Ознакомительная версия.
Эти неприятные факты известны всем учителям школ для глухих, но они нуждаются в толковании. Ганс Фурт, психолог, занимающийся когнитивными способностями глухих, утверждает, что глухие не хуже слышащих справляются с заданиями на интеллект, если эти задания не требуют предварительных знаний. Фурт считает, что люди с врожденной глухотой страдают от резкого недостатка информации. Для этого существует множество причин. Во-первых, они менее подвержены «случайному» обучению, вне школы, – они не слышат постоянный фоновый говор, который окружает нас в обыденной жизни; они не могут смотреть телевизор (если на экране нет субтитров) и т. д. Во-вторых, качество образования, получаемого глухими детьми, намного хуже образования слышащих детей. На обучение глухих детей уходит так много времени – в промежутке между пятью и восемью годами, что его недостает для сообщения им информации, касающейся культуры, сложных навыков и т. д.
Но желание заставить глухих говорить, упорство, с каким педагоги пытаются это делать – из старого, странного предрассудка, касающегося использования языка жестов, не говоря уже об огромной трате сил на обучение в «устных» школах, – позволяет ситуации оставаться не замеченной никем, кроме самих глухих, которые, поскольку и их самих никто не замечает, не могут громко заявить о своих проблемах. Только в 60-е годы ХХ века историки и психологи так же, как родители и учителя глухих детей, стали спрашивать: «Что произошло? Что происходит?» Только в 60-е и 70-е годы проблема дошла до сведения общества в форме романов (например, романа Джоанны Гринберг «В этом жесте») или сильнейшей пьесы (и фильма) Марка Медоффа «Дети малого Бога»[30].
У всех есть ощущение, что необходимо что-то делать. Но что? Всегда остается соблазн компромисса. Многие думают, что «соединение» устного языка и языка жестов позволит глухим детям овладеть обоими языками в равной степени. Еще один, порочный, компромисс заключается в следующем: предлагают создать промежуточный язык – нечто среднее между языком жестов и английским (то есть создать английский язык в жестах). Это недоразумение уже имело место в истории. Вспомним методические знаки аббата де л’Эпе, каковые и были попыткой создать нечто среднее между французским языком и языком жестов. Но при этом забывают, что язык жестов – это вполне законченный язык со своим синтаксисом, грамматикой и семантикой. Все эти свойства имеют природу отличную от природы таковых в любом устном или письменном языке. Так, невозможно транслитерировать устную речь в язык жестов – слово за словом или фразу за фразой. Структуры этих языков совершенно различны. Иногда смутно предполагают, что язык жестов может быть английским или французским. Ничего подобного; язык жестов – это абсолютно самостоятельный язык. Таким образом, «английский в жестах», который многие считают подходящим компромиссом, на самом деле совершенно не нужен, как не нужен любой промежуточный квазиязык. Тем не менее глухих вынуждают учить знаки, соответствующие не идеям или действиям, но фонетическим звукам английского языка, то есть звукам, недоступным для учеников.
Даже теперь использование знаков фонетики английского языка в той или иной форме предпочитают использованию американского языка жестов. Преподавание по большей части, если оно ведется на языке жестов, использует знаки для передачи английских звуков; большинство учителей, если они владеют жестами, – это жесты, которые передают звуки и буквы английского языка, а не жесты американского языка глухих. Переводчики, которых мы видим на маленьких вставочных кадрах телевизионных экранов, тоже пользуются жестовой азбукой, а не языком жестов. Таким образом, спустя сто лет после Миланского конгресса глухие люди по-прежнему лишены своего самостоятельного языка.
Что можно сказать о комбинированной системе обучения, в ходе которого учащимся преподают не только язык жестов, но и умение читать по губам и говорить? Возможно, это осуществимо, если принять в расчет время появления тех или иных способностей по мере роста и развития ребенка. Решающим здесь является следующее: глухие от рождения люди не обладают врожденной предрасположенностью к устной речи. Умение говорить – это способность, которой их надо научить, а обучение длится много лет, и это упорный, тяжелейший труд. С другой стороны, глухие проявляют врожденную склонность к быстрому усвоению языка жестов, визуального языка, полностью им доступного. Особенно это заметно у глухих детей, рожденных в семьях глухих родителей. Первые осмысленные жесты дети делают в возрасте шести месяцев, а к пятнадцати месяцам они уже бегло владеют языком жестов[31].
Язык должен быть усвоен ребенком как можно раньше, в противном случае произойдет задержка речевого развития со всеми проблемами в составлении предложений и суждений, о которых писал Хьюлингс-Джексон. В случае врожденной глухоты ребенок может усвоить речь только с помощью языка жестов. Поэтому диагноз глухоты должен быть установлен как можно раньше[32]. Глухие дети должны находиться в тесном контакте с человеком, в совершенстве владеющим языком жестов – будь то родитель, учитель или вообще кто бы то ни было. Когда язык жестов усвоен – а это обычно происходит к трехлетнему возрасту, – становится возможным все остальное: свободный разговор, сообщение информации, приобретение навыков чтения и письма, а возможно, и навыка устной речи. Нет никаких доказательств, что знание языка жестов подавляет способность к усвоению устной речи. Скорее наоборот.
Всегда ли глухих считали «недоразвитыми» и «неполноценными»? Всегда ли они страдали и будут страдать от сегрегации и отчуждения? Можно ли представить себе иную ситуацию? Если бы только существовал такой мир, в котором не имело бы никакого значения то, что человек глух, в котором глухие могли бы наслаждаться жизнью наравне со всеми. Мир, в котором они бы не воспринимались как «отсталые» или «глухие»[33].
Такие миры существуют и существовали в прошлом. Один из них изображен в книге Норы Эллен Гроус «Здесь все говорили на языке жестов: наследственная глухота среди населения острова Мартас-Винъярд». В результате мутаций и близкородственных браков у части населения острова Мартас-Винъярд в Массачусетсе проявляется действие рецессивного гена, вызывающего глухоту. Эти люди живут на острове в течение двухсот пятидесяти лет. Первые глухие поселенцы прибыли на остров в 1690 году. К середине XIX века не осталось ни одной семьи потомков первых поселенцев, где не было бы глухих. В некоторых деревнях (Чиллмарк, Уэст-Тисбери) соотношение между слышащими и глухими доходило до трех к одному. В результате все жители острова знали язык жестов, и между глухими и слышащими происходило полноценное живое общение. Едва ли глухие считались там «глухими», и определенно их не считали умственно неполноценными[34].
В поразительных интервью, записанных Гроус, старые жители острова обстоятельно, живо и с большим чувством рассказывали о своих родственниках, соседях и друзьях, обычно даже не упоминая об их глухоте. Они говорили об этом только в ответ на прямой вопрос. Обычно следовала пауза, а потом человек говорил, например: «Да, уж коли вы вспомнили об этом, Эбенезер был глухой и немой». Но глухонемота Эбенезера не делала его изгоем, едва ли ее вообще замечали как таковую: его считали и помнят до сих пор просто как «Эбенезера» – друга, соседа, рыбака, а не как глухонемого и умственно отсталого дурачка. Глухие острова Мартас-Винъярд любили, женились, зарабатывали на жизнь, мыслили, писали, как и все слышащие, – они не стояли особняком, если не считать того, что они были, как правило, более образованны, чем их слышащие соседи, так как практически все глухие острова учились в Хартфордском приюте и их часто считали самыми умными и дальновидными членами общины[35].
Интересно, что даже после того, как в 1952 году умер последний глухой островитянин, слышащие жители сохранили язык жестов для себя и не только для особых случаев – для соленых шуток, разговоров в церкви и переговоров между рыбацкими лодками, но и для общения. Иногда они начинают общаться на языке жестов непроизвольно, в середине устно произнесенной фразы, просто потому, что язык жестов для них – естественный (первичный) язык, красотой и совершенством подчас превосходящий наш разговорный[36].
Меня так заинтересовала книга Гроус, что, едва закончив чтение, я прыгнул в машину, захватив с собой только зубную щетку, магнитофон и фотоаппарат. Мне надо было непременно своими глазами увидеть этот заколдованный остров, ведь некоторые старейшие его обитатели до сих пор сохранили знание языка жестов и общались на нем между собой, хотя были слышащими и говорящими. Первая встреча с островом была поистине незабываемой. Утром в воскресенье я подъехал к старому универмагу в Уэст-Тисбери и увидел на крыльце полдюжины болтавших между собой стариков. Это могли быть старые приятели или соседи. В их разговоре не было ничего необычного до тех пор, пока они вдруг не перешли на язык жестов. Они общались на нем в течение приблизительно одной минуты, а потом рассмеялись и снова заговорили обычной речью. В тот момент я понял, что не ошибся адресом. Поговорив же с одной из местных долгожительниц, я заметил одну очень интересную вещь. Эта старая женщина, которой было уже за девяносто, хотя и находилась в совершенно здравом рассудке, периодически впадала в состояние задумчивой мечтательности. В такие моменты казалось, что она вяжет спицами – ее пальцы постоянно совершали какие-то сложные и замысловатые движения. Но ее дочь, владеющая языком жестов, сказала мне, что ее мать не вяжет, а думает на языке жестов. Дочь сказала мне также, что даже во сне старушка рисовала какие-то фрагменты пальцами по стеганому одеялу. Она видела сны на языке жестов. Этот феномен невозможно как-то связать с общением. Очевидно, что, если человек усвоил язык жестов как свой первый язык, его мозг и сознание сохраняют привычку пользоваться им на всю оставшуюся жизнь, несмотря на то что ему – этому человеку – доступна в полном объеме устная речь. Теперь я убежден, что жест является первичным, фундаментальным языком головного мозга человека.
Ознакомительная версия.
