Многие из наиболее характеристических черт первобытных воззрений на животных могут быть объяснены до некоторой степени тем жалким положением, в котором находился первобытный человек, почти нагой и безоружный, в постоянной борьбе с животным миром за свое существование, — борьбе, несомненно, страшной, и оканчивавшейся нередко для него смертью или изувечением. Но главное объяснение все-таки заключается в его неразвитости, ограниченности его понятий, в его невежестве относительно себя и окружающей его природы, в его неспособности к анализу и критике. Известно, что способность к анализу предметов и явлений, к уловлению различий между ними, является тем совершенней, чем более развит человек, т. е. чем он обладает большим числом сознательных понятий; и, наоборот, чем совершеннее может распознавать человек существующие различия, тем его выводы и сопоставления являются более правильными, а воззрения более полными, рациональными и логичными. Первобытный человек обладает весьма ограниченным числом понятий, количество сознаваемых им объектов ничтожно, сравнительно с тем, которое входит в круг мыслей цивилизованного человека, имеющего за собой длинный период культурного развития. Большая часть абстрактных понятий для него чужда и непонятна; ему доступны только конкретные понятия, и то, настолько же узкие и односторонние, насколько узок его умственный горизонт и односторонняя сфера его деятельности. В каждом из немногих доступных его сознанию предметов он схватывает только то, что производит на него наибольшее впечатление, часто упуская при этом из виду многие из наиболее существенных, но не различаемых его сознанием, особенностей. При этом, очень часто, у него не достает силы связать свои отрывочные понятия и свести их в одно, сколько-нибудь целостное и логичное представление. Этим мы не хотим сказать, чтобы первобытный человек не имел вовсе общих понятий; напротив того, история языка и психологические наблюдения (напр. над детьми) показывают, что общее познается обыкновенно ранее частного. По наблюдениям д-ра Гупенбуля, дети-кретины, при пробуждении своих способностей, скорее получают понятие о Боге, чем о каком-нибудь предмете, доступном чувствам. Но нужно заметить, что прогресс знания требует анализа того, что сначала представляется только в общей и неясной форме, для того, чтобы потом, путем индукции, снова придти, но уже к осмысленному и сознательному, общему. У первобытного же человека, общие понятия суть только бессознательные выражения однородных (для его сознания) впечатлений, — не разложенных анализом и не проверенных критикой. Там же, где дело касается до вывода из ряда частных понятий заключающего их в себе общего, мы встречаемся часто с оригинальными примерами бессилия мысли. Так, например, во многих американских языках не существует вовсе слов для выражения понятий: «быть», «дерево», «растение», «животное» и проч., и, наоборот, часто для одного и того же конкретного предмета или действия существует множество слов, смотря потому, в каком состоянии находится предмет или при каких обстоятельствах и условиях совершается известное действие. Такой неспособностью к логичному синтезу и анализу явлений, к составлению абстрактных понятий и к уловлению различий между предметами первобытный человек напоминает в значительной степени детей, которые, как известно, если им начать задавать сколько-нибудь абстрактные вопросы, скоро устают и совершенно теряются. Африканский путешественник Бёрчелль говорит, что «мыслить для большинства дикарей весьма трудно и если их спрашивать о сколько-нибудь абстрактных вещах, то они очень скоро начинают жаловаться на усталость и головную боль». Точно так же, подобно ребенку, дикарь в состоянии удовлетвориться первым попавшимся ответом на какой-либо, случайно явившийся у него вопрос, — и ленивый ум его не почувствует потребности, да и не может, не умеет отнестись к нему критически и подвергнуть его логическому обсуждению. Немногих аналогий ему достаточно уже, большей частью, для того, чтобы установить тождество немногих совпадений или последовательностей, чтобы объяснить причинность. Известно, какую обширную роль играет, например, в истории умственного развития народов обманчивая максима: post hoc ergo propter hoc, и какое важное значение имеет в периоде первобытной культуры процесс так называемого «смешения субъективного с объективным». Уяснение этих и подобных им психическим процессов значительно облегчает понимание первобытных воззрений и дает ключ к объяснению многих из наиболее запутанных явлений давнейшей культуры человечества.
Если, таким образом, первобытный человек имел лишь весьма смутные понятия о своем отличии от животных и своем физическом и психическом совершенстве, то весьма понятно, что во всех тех местностях, где обезьяны, особенно высшие, были для него знакомым явлением, он должен был прийти к заключению, что существа эти весьма близки к нему, если не родственные и не тождественны. В этом убеждало его как сходство в общих очертаниях их тела, так и многие особенности их быта и нравов, напоминающие до некоторой степени человеческие и притом, в большинстве случаев, значительно преувеличенные и дополненные его собственным воображением. Выше уже было сказано, что многие Негры, Индейцы, Малайцы думают, что обезьяны могут говорить, только скрывают эту способность. Другие прибавляют, что у обезьян существует такое же общественное устройство и быт, как и у людей, — что они имеют начальника или князя, отличающегося тем, что он носит повязку на голове и опирается на палку; — имеют род правления и чинов; — собираются по временам в кружок и производят суд и расправу над своими ближними; — ведут правильные стратегические войны, как между собой, так и с другими животными, напр. слонами; — защищаются в случае нужды каменьями и палками, одеваются листьями, строят себе жилища, хоронят своих умерших собратий, любят, подобно дикарям, вымазывать себе лицо краской и т. д. Наконец, у многих народов распространено еще поверье, что обезьяны любят утаскивать к себе женщин, живут с ними и приживают детей, а древние Египтяне (по Элиану и Гораполло) верили, что серебристый павиан может быть выучен письму и музыке, и что попадаются особи, которые уже умеют писать, вследствие чего каждому, приводимому в храм циноцефалу, жрецы предлагали табличку и инструмент для письма, с целью удостовериться, принадлежит ли он к ученым или к неученым особям. При таких понятиях и представлениях естественно было придти к заключению, что обезьяны — те же люди и что между человечеством и животным миром не существует никаких сколько-нибудь резких и существенных различий.
Однако, как бы долго ни разделялись подобные воззрения многими народами, как бы часто ни встречались мы со следами их в умственной жизни человечества, все-таки, с развитием культуры, они должны были значительно утратить свое первоначальное значение. Научившись опытом и усовершенствовав свое оружие, человек поставил себя в более независимое положение относительно животных; он успел почти совершенно истребить одних и одомашнить других. Расселяясь по окрестным странам и вступая в борьбу или мирные сношения с соседними племенами, он, мало-помалу, расширил свой умственный горизонт, и приобрел много новых понятий. Его страх перед животными значительно ослабел, он стал сознавать их ограниченность, их относительное несовершенство. Всё это не могло остаться без влияния на его воззрения, не могло не пробудить в нем сознания своих преимуществ, и, если некоторые племена даже до настоящего времени, не могут еще отрешиться от своих первобытных воззрений, зато другие, поставленные в более благоприятные условия, уже рано перешли к совершенно иным понятиям — об особенностях своей природы и ее отношениях к природе животных.
В ряду этих племен наиболее видное место по своему влиянию на дальнейшую историю умственного развития человечества занимают Греки. Выйдя еще в очень отдаленную, доисторическую эпоху из периода первобытного варварства и грубого фетишизма, рано ознакомившись с употреблением металлов, скотоводством, земледелием, торговлей, народ этот, благодаря счастливым задаткам своей расы и благоприятным условиям страны, скоро достиг такой ступени умственного и гражданского развития, что оставил далеко за собой не только все древнейшие и современные, но многие и из гораздо позднее его явившихся на исторической сцене народов человечества. Увеличение материального богатства, а следовательно, и досуга, по крайней мере в среде свободных граждан и жителей городов, вызвало потребность в комфорте, в образовании и послужило одним из главных толчков к развитию ремесел, искусств, литературы и, наконец, науки. С другой стороны, победа и духовное преобладание над окружающими варварскими племенами, и развитие в среде полноправных граждан более сознательных понятий о своих правах и обязанностях, вызвало немыслимое до той эпохи сознание своих духовных сил и своего человеческого достоинства. Всё это не могло остаться без влияния на господствующие воззрения, по крайней мере, более образованного класса, относительно положения человека в природе и его отношений к животному миру. Явилось сознание, что человек составляет особое, привилегированное существо на земле неизмеримо высшее прочих животных, как по своей физической организации, так и в особенности, по своим психическим качествам, по своему уму. Возникло убеждение, что психическая природа человека коренным образом отлична от природы животных, что человек один только обладает разумом, есть единственное существо на земле, обладающее стремлением и способностью к исследованию истины, познанию причин и следствий вещей; — единственное существо, одаренное (по Аристотелю) способностью воспоминания, способное познавать и восторгаться красотой, признающее и почитающее богов, имеющее понятие о праве и нравственности, т. е. сознающее необходимость гражданского порядка и известных нравственных правил для своих действий. Признавая, что животные имеют также душу (отождествляемую большей частью с понятием о жизни, жизненной силой) как и человек, большинство древних мыслителей, полагало, однако, что кроме этой животной души (anima) человек обладает еще особым «духом» или разумом (animus, spiritus, genius, mens, нп. т.), представляющим собою непосредственную эманацию божества, частицу божественной природы. По воззрению Пифагорийцев, человек занимает среднее место между богами, героями и духами с одной стороны и животными, вообще органическими существами, с другой: люди имеют небесное происхождение и принадлежат к числу духов, происшедших при возникновении мира из эфира (первобытного духа); земная жизнь составляет только короткий эпизод их существования, которое началось в небесных пространствах и, после более или менее продолжительного метампсихозиса, будет продолжаться там снова. Подобные же воззрения высказывали Платон и другие философы. Впрочем, уже и по своему телесному сложению человек значительно отличается от животных: он один обладает вертикальным положением тела, один, (как думали Анаксагор, Аристотель и Гален), имеет совершенно организованную руку. Однако эти телесные отличия далеко не имеют еще того значения, как психические преимущества, как обладание духом, который собственно и есть главнейшая сущность человека и есть — самый человек.
