Но ничуть не лучше
премьер-министр
Стэнли Болдуин,
его Англия — это «стук
молотка по наковальне
в деревенской кузнице,
птичка коростель на утренней росе,
звук отбивания серпа
на точильном камне,
группа мирных пахарей,
идущих за плугом
у холма, —
такой была Англия
с момента своего появления».
После этих откровений
чувствуешь себя
кастрированным.
Только мы, коты, понимаем,
что в душе невозможно разобраться,
английская ли она, русская или
кошачья.
Цветная мозаика жизни
несравнимо
сочнее схоластических
рассуждений.
Каждый удар хвоста по полотну —
это крик
мятущейся души,
он значит больше,
чем вся картина.
Мой хвост устал писать,
я прощаюсь с вами,
леди и джентльмены,
будьте снисходительны
к разбрызганным краскам,
к размызганным маскам,
к размазанным кляксам.
Кушайте на здоровье фаст фуд,
но не пренебрегайте, ради бога,
сыром «Стилтон» и шабли.
Носите полосатые костюмы,
сидите у телевизора не дольше
десяти,
растите детей,
радуйтесь достижениям цивилизации,
а мне пора.
Спокойной ночи,
спокойной ночи,
спокойной ночи,
леди и джентльмены,
спокойной ночи, господа
и товарищи,
спокойной ночи,
спокойной ночи,
вспоминайте нас…
КОНЕЦ
Михаил Любимов Гуляния с Чеширским Котом
Мемуар-эссе об английской душе
Тогда мне, дураку, не приходило в голову, что мужику бы не «Дубинушку» затягивать, а вкалывать и тоже изобретать машину, а Левше не изгаляться на блохах, а направить свой талант на что-нибудь путное.
Моя любовь к Диккенсу меркнет на фоне переживаний поэта Сергея Соловьева, внука историка и племянника философа, создавшего «Элизиум теней». Вот лорд Стирфорс: «Благородный и преступный, избалован, властен, горд, ты со мною неотступно, ледяной блестящий лорд». Или: «И никто шагам его не вторит: свод тюрьмы безжалостен и нем. Крошка Доррит! Где ты, крошка Доррит? Ведь в Маршальси твой Артур Клейнем».
Шарлотта и сейчас иногда является мне в сладких снах! Мечтаю посетить городишко Хейуорт в Йоркшире, говорят, что по его старинным улицам бродят привидения всех трех сестёр Бронте, а их брат Брэнвелл грустно смотрит на них, забившись с кружкой пива в угол паба.
Эта мысль живо перекликается с ремаркой папиного друга об удлиненности моей физиономии, помнится, друг был из-рядно пьян и сидел за столом в красных кальсонах.
Вообще-то лорды бывают разные. Уже в Лондоне я общался
с лордом, носившим пуловер с продранными локтями, думаю, что он обиделся бы, если я назвал бы его «милорд».
Блестящий писатель умер в убогих меблированных комнатах, оставшись без денег и без помощи друзей, которыми он так гордился. Кладбищенские воры украли его труп из могилы и продали кембриджскому профессору для анатомических занятий студентов. Увы! Бедный Йорик!
И сейчас порой жаждет душа загнать во двор наших олигархов, взять пулемет «Максим»…
Кстати, иногда кажется, что весь период реформ в России после 1991 года — всего лишь блестящая иллюстрация тезиса Маркса об абсолютном и относительном обнищании.
До первой пробы мне казалось, что хвосты торчат из тарелки и нужно их вытаскивать и, возможно, даже ощипывать.
Голдсмит был шотландцем, и над ним много глумились его друзья-англичане. Политическая звезда сэр Роберт Уолпол называл его «вдохновенным идиотом», а пьянчуга и гранд-болтун доктор Самуэль Джонсон писал: «Никто не сравнится с ним в глупости, пока у него нет пера в руках, а как только он взялся за перо, нет человека умнее его».
Нет ничего глупее, чем размышлять над ценами в разные времена! Например, Владимир Набоков получил за свой перевод на русский «Алисы», названный «Аня в стране чудес», всего лишь пять долларов. Это была приличная сумма для Германии времен инфляции. А в 60-е мы с женой и сыном безбедно жили на зарплату второго секретаря посольства в 120 фунтов и даже не воровали.
Размышления над обезьяной привели меня к созданию гениальной баллады: «Англичанин Чарльз Дарвин, старый циник с бородой, почему от обезьяны ты считаешь род людской? Мы совсем другого рода: как пантеры, дико злы, хитроумны, как лисицы, ароматны, как козлы». Финал потрясает: «Разве можно голос нежный и желанье целовать обезьянностью ка-кой-то беспардонно объяснять?» Полет мысли высок, не правда ли?
При смелом полете фантазии Егор Гайдар весьма напоминает своим обликом Роя Дженкинса, который и вхождение в Европу затеял, и разрушил стабильность в Британии, и привел к власти либеральную городскую элиту (не Чубайса ли?), захватившую контроль над СМИ. Сходство еще в том, что Дженкинс и Гайдар очень мало находились у власти, их работу проделывали другие энтузиасты, которые особо не засветились и не стали козлами отпущения.
Легкомысленный старина Кэрролл любил не только Алису
Лидделл, но и других девочек, в том числе, Гертруду Чатауэй.
Если первой он посвятил «Алису», то второй досталась «Охота на Снарка», которую я цитирую в прекрасном переводе
Г. Кружкова, он же переводчик и Джона Донна.
За век до Ф. М. гордость Альбиона Уильям Блейк в стихотворении «Лондон» тоже написал от души:
И страшно мне, когда в ночи
От вопля девочки в борделе
Слеза невинная горчит
И брачные смердят постели.
И я не раз размышлял об англичанах в общественных туалетах, куда мне удавалось проникать. Особенно был притягателен клозет на Пикадилли у Грин-парка, в котором был оборудован тайник. Когда я извлекал оттуда агентурное донесение в микроплёнке, меня отвлекал стих на стене, мораль которого сводилась к тому, что как ни тряси, всё равно последняя капля упадёт на колени или, скатившись на пол, образует лужицу, в которой сгниют подошвы. А какая радость заскочить в туалет паба! Пабмен за стойкой даже головы не повернет, это во Франции тут же подлетает угодливый метрдотель и, узнав об истинной причине визита, делает такую каменную физиономию, что хочется выскочить из кафе и всё проделать прямо на улице.
«И Арбетнот противен мне
Своей иронией вдвойне;
Ведь я открыл ее значенье
И первый ввел в употребленье», — начертал ирландец Свифт.
Славно написал Некрасов:
«Не всё же читать нам Бокля.
Не стоит этот Бокль Хорошего бинокля.
Купите же бинокль!»
Тут мне резонно возразят: голуба, да все это строили рабы! Как и у вас Беломоро-Балтийский канал…
С тех пор с головой всё и началось!
Это из моей нетленки «Диссертация на темы войны Алой и Белой Роз», написанной за несколько дней до защиты кагэ-бэвского шедевра. Представляю, как бы меня стащили с кафедры в институте имени товарища Ю. Андропова и отправили бы на Канатчикову дачу, если бы я вдруг зачитал ее на защите!
Тут из болота моей памяти вылезают сонмы англичан, которые бесстыдно вытягивали из нас деньги, торговались из-за каждого пенса до истерики, хитрили, юлили, готовы были заложить мать родную… Не типично? Но что поделать, если разведка копается в далеком от совершенства, вонливом человеческом материале!
Выражение «what the dickens!», означавшее «Какого черта!», всегда приводило меня в восторг. Представьте себе, если бы мы могли говорить: какого салтыкова-щедрина вы на меня тянете! или катись на манделыптама! Разве не литературный изыск?
На редкость ужасная картина: огромный, дымящийся котел, а в нем кости, пупы, уши, ногти и зубы, и все это кто-то перемешивает гигантской ложкой, словно лапшу.
Тут же припомнилась английская эпиграмма: «Мой сын, смирению учитесь у овец!.. — Боюсь, что стричь меня вы будете, отец!»
