Компания стала государством внутри государства, имела право заключать договоры, вступать в союзы и вести оборонительную войну от имени Соединенных Провинций (предшественниц нынешних Нидерландов). Голландские завоевания на востоке не были государственными – это были захваты, осуществлявшиеся частными лицами, купцами, вольными продать созданные ими заморские оплоты кому и когда угодно. «Проповедуя свободу международной торговли вообще и свободу торговли морской в частности, торговые олигархи Голландии и Зеландии руководствовались в первую голову… собственной выгодой», – подмечает историк Боксер [20].
Голландская империя появилась и расширила свое влияние образом, отдаленно похожим на тот, которым возник и расширился нынешний Европейский союз. Семь мятежных провинций, или штатов, существовавших на северных европейских низменностях, – Голландия была важнейшей из них – согласились в 1579 г. вступить в Утрехтскую унию, чтобы совместно противоборствовать натиску извне. Внешнюю политику поручили ведению Генеральных штатов, заседавших в Гааге, – парламента, обладавшего административной властью. Постепенно вопреки многим внутренним трениям семь провинций (штатов) сплотились на основе общей торговой и денежной политики, что в итоге привело к возникновению Ост-Индской компании – одно из тогдашних наиболее выдающихся голландских достижений. Амстердам стал процветающим средоточием международного торгового судоходства, которому всемерно способствовали из-за моря: купеческие общины голландцев, зеландцев, фламандцев, валлонов и марранов уже распространялись по всему свету.
Индийский океан послужил естественной областью для экспансии голландской торговли, которая велась в Средиземноморье и на Леванте. Этому способствовали еще и голландцы, ранее плававшие на португальских кораблях, а потому хорошо изучившие Ост-Индию. Предметами насущного коммерческого интереса купцов служили фарфор, чайный лист, перец и другие восточные пряности – не говоря уже о европейской алчности к индийским тканям, особенно гуджаратским хлопковым, к персидским, бенгальским и китайским шелкам, к яванскому кофе и сахару. Существовал высокий спрос – как в самой Азии, так и за ее пределами – на индиго и селитру из Индии, на цейлонских слонов, на араканских и балийских невольников. Вышло, что в первые десятилетия XVII в. голландцы начали соперничать с португальцами, осаждать их поселения на Молуккских островах, в Малайе, на Цейлоне, в Индии и т. д. – пока в итоге не вытеснили Португалию вон[70].
Чем же, собственно, представала эта «компания» в Индии? Как вели себя голландцы? Отвечаю: омерзительно. Историк Холден Фэрбер пишет: «В сосредоточенной целеустремленности, в жгучей жажде личного обогащения, в бессердечном презрении к человеческой муке» не было равных завоевателю маленького яванского порта Джакарты – Яну Петерсону Куну. Из той же самой породы, что и Кун, как бы поторопившийся родиться, были другие творцы империи, два столетия спустя захватившие Южную Африку. Кун решил обратить Джакарту – переименованную голландцами в Батавию – в средоточие азиатской морской торговли, которая велась от Персидского залива до Японского моря. Он умело распространил голландское владычество на бо́льшую часть архипелага, учредил беспощадную голландскую монополию на торговлю тремя основными пряностями – гвоздикой, мускатным орехом и перцем – и начал ввозить в Индонезию голландских переселенцев, исправно снабжая их подневольными туземными работниками [21]. Среди подвигов и достижений Куна – почти поголовное истребление исконных обитателей маленького архипелага Банда, лежащего к востоку от Явы, среди Молуккских островов. Жестокость Куна вовсе не предстает чем-то исключительным. Между хорошо воспитанными людьми, что позировали перед голландскими живописцами, и отпетыми уголовниками, которые служили на голландских кораблях, сновавших по Индийскому океану, зияла поистине бездонная пропасть. Голландия уже успела продвинуться по пути, уводившему к нынешней цивилизации, ощутимо дальше, чем Португалия, – но жители тропических земель, к берегам которых приплывали голландские парусники, этого отнюдь не ощущали. Нидерландский востоковед, исследователь ислама Христиан Снук Гюрхронье (1858–1936) пишет: «Главные действующие лица вызывают заслуженное восхищение своей неутомимой энергией – но цели, ради которых они трудились, средства, которыми пользовались, чтобы этих целей достичь, таковы, что, даже строго придерживаясь правила “суди поступки и деяния согласно меркам и законам тогдашних времен”, мы едва способны обуздать наше омерзение» [22].
И поясняет: азиатским обитателям привелось повстречаться с «последними отбросами голландского народа, которые относились к туземцам почти с невыносимым презрением, которым было велено не щадить усилий ради того, чтобы там, на родине, обогатилась кучка пайщиков [Ост-Индской компании]» [23]. Лишь немногие служащие получали от компании сколько-нибудь приличное жалованье – остальные пополняли свой кошелек самыми бесчестными способами. Не следует забывать и про тяготы 6–8-месячного плавания. Необходимо помнить, как опасно жить в тропиках, не имея понятия о местных болезнях и о том, как предотвратить их. Поскольку среднему голландскому обывателю подобные испытания приходились не по вкусу, компания часто вербовала наемников из гнуснейших общественных подонков, а купцы, соглашавшиеся плыть на восток, принадлежали к числу самых бесчестных. Корабельные экипажи развратничали, напивались, убивали. Их можно было держать в повиновении только «железным жезлом, точно дикое зверье» [24]. Порки и побои считались явлением обыкновенным, уличенных в гомосексуализме связывали спина к спине и швыряли за борт.
Вербовщиками Голландской Ост-Индской компании, пишет Геерт Мак, выступали так называемые zielverkopers (торговцы душами). Они подбирали на улицах бездомных бродяг, давали им приют, кормили – а потом, «под барабанный бой и пенье рожков», извещали: компании требуются моряки. Новоиспеченных моряков препровождали на корабли и отправляли в плавание, где люди гибли сотнями – сорвавшиеся с рей и разбившиеся о палубу, смытые за борт волнами, убитые в стычке с пиратами, унесенные цингой, малярией либо дизентерией – или «канувшие на дно вместе со своими парусниками». Каждый десятый матрос отплывавший из Голландии, не успевал даже достичь места назначения; а всего из 671 тыс. мореходов, покинувших в то время Амстердам, не вернулись домой 266 тыс. [25]. Каждая неделя вынужденного дрейфа в экваториальной штилевой полосе близ мыса Доброй Надежды обходилась голландцам в десятки покойников – и по пути на восток, и на обратном пути [26].
Двигаясь к востоку и обогнув мыс Доброй Надежды, многие капитаны, отнюдь не обделявшие мясом и вином себя самих, урезали паек, положенный матросам, а потом сбывали в Батавии образовавшиеся излишки провианта и прикарманивали выручку. Эти корабли, плывшие к восходу солнца, звались «индийскими парусниками». Живописные извне, парусники были мрачными, холодными и сырыми внутри. Тесные трюмы, заполненные матросскими сундуками, бочками пресной воды и солонины, почти не проветривались. Разумеется, не было достаточно места, чтобы отделять захворавших от здоровых. Болезни свирепствовали – в частности, оттого, что многие матросы не трудились пройти на бак, чтобы ответить известным зовам природы, а справляли все нужды в ближайшем углу. Многие так маялись морской болезнью, что не смогли бы доплестись до бака при всем желании. Царили вонь и грязь. Пища плесневела, кишела червями; солонина была гнилой и отвратительной.
Путешествие от Амстердама к мысу Доброй Надежды, вокруг него и затем на восток часто занимало месяцев семь. Голландцы шли вдоль «ревущих сороковых» широт, между 36-м и 50-м градусами, к Зондскому проливу. С 1652-го, когда Ян ван Рибек утвердил там голландский флаг, и до самого открытия Суэцкого канала двумя с лишним столетиями позже «мыс оказывался гостеприимным домом на полпути из Европы в Азию», или «постоялым двором в Индийском океане». Там пополняли запасы, напивались до бесчувствия и отдыхали перед новым океанским переходом в темной и смрадной преисподней, именовавшейся трюмом [27].
Как и в случае с португальцами, пройдя сквозь ужасные испытания, матросы превращались в истинных извергов. Высадившись на берег, они почти не протрезвлялись и люто помыкали туземцами, которых считали низшей расой. Чернь отыщется в каждой стране, а голландцы и португальцы отправляли в свои колониальные владения и фактории наихудшую людскую мразь. Туземцы встретили самых отталкивающих представителей западного общественного дна[71]. Сила или слабость любого империализма зависит лишь от того, каким предстанет его лицо населению захваченной страны. Британия сбывала в Индию не столько своих негодяев, сколько заурядных обывателей. У Соединенных Штатов настоящих колоний вообще не было – были военные форпосты, где служили отлично обученные и в большинстве случаев дисциплинированные солдаты, преимущественно выходцы из рабочих семей. За последние годы люди такого свойства создали Америке хорошую международную репутацию. Нельзя отрицать: вторжение в Ирак привело к массовой жестокости; но это было скорее следствием великодержавной политики Вашингтона, чем злой солдатской волей (исключая происшествия, подобные истории с Абу-Грейбской тюрьмой). В итоге британский и американский империализм (если последний существует вообще) оказывались мягче и снисходительнее португальского и голландского. Исключение из правила составляет голландское обращение с жителями Японии, Формозы и Персии: тамошних могущественных повелителей – хоть сёгуна, хоть шаха – поневоле приходилось ублажать.
