Время шло к зиме, дни становились короче, принося ранние сумерки, и четырехмильная дорога домой с каждым днем казалась мне все длиннее. Заросли кустарников и деревьев отбрасывали зловещие тени, превращая некогда даже приятную прогулку в страшное испытание.
Страх темноты усиливался, и сумеречные тени превратились в моих врагов. Я пыталась идти быстрее, но школьный рюкзак, набитый учебниками по чтению и арифметике, карандашами и ручками, казалось, с каждым шагом становился все тяжелее. В середине октября, когда после полудня сразу наступал вечер, подули сильные ветра, ободравшие последние листья с деревьев. В ноябре я встретилась с новым врагом — дождем. Низко опустив голову, я шла, сражаясь с ливнем, зная, что утром моя одежда будет еще влажной. Вода безжалостно просачивалась на мое школьное платье, и всего за несколько недель складки на нем исчезли, а вместе с ними и та умненькая, уверенная в себе девочка, что пришла в школу в сентябре. Когда я смотрелась в зеркало, вместо нее я видела неопрятного, непричесанного ребенка, с которого уже слетел детский жирок.
Ребенка в мятом платье, с растрепанными волосами до плеч, неухоженного, с выражением стоического смирения на лице.
На полпути к школе находился магазин. Как и многие другие дома, разбросанные по округе, он был построен с расчетом на противостояние унылой ирландской зиме, а вовсе не для того, чтобы радовать глаз. Это была приземистая каменная постройка с бетонным полом и грубо сколоченным деревянным прилавком, за которым тянулись полки с товарами, в которых нуждались местные фермеры и их рабочие: здесь было все, от масла для ламп до ароматного домашнего хлеба и ветчин.
Сюда женщины могли прийти не только за самым необходимым, но и для того, чтобы отдохнуть от своих мужчин и поболтать с соседками. В отсутствие общественного транспорта, при ограниченной подаче электричества, а во многих случаях, как у нас, и без водопровода, жизнь у местных домохозяек была суровой. Они редко выходили из дома, разве что по воскресеньям, когда проходили службы в местной протестантской церкви.
Хозяйка магазина, добрая женщина, всегда встречала меня теплой улыбкой. Едва завидев магазин, я ускоряла шаг, ведь только там можно было укрыться от холода, найти дружескую компанию. Меня усаживали на скамейку, угощали разбавленным апельсиновым соком, а иногда и свежеиспеченным рогаликом, который сочился маслом. Дружелюбие хозяйки после унылого школьного дня согревало меня, и оставшуюся половину пути до дома я преодолевала гораздо легче.
В один из тех редких дней, когда зимнее солнце разгоняет сумерки, я увидела в магазине привязанную к прилавку черно-белую собачку, очень похожую на миниатюрную овчарку колли. Со свалявшейся шерстью и веревкой вокруг шеи, она выглядела такой же заброшенной и истосковавшейся по любви, как и я. Когда я нагнулась, чтобы погладить ее, она испуганно шарахнулась в сторону и заскулила.
— Мой сын спас ее от бывшего владельца, — сказала мне хозяйка. — Ее били, бедняжку, даже пытались утопить в туалете. Я бы их самих избила за такое жестокое обращение с животным. Что за люди? Нужно найти для нее хороший дом. Уверена, ей просто не хватает любви.
Она с надеждой посмотрела на меня.
Я почувствовала теплое прикосновение языка к моей руке и, опустившись на колени, прижалась головой к шелковистой черно-белой мордочке. Я знала, что такое потребность в любви, и во мне поднялось желание защитить бедное существо. Через пять минут, после рогаликов и сока, я шла по дороге, ведя на веревке своего нового друга по имени Салли. В тот день обратный путь домой прошел гораздо веселее. Мы часто останавливались, я гладила Салли, убеждая в том, что больше никто и никогда ее не обидит, что я буду любить ее, а Джуди станет ее новым другом. Собака облизывала мне руки своим теплым языком. Собачье чутье как будто подсказывало ей, что она нашла защитника, это было видно по тому, как шустро она побежала по дороге, задрав хвост.
К тому времени, как я свернула на тропинку к дому, в окне уже виднелся оранжевый свет лампы. Я толкнула ворота и подошла к входной двери.
— И что это у нас здесь? — воскликнула мама, нагнувшись, чтобы погладить моего нового друга.
Я рассказала ей историю, которую услышала от хозяйки магазина.
— Я ведь могу ее оставить? — взмолилась я.
— Ну, не отдавать же ее обратно, верно? — последовал ответ.
Этих слов было достаточно, тем более что мама уже ласкала собаку.
— Маленькая моя, бедняжка, — ворковала мама. К моему удивлению, в ее глазах заблестели слезы. — Как люди могут быть такими жестокими?
Я была слишком мала, чтобы осознать иронию сказанного, мне было ясно только одно: Салли нашла свой новый дом.
Подошла Джуди, завиляла хвостом и принялась с любопытством обнюхивать гостью. Мне показалось, что настроена она весьма дружелюбно. Она как будто почувствовала, что Салли не представляет угрозы, и немедленно решила принять ее в качестве своего четвероногого компаньона и нового члена семьи.
На следующее утро, к моему облегчению, явился папа-весельчак. Я была удивлена тем, что его как будто тронула история бедной собаки, которая, истосковавшись по ласке, в отличие от Джуди, смотрела на него с обожанием.
Теперь, заходя в магазин, я докладывала хозяйке о проделках Салли, о том, как они подружились с Джуди, и даже рассказывала про Джун. Когда несколько недель спустя она услышала от меня, что куры несутся в высокой траве у изгороди, то предложила мне козлика.
— Антуанетта, — сказала она, — возьми для мамы. Нет ничего лучше для борьбы с высокой травой.
Я гордо набросила на животное веревку, думая о том, что теперь у нас появится козье молоко и будет кому щипать траву, и повела козлика домой, чтобы подарить матери.
— Теперь у нас будет молоко, — сказала я ей, в то время как собаки с презрением оглядели моего нового приятеля, пару раз тявкнули и ушли восвояси.
— Это же козел, милая моя, — рассмеялась мать. — От него молока не получишь. На этот раз тебе придется вернуть его.
На следующее утро маленький козлик снова шел рядом, составляя мне компанию на первые две мили пути до магазина. К тому времени я уже испытывала облегчение оттого, что возвращаю его, тем более что мама объяснила мне, какие большие рога вырастают у козлов и сколько от них вреда.
В те зимние месяцы не раз прежняя теплота возникала между матерью и мной, и я особенно ценила эти мгновения, понимая, что в целом ее отношение ко мне давно и необъяснимо изменилось. Если раньше она с удовольствием следила за моим внешним видом, красиво одевала меня, регулярно мыла мне волосы и завязывала их лентами, то теперь ее совершенно не интересовало, как я выгляжу. Я быстро вырастала из своей школьной формы; юбка уже была на несколько дюймов выше колена, а джемпер, едва доходивший до талии, прохудился на локтях. Складки на форме окончательно исчезли, и на их месте остались мятые полосы, а темно-зеленая ткань залоснилась, добавляя неопрятности всему моему образу. Мои волосы, которые когда-то мать с любовью расчесывала каждый день, теперь были прямыми и тусклыми. Детские локоны ушли в прошлое, и вместо них повисли неряшливые пряди длиной до плеч, обрамляя редко улыбающееся лицо.
В наше время учителя давно бы провели беседу с моей матерью, но тогда, в пятидесятые, они просто вымещали свое недовольство на ребенке.
Одна молодая учительница, проникшаяся ко мне жалостью, попыталась помочь. Она принесла в класс красивую желтую ленту и во время перемены, расчесав мне волосы, сделала конский хвост с бантом и поставила передо мной маленькое зеркальце, чтобы я могла полюбоваться своим отражением.
— Антуанетта, — сказала она, — скажи своей маме, чтобы она каждый день так причесывала тебя. Ты сразу становишься такой симпатичной.
Впервые за несколько месяцев я действительно почувствовала себя симпатичной и с радостным волнением продемонстрировала маме свою новую прическу. В порыве злости, поднявшейся, казалось, ниоткуда, она сорвала ленту с моих волос.
