55
Энгельс резонно написал: «Никогда не следует допускать, чтобы Мильтона, первого защитника цареубийства, Алджернона Сидни, Болингброка и Шефтсбери вытеснили из нашей памяти их более блестящие французские последователи». Всё-таки не зря давали англичане приют классикам!
Местечко знаменито тем, что в 20-е годы в доме Вирджинии Вульф, ныне известной больше по пьесе Олби «Кто боится Вирджинии Вульф?», собиралась группа писателей и художников, включая философа Д.-Е. Мура, писателя Э. Форстера, критика и философа Литтона Стрэчи, поэта и драматурга К. Фрая и экономиста Д. Кейнса, ставшего впоследствии мировой величиной.
Умную голову раскаленной иглой прожигала навязчивая идея: уронить под ноги зонт, который внезапно раскрывается как парашют! Но я побоялся воплощать ее в жизнь, опасаясь перекошенного от испуга лица, глубокого обморока и паралича подопытного кролика.
Наслышавшись подобных анекдотов, я долго проверял свои брюки перед выходом из английских туалетов, но с годами, поездив по миру, понял, что французы и испанцы не только небрежно застегивают ширинки на людях, но даже отправляют на виду малую нужду. Что делать, если очень хочется? Боюсь, что таким же стал и английский джентльмен…
Мудро написал Смайле: «Многое из того, что в наше время носит громкое название патриотизма — не что иное, как просто ханжество и узость мысли; патриотизм этот проявляется в национальных предрассудках, национальных фантазиях и национальной ненависти». Понимаю, что перечеркнул многое из уже написанного, но Истина дороже, чем друг Платон…
Прекрасно и непонятно пишет В. Набоков в «Смотри на арлекинов»: «Шпионаж был моим clystere de Tchekhov даже еще до того, как я женился на Ирис Блэк, чья поздняя страсть к сочинению нескончаемой детективной истории, видимо, возгорелась от искры, высеченной каким-то намеком, оброненным мною, как роняет глянцевитое перо мимолетная птица, и касающимся моего опыта на бескрайних и мглистых полях Разведки». С чеховским клистиром я проходил целых 25 лет…
Некоторым избалованным русским, вроде Набокова, тоже нравится приватность: «Совершенная тишина, никакого радио за окном, никто не топает над головой, никто не храпит внизу, никаких гондольеров, бражничающих напротив за лужайкой, никаких пьяных в коридоре».
Даже наш человек в Лиме, суровый резидент, прошедший через потрясения нескольких латиноамериканских переворотов и потерявший на них лошадиное здоровье, попал под влияние Сиднея и заразился садоводством. Дело дошло до того, что отпуск он провел на своем подмосковном приусадебном участке и так развернулся, что даже прихватил два квадратных метра у соседа, за что был репрессирован дачным кооперативом и с его подачи получил выговор по партийной линии за рвачество…
Свинья — прекрасный повод, чтобы втянуть в историю маститого Уистена Хью Одена:
Во имя этого придется скуку Впитать тебе и суше стать стократ, Лжеправедности изучить науку.
Воспеть разврат, когда того хотят,
И мучиться, как от сердечной боли,
За выпавшие нам свинячьи роли.
Для тех, кто со слишком большим пафосом относится к семье, меланхолический Шопенгауэр написал: «Единственное неудобство иметь четырех жен — это четыре тещи».
Интересно, как это у дщерей получается? Репутация у них неважная, но я думаю, это дело рук «французских собак». Анекдот: «Англичанин снял номер в парижской гостинице, его предупредили, что номер темный и неудобный. «Как вы провели ночь?» — спросил утром портье. — «Отлично!» — «Мы забыли вас предупредить, что в номере находится мертвая француженка…» — «Да? Ая думал, что это живая англичанка!»»
Одна прекрасная англичанка подарила мне галстук с надписью «Мужская шовинистическая свинья». Спасибо! Надеваю по торжественным датам.
Мне трудно объяснить, что это такое, но уверяю, что не название коктейля.
Сэр в кресле с газетой за утренним кофе. Леди спускается по лестнице из спальни. «Плохая новость, сэр. То, что мы принимали за беременность, оказалось не беременностью…» — «Как, миледи, у нас не будет наследника?» — «К сожалению, нет, сэр!» — «Боже мой! Опять эти нелепые телодвижения!»
У. Черчилль писал: «Школьные учителя обладают властью, о
которой премьер-министры могут только мечтать».
Как писал Эмиль Кроткий, «послушать футболистов, так вся история человечества — это история борьбы за первенство в футболе».
Франк Хаббард: «Самое трудное в боксе — собирать свои зу-
бы с пола рукой в боксерской перчатке».
Попутно заметим, что другая привязанность Диккенса — это горячительные напитки. Как писал Честертон, невероятное количество спиртного, которое поглощают на каждой странице у Диккенса, можно сравнить лишь с числом ударов шпаги на каждой странице у Дюма. И это не только в творчестве.
Обедню несколько портит сэр Уинстон Черчилль: «Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки смотрят на нас сверху вниз. Свиньи смотрят на нас как на равных».
«Любопытной Варваре нос оторвали», — подумал я, но побоялся оскорбить этой поговоркой Кота.
Тогда я не слышал лимерика:
Жил старик по фамилии Белл.
Только кашу на завтрак он ел.
И чтоб было вкусней,
В кашу пару мышей Добавлял старый лакомка Белл.
Наверное, английская любовь к шотландскому виски и есть тот исторический компромисс, на котором зиждется альянс Англии с Шотландией.
Два джентльмена разговаривают после званого обеда. «Скажите, сэр, почему сегодня во время обеда вы постоянно, целовали руку той даме, что сидела от вас справа?» — «Понимаете ли, сэр, мне забыли положить салфетку».
«Юный лорд, что живет в Абердине,
Пригласил на обед герцогиню.
Чтоб не мыть себе шею,
Воротник за гинею
Высоченный купил в магазине». — лимерик неизвестного автора.
Молодая супружеская пара занимается любовью. Вдруг джентльмен вскакивает, включает лампу и спрашивает: «Дорогая, тебе было больно?» — «Нет». — «Но… но почему же ты пошевелилась?»
А вот и нет! Однажды английский король, гуляя по заснеженному двору своего замка, увидел надпись, сделанную мочой: «Король — дурак!» Приказал сделать срочный анализ снега, через час ему доложили, что это сделал герцог Бирмингемский. «Герцога повесить!» — приказал разъяренный король. Немного подумал и добавил: «Королеву тоже!» — «Ваше Величество, при чем тут королева?» — удивился придворный. — «Я узнал ее почерк!»
А чем хуже была наша Салтычиха?! Еще одно сходство между нашими национальными характерами.
Что же это за «почитатели»? Словно я бегал не на тайные явки, а пел в «Ковент-Гардене» в опере «Риголетто»!
Иосиф Бродский:
«Бесстыдство! Как просвечивало жэ!»
«Что ж, платья, может, не было иного».
«Да, русским лучше: взять хоть Иванова: звучит как баба в каждом падеже».
В те дни, когда я возрастал в садах Лицея, все это казалось диким извращением, даже в голову не могло прийти, что в советском обществе мужчины могут практиковать иное, кроме тусклого покрывания сверху. Как мы хватались за голову, услышав, что министр культуры СССР якобы купал в шампанском известную кинозвезду! Тогда еще никто не купался в шампанском и не подозревал, что в такой ванне легко задохнуться.
Набоков: «Наша встреча на вокзале Виктория в 1919 году осталась в моей памяти яркой виньеткой: Отец, раскрыв по-медвежьи объятия, приближается к своему чопорному брату, а тот отступает, повторяя: «Мы в Англии, мы в Англии»».
Невозможность прогноза и случайность человеческой жизни вечно мучили меня. Сразу вспоминаю великого Эсхила, мирно слагавшего свои драмы в саду, ослепительно блестела на солнце его лысина, и тут воспарил орел с черепахою в клюве, зорким оком он нащупал камень, на который можно уронить жертву и выклевать мясо из разбитого панциря. Лысина манила, он сбросил на нее черепаху…
