После нежданного успеха, которого добились передовые вероучителя и верующие в борьбе с радикалами за последние годы, когда образовалась демократическая общественная среда, индонезийская интеллигенция начала неохотно и скупо отдавать должное президенту Сухарто, заложившему основы могучего современного государства. Сухарто поощрял возникновение образованной средней буржуазии, без которой Индонезия вовеки не сумела бы сохранить единство после того, как он сошел со сцены. Студентам, что своими демонстрациями протеста вынудили Сухарто уйти в отставку, стоило бы вначале поблагодарить его за полученное начальное и среднее образование – ибо Сухарто значительно улучшил его. Я слышал даже, как Сухарто уподобляли Мустафе-Кемалю Ататюрку, создателю современной Турции, сравнивали его с Пак Чжон Хи, заложившим основы южнокорейской промышленной мощи в 1960–1970-х. Сухарто (да и Сукарно тоже) помогал своей стране развить движение светского национализма, сыгравшего решающую роль в битве против религиозных экстремистов. Связанные с Аль-Каидой группы вроде Джемаа Исламия (Исламского общества), насчитывающие в своих рядах немало йеменцев, доныне прячутся в щелях среди умеренных исламских организаций, однако их рассматривают как слабые – отчасти потому, что наследие, оставленное президентом Сухарто, отнюдь не всецело порочно.
Ислам проник на эти острова через Ачех, однако борьба за место религии в нынешней жизни, в постсухартовской Индонезии, продолжится среди трущоб и небоскребов таких городов, как Джакарта. По некоторым оценкам, Большую Джакарту населяют 23 млн человек. Высотные дома напоминают огромный Сан-Паулу, а приземистые, крытые красной черепицей кампонги (домишки) и необихоженные лавчонки – Манилу, диковатую и кишащую крысами. Автомобили и мотоциклы протискиваются сквозь уличные заторы так же усердно, как и в Калькутте, – по части «пробок» Джакарта едва ли не худший из азиатских городов. Наступает дождливый сезон – и четверть города оказывается под водой.
Всего любопытнее следить за индонезийцами, посещающими сверхсовременные торговые центры – сплошь и рядом выстроенные на деньги местных китайцев. Хотя китайцы составляют всего лишь 4 % индонезийского населения, более половины деловых операций по всей стране ведут именно они. Новые супермаркеты, полные одежды Louis Vuitton, Versace и других брендов, – самые подходящие места для того, чтобы украдкой наблюдать за женщинами в моднейших шелковых джибабах и открытых, изысканно сшитых платьях. Сейчас, когда экстремисты притихли (если не считать редких, но впечатляющих ударов, наносимых в разных местах), настоящие стычки происходят не между исламскими сектами различного толка, но между правоверным исламом явно средневосточного и бесстыжим материализмом явно китайского происхождения. То обстоятельство, что Китай официально продолжает считаться коммунистической страной, лишено, разумеется, всякого значения. Китай – и здешние китайские общины в частности – представители всемирного капитализма, представляющего истинную и главную опасность для индонезийского ислама. Но даже твердокаменные мусульмане желают Китаю всевозможной удачи, если Китай сталкивается с Соединенными Штатами.
А вот что здесь и в самом деле непредсказуемо, так это природа. Не забывайте: Индонезия окружена огненным сейсмическим кольцом. Али-Аса Абу-Бакар, исламский богослов, беседовавший со мной в Банда-Ачехе, сообщил: поскольку «люди восприняли цунами как Божью кару, после бедствия не было беспорядков. Благодаря исламу люди не обезумели от горя, потеряв кого-либо из близких или даже всю семью. Здешние жители, – продолжил он, – веруют в Бога, потому и вели себя иначе, чем обитатели Нового Орлеана, когда на него налетел тайфун “Катрина”. Согласитесь, различие в общественной реакции на стихийное бедствие просто вопиюще!»
Получается, эра стихийных бедствий неизбежно упрочит ислам, поможет дальнейшему развитию мусульманской веры, о которой в Индонезии спорят нынче с бо́льшим жаром, чем где бы то ни было еще: именно потому, что Индонезия – государство неарабского образца, по сути дела, светское. Здесь не говорят на языке пророка Магомета. Палестинско-израильский конфликт очень далек отсюда географически, невзирая на вездесущую Al Jazeera – телевизор есть в каждом доме, и, как итог, отношение к палестинцам из сектора Газа стало самым сочувственным. Законы шариата применяют с оглядкой – да и не всегда почитают их. Важнее всего то, что Индонезия – демократическая держава, где люди не боятся думать о вере по-своему и обнародовать свои мысли: возмездия государственного либо террористического не последует. Индонезия служит своего рода лабораторией, где ищут истинную сущность ислама – духовную и философскую – и стараются угадать его судьбу в XXI столетии. Индонезия, подобно Индии, превращается в демократическое средоточие животворных влияний. Муссонная Азия будет сердцем нового миропорядка.
Глава 14
Сердце приморской Азии
Индонезия – в частности, остров Суматра – и полуостровная Малайзия на противоположном берегу Малаккского пролива образуют сердце приморской Азии. Малаккский пролив – своего рода Фульдский коридор в многополюсном мире XXI в.: место, где встречаются почти все торговые судоходные пути, протянувшиеся от Красного до Японского моря; самый значительный узел и перевалочный пункт всемирной торговли; здесь Индия и Китай соперничают за военно-морское превосходство, а Индийский океан сливается с западной частью Тихого. Число нефтеналивных судов, минующих пролив, к 2020 г. увеличится по крайней мере на 50 % – и соответственно возрастет и без того огромное значение самого пролива.
Индонезия, будучи одной из крупнейших нефтедобывающих стран, останется в течение десятилетий еще и главным южноазиатским поставщиком природного газа. Этот обширный архипелаг со своими природными богатствами, этническим разнообразием, преобладающей мусульманской религией, слабыми государственными учреждениями и стратегически важным расположением превратится в основной предмет всемирных политических помыслов и расчетов [1]. История поучительна. Во второй половине 1960-х Сухарто упрочил свою власть (правда, при этом страна уклонилась вправо) и обеспечил американцам спокойное плавание в тех водах, что сделало вьетнамскую войну вовсе не нужной – только мы не осознали этого своевременно.
Я снова оказался в Банда-Ачехе, у самого входа в Малаккский пролив, чья длина составляет более 800 км, а ширина – здесь, возле северного устья, – равняется 300 с небольшим километрам. У южного устья – вблизи Сингапура, где море буквально покрыто судами, – пролив сужается до 17 с небольшим километров и делается еще у2же из-за предательских мелей. Судоходство там очень густое и разношерстное: супертанкеры, портовые буксиры, мелкие рыбачьи лодки – все ищут возможности протиснуться [2]. Здесь властвует география. Технические достижения, сколько их ни было с античных времен, почти бессильны уменьшить коммерческую зависимость от этой водной полосы. Юго-Восточную Азию составляют 14 государств, и 12 из них остро нуждаются в средневосточной нефти, поступающей преимущественно через Малаккский пролив [3]. Пролив не дает забывать: если Атлантический и Тихий океаны считаются «открытыми», то Индийский именуется «полузамкнутым». Полузамкнутость и делает его столь уязвимым – и оттого еще более важным [4]. В минувшие эпохи самих названий «Индийский океан» и «Южно-Китайское море» не использовали; купцы-мореплаватели считали, что соленые просторы между Восточной Африкой и индонезийскими Островами пряностей, лежащими близ Новой Гвинеи, – всего лишь череда отдельных морей [5].
Если проплыть вниз по проливу три четверти пути, то на малайзийском берегу, немного не достигая Сингапура, возникнет старинный купеческий город Малакка, выстроенный там, где соприкасались две обширные торговые области: индийская и китайская. Вынужденные считаться с особенностью переменных муссонных ветров, суда прибывали в Малакку и стояли в гавани, дожидаясь, чтобы муссон изменил направление и снова сделался попутным. На закате Средневековья мусульманская Малакка сделалась приморским городом-государством, процветавшим малайским городом-рынком, зависевшим от гуджаратского купечества и полагавшимся на китайскую военную защиту. С Китаем у Малакки сложились прочные отношения после того, как в городе побывал флотоводец-евнух Чжэн Хэ. Португальцы взяли Малакку приступом в 1511-м, и на протяжении следующих 130 лет она служила штаб-квартирой их монопольной торговой империи. Захватчики обложили чужеземных купцов настолько чудовищной податью, что многие мореходы стали просто направляться в иные гавани, крепко вредя португальским попыткам подмять и покорить всех и вся [6]. Вытесненные из Малакки бравым индо-тамильским, португальским и китайским трио, гуджаратские купцы-мусульмане en masse[69] пересекли пролив и обосновались в Ачехе, куда и начали ввозить индийские ткани в обмен на перец.
