Ознакомительная версия.
Агрессия и насилие, таким образом, – неотъемлемые элементы конфигурирования социальных отношений. Неблаговидную репутацию им присвоили мыслители радикально-гуманистического, демократического толка – от Руссо до Фромма, которые все грехи списывали на «бесчеловечную социальность». В этой традиции право, культура, мораль, социальная норма – меры насилия, способы организация насилия, отчуждение части свободы одной общественной силы в пользу другой.
Однако есть насилие, так сказать, «полезное» и необходимое как для социального целого, так и для целей формирования индивидуальной самосознательной душевности. Это общественно-организованное психическое принуждение, на чем, собственно, и базируется любое сообщество, – «безличные резервуары внешней воспитывающей воли, то скрывающиеся за неуловимым обликом "приличия" и "такта", то проявляющиеся в потоке "распоряжений" и "законов", то поддерживаемые простым и безличным "осуждением", то скрепляемые действием целой системы организованных учреждений».40 Соответственно, в понимании «закона» и «нормы» на первый план выходит не ограничение и насилие, а то, что полагается здесь целью: «благое самозаставление» и «пресечение». «Закон» и «норма» – формулы зрелого правосознания, закрепленные мыслью, выдвинутые волей, идущие на помощь незрелому, но воспитывающему себя правосознанию. Физическое воздействие здесь – крайняя стадия заставляющего принуждения, задача последнего – пресечение душевного механизма ненависти и вражды, стремящегося вырваться наружу и закрепить себя в непоправимых поступках.
Таким образом, есть социально регламентированное насилие и преступление, т. е. неразрешаемое насилие, преступающее пределы социальных норм и законов. Обе разновидности насилия теснейшим образом, можно сказать «диалектически», взаимосвязаны:
– социально регламентированное насилие (нормы, законы) направлены на пресечение социопатий и поддержание условий социального баланса на основе исторически данной рациональности;
– социопатии рождаются, с одной стороны, как эмансипационный протест против суровости законов, с другой стороны, как бунт страстей и безответственности.
Действительно, социопатия, общий паттерн нарушения прав других людей, – постоянный спутник человеческого развития. Он проявляется в хронической лживости, импульсивности, агрессии, отсутствии эмпатии и угрызений совести. Социопаты – «обманщики» среди нормально социализированных особей, их стратегия – извлечь выгоду из альтруистических установок других людей, сделав вид, что ими самими двигают схожие альтруистические мотивы. В основе социопатии лежит генетическая предрасположенность, имеющая среди населения нормальное распределение41 и зависящая в своем проявлении также и от степени неблагоприятности социокультурной среды. Однако, плюс к так называемым «природным социопатам», многие нормально социализированные люди демонстрируют время от времени паттерн асоциального поведения. Дело в том, что люди, во-первых, не имеют спонтанной любви к труду и, во-вторых, доводы разума часто бессильны против их страстей.
Насилие, таким образом, связано в своем существовании с важнейшими социообразующими процессами генерирования социальных иерархий и форматирования социального порядка, имеет свою объективную логику вне оценок «добра-зла», «гуманности-жестокости». Вместе с тем мы как существа моральные не можем не оценивать свое сегодняшнее общежитие, не сравнивать его с предшествующими нашими состояниями. Поэтому обратимся к выяснению вопросов «нормализации» насилия – его исторического нормирования, ограничения и символизации.
Первый из них: с чего, от какой отправной точки состояния берет старт эволюция насилия, и накладывают ли на нее, и в какой степени, особенности стартового состояния?
Первый миф, сформировавшийся здесь, – дихотомия гармония/насилие. Начиная с Нового времени в понимании исходных характеристик цивилизационного развития преобладают две противоположные точки зрения – руссоистская и гоббсовская. Либо «благородный дикарь-философ», либо аффективно-агрессивно настроенный индивид, «война всех против всех». Причем обе эти позиции находили свои реальные этнографические подтверждения: бушмены, чье миролюбие воспето не одним поколением этнологов,42 либо пробитые черепа австралопитеков и каннибальство маори.
Вероятно, исходно имело место быть и то, и другое. Так, М. Мид отмечает сосуществование в одном экологическом и социокультурном пространстве Папуа – Новой Гвинеи совершенно разных сообществ: индивидуалистического у народности манус, с культом энергичности и агрессивной инициативности, и, наоборот, коллективистского у горных арапешей, с культом «безграничной доверчивости, кротости и самоотверженности».43 Она убеждена в том, что мера распределения активистско-агрессивных и пассивно-созерцательных психотипов в принципе должна быть одинаковой везде, но вот культурно складывающиеся установки затем деформируют неподходящее для себя в определенном гомогенизирующем направлении.
Отмеченные крайности, несомненно, имели место – собственно, они более заметны, быстрее схватываются посторонним взглядом. Однако в целом присутствовала скорее амбивалентная, т. е. пограничная, постоянно колеблющаяся ситуация между полюсами доминирования, агрессии, или же в первичных переходных биосоциальных отношениях.
Жесткие иерархии с сильным вожаком-доминантом и строгим, насильственно поддерживаемым порядком встречаются, как утверждают биополитики, у низших приматов, но и здесь есть рыхлые неиерархические объединения, особенно у молодых особей. Высшие человекообразные более «демократичны», и здесь нет четкой иерархии, как у низших обезьян. Так, у горилл высокие социальный ранг имеют старшие, «серебристоспинные» самцы. У антропоидов, в особенности у наиболее близких нам шимпанзе и бонобо, мы можем видеть преобладание кооперативных горизонтальных (неиерархических) отношений (ласки, игровое поведение, грумминг, ритуалы приветствий и одаривания друг друга пищей), составляющих дисперсный тип социальных структур. Для последнего характерны распыленное лидерство,44 лабильный состав групп. Однако, и это надо подчеркнуть, существенное снижение уровня насилия внутри кровнородственных групп тут же компенсировалось его эскалацией вовне: у тех же шимпанзе мы можем наблюдать систематическую деструктивную агрессию между стаями, акты преднамеренной жестокости, массовых убийств чужаков, ничем не уступающие нашим доблестям на этом поприще.
Итак, у старта цивилизационного развития мы вряд ли увидим однозначность – философствующего херувима либо кровожадного каннибала. Социобиология, этология, эволюционная психология полагают, что стартовые сообщества наших предков могли быть скорее подвижными, зависимыми от экологии и ресурсов, в которых наблюдался неустойчивый баланс черт терпимости и агрессивности, воспроизводящий предшествующее состояние переходных гоминидов.
Черты терпимости, гармонизующие общности, – кровнородственный и соседский альтруизм, склонность к индоктринации (усвоение общих целей как своих), ритуализация внутриобщинной агрессии. Черты, чреватые последующим расцветом насилия, – ксенофобия, производная от достигнутого высокого уровня теплоты и нежности к родственникам, территориальность и доминирование самцов.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Лапланж Ж. Ж., Понталис Ж. – Б. Словарь по психоанализу. М.: Высшая школа, 1996. С. 43-47.
Стивенсон Л. Эволюционная психология: Лоренц об агрессии. http://ethology.ru/library/?id=230.
Этология + социобиология + эволюционная теория + когнитивная наука. Dunbar, R. (1996). Grooming, gossip, and the evolution of language. Cambridge, MA: Harvard University Press; I. Eibl-Eibesfeldt (1998), & E K. Salter, (Eds.), Indoctrinabilty, ideology, and warfare: Evolutionary perspectives. New York: Berghahn Books.
Палмер Д. и Л. Эволюционная психология. http:// ethology.ru/persons/?id=33.
Мид М. Культура и мир детства. Избранные произведения. М.: Гл. ред. вост. лит-ры изд-ва «Наука», 1988.
Berkowitz, L. (1969) Roots of aggression. New York: Atherton Press; Zillmann, D. (1979) Hostility and aggression. Hillsdale. NJ: Erlbaum.
Позитивно либо негативно подкрепленные опыты предшествующих попыток агрессии, персонификаторы агрессии – виктимные особи.
Ознакомительная версия.
