Вадим БАРЦЕВИЧ
ДОЛЖНА БЫТЬ!
Заметки о белорусской фантастике
Два года назад, сетуя на страницах «Немана» на очевидный пробел в белорусской литературе — почти полное отсутствие приключенческих и научно-фантастических книг, Л. Леванович предсказал грядущий расцвет этих жанров. Но в каких осторожных словах: «Трудно сказать, когда это будет. Нам остается только ждать и надеяться».
Все верно, особенно если вести речь о фантастике: и пробел тут налицо, и желание восполнить его несомненно. Можно добавить, что прошедшие два года также дали скудный посев для оптимизма. И все же почему только ждать и надеяться? Не лучше ли всмотреться в нынешнее состояние литературы, в те факты и признаки, которые способны как-то прояснить вопрос и конкретизировать надежды?
Думается, время для этого пришло.
Новое качество иногда проявляется в литературе взрывом, иногда же ищет себя долго и неторопливо. В разных темах, жанрах и стилях. Сначала оно робко тычется в дернину старых, сложившихся форм, проклевываясь в виде редких и как будто случайных ростков, которые либо вообще могут остаться неузнанными, либо воспринимаются как незначительные и невольные отклонения от традиций. Постепенно эти «отклонения» сами превращаются во что-то похожее на традицию, становясь все более весомыми, разнообразясь, совершенствуясь, но существуя по-прежнему «внутри» традиционных жанров. Попытки развить их в нечто самостоятельное, создать суверенную форму далеко не всегда бывают удачными, если за дело берется недостаточно даровитый художник и если литература не накопила еще материала для успешного синтеза.
Именно в таком положении находится сейчас белорусская фантастика. Темы, образы, мотивы, идеи, свойственные этому жанру, подготавливающие его нарождение в качестве самостоятельной формы, встречаются все чаще, все отчетливее в творчестве разных писателей, в статьях критиков, в монографиях, не имеющих подчас прямого отношения к фантастике или вообще не еоприкасающихся с ней по предмету исследования.
Так формируется закономерность.
В жизнь современного человека наука вошла прочно и бесконечно разнообразно. Дискуссия о научно-технической революции (НТР), длившаяся много месяцев, захватившая чуть ли не всю нашу периодику, дает очень убедительные свидетельства этому. Вот что писал, например, Ю. Суровцев в журнале «Дружба народов» (№ 11, 1973): «НТР изменяет всю предметную среду человеческого существования: от интерьера квартир до планетарной экологии. Сохранение и использование природы, сфера нового быта, проблемы досуга и вообще свободного времени, революционные изменения в средствах массовой информации («информационный взрыв»), внедрение науки в производство как силы непосредственно производительной, обширнейший круг вопросов профессиональной ориентации молодежи... и т: д. и т. д.»
Современная научная фантастика имеет самое непосредственное отношение к этому процессу: она—результат мощного воздействия науки на литературу. Здесь налицо необычайно сложная диффузия, в процессе которой фантастика приобретает новые качества, присущие и науке и литературе, но не являющиеся каким-то средним арифметическим того и другого.
В отличие от науки, например, где все время происходит дробление, отпочковывание, выделение новых подразделов, фантастика вбирает в себя, синтезирует элементы и разных литературных направлений, и публицистики, и науки. Наука, поскольку все же ей принадлежит определяющий момент, своего рода доминанта содержания (идея), пытается подчинить себе образные элементы литературы, абстрагировать их. В фантастике—и в этом ее отличие от других жанров художественной прозы—нет равновесия общего и конкретного, обобщающие тенденции в ней преобладают. Вообще реалистические развернутые характеры не противопоказаны фантастике, но они сравнительно редки в фантастике наших дней. Изображая людей будущего, помещая их чаще всего в космос, писатель лишает себя возможности с реалистической полнотой рассказать о взаимодействии характеров и обстоятельств, представляемых в самом общем виде.
Меняется не только соотношение общего и частного. Меняется само обобщение, его масштабы: они приобретают глобальный «планетарный» характер. При встрече с инопланетянами герои фантастического произведения выступают в большей мере как представители человечества, чем как индивидуальности. То же можно сказать и об инопланетянах. В обоих случаях устанавливаются родовые признаки мышления, психики, поведения, образа жизни и т. д. Зато идеологические различия у представителей разных социальных систем бывают очерчены гораздо полнее.
Фантастика, как и вообще художественная литература; конечно же есть человековедение, но осуществленное в таких масштабах, что получает право именоваться человечествоведением. Писатель- фантаст не только мыслит «планетарными» масштабами, но, если так можно сказать, и чувствует ими. Таковы некоторые особенности современной фантастики. Дальнейший разговор пойдет с их учетом.
Исследователи установили эстетическое родство сатиры и фантастики. Оно проявляется в обоюдном пристрастии к гиперболе, к доведению до предела тенденций сегодняшнего дня, к парадоксу, к широкоохватному — хотя и несколько одностороннему — обобщению. Поэтому обращение К. Крапивы к жанру фантастической комедии не может восприниматься как неожиданность.
«Врата бессмертия»—не стопроцентная фантастика. Сюжетный механизм пьесы работает на фантастическом горючем, но работает по законам реализма. В основе конфликта—излюбленный прием сатириков и фантастов: а что было бы, если бы?.. Как повели бы себя разные люди, если бы ученые открыли секрет бессмертия?
Это и есть так называемое фантастическое допущение, благодаря которому появляются широкие возможности для сатирического исследования характеров. Но прием этот использован не только в сатирических целях. Он столь же успешно помогает решить и задачу противоположную. Благодаря предложенной автором фантастической ситуации с высокой степенью убедительности проявлены такие качества советских людей, как бескорыстие, скромность, та нравственная щепетильность, которая не позволяет им воспользоваться собственным открытием.
И все же, если бы автор ограничился только этими нравственными вопросами, его пьеса была бы реалистической сатирической комедией с фантастической затравкой. Но это не так. Во «Вратах бессмертия» художественно исследуются не только характеры, но очень серьезно (при всей комедийности ситуаций и типов) рассматривается глобальная проблема времени—проблема так называемого демографического взрыва. «Бессмертие такая проблема,—говорит генетик Ободовский, один из персонажей комедии,— что мы должны думать в масштабе вечности и за все человечество». А экономист Бобрович конкретизирует эти опасения применительно к будущему Белоруссии: «За сто лет население нашей республики увеличится в двести сорок три раза и будет составлять два миллиарда сто восемьдесят семь миллионов человек». Подсчет, конечно, весьма приблизительный, но дело не в этом. Категории вечности, человечества, демографический прогноз—не внешние аксессуары комедии. Фантастический допуск— изобретение бессмертия советскими учеными—требовал своего логического продолжения, проекции в будущее, в область футурологии и фантастики, безмерно раздвинул границы художественного обобщения. Фантастика перестала быть служанкой сатиры, как это нередко бывало в прошлом (например, в повести Гоголя «Нос»), Она влилась в поэтику пьесы, решительным образом повлияла на ее концепцию.
Ни обращение К. Крапивы к жанру фантастической комедии, ни удача автора не должны расцениваться как случайность. Здесь наиболее открыто и пока наиболее завершенно обнажилось звено того процесса, который во многом подспудно, набирая силы, происходит в белорусской литературе.
В начале. 1973 года в Гродненском пединституте выступал В. Короткевич. Ему был задан вопрос: не собирается ли он творчески приобщиться к фантастике? Ответ последовал самый положительный. Не только собирается, но уже заготовил впрок несколько фантастических сюжетов для будущих произведений, над которыми предполагает работать в ближайшем будущем.
Станут ли эти намерения литературным фактом, гадать не стоит. Но и самый вопрос читателей, и ответ на него весьма любопытны. Вопрос не был случайным. Он был порожден впечатлениями от произведений В. Короткевича, которые не только вызывают предощущение фантастики, но уже вобрали в себя ее элементы. Только элементы эти не совсем обычны, по крайней мере, для белорусской литературы. Не о будущем, как большинство современных фантастов, пишет В. Короткевич. Он тяготеет к исторической тематике. Но ведь между историческими и фантастическими жанрами нет неодолимых рубежей. А. Толстой, например,—автор исторического романа «Петр Первый» и фантастической повести «Аэлита». И. Ефремов, казалось бы, закоренелый фантаст, написал исторический роман «Таис Афинская».
