения Франции, Италии, Германии, Славянских стран, а Планси де Коллен рассказывает про одного оборотня, Марешалля де Лонгвилля, который не далее, как в 1804 году, был приговорен к пожизненному заключению на галерах. Еще большим распространением пользовалась (и пользуется еще до настоящего времени) у многих народов вера в т. н. «метампсихозис», или переселение душ после смерти одних существ в другие, из людей в животных и наоборот. Мы встречаем ее как у первобытных племен (Индейцев, Негров), так и у гораздо более цивилизованных, например, Индусов, по понятию которых, всё различие между существами касается только степени, а не сущности; все они сродни человеку, слон, обезьяна, червь могли быть некогда людьми и могут сделаться ими снова, парии или варвары составляют низшие касты у людей и высшие у животных. Следы таких воззрений можно заметить также у некоторых Греческих философов, у каббалистов, в учении Манихеян и даже у более новейших мыслителей, как, например, у Юма.
