Михаил Берг
Момемуры
Предисловие к четвертой редакции
Я пишу это в Олстоне, графстве Мидлсекс, на берегу Атлантического океана. Хотя сказанное — очередная печать стиля, так как никакого океана ни из одного из семи окон моего апартамента не видно; и дабы начать лицезреть тусклое пространство воды в скучной оторочке осенних пляжей и поставленных на прикол яхт, надо проехать, по крайней мере, миль 15, не менее.
Но я действительно здесь, куда никогда не хотел ехать синьор Кальвино, о чем сделал соответствующую надпись на козырьке растрепанной географической карты Северной Америки в главе «Островитяне».
Я же, чтобы меня не увело опять в неизбежные дебри, должен сказать, чем отличается новая редакция, выходящая сегодня в нью-йоркском издательстве Franс-Tireur, от журнальной, опубликованной в четырех номерах «Вестника новой литературы», начиная с пятого, украшенного бравурной красной лентой Букеровского приза. Изменений в тексте немного: в рамках рутинного превращения в экзотику всего русского Энтони Троллоп стал Салтыковым-Щедриным, незабвенная Джейн Остин — Верой Пановой, кореянка Надя Ким — сибирячкой с густым несмываемым румянцем во всю щеку и т. д.
Плюс любимая писательская игра по ловле блох — тех орфографических ошибок, с которыми так и не справилась ни лучший редактор всех времен и народов Марьяна, ни чудная пожилая дама с абсолютной грамотностью, порекомендованная мне Мишей Шейнкером. Сложная ветвистая фраза, очевидно, обладает возможностью до последнего таить самые очевидные ошибки в тени стилистической усталости.
Но самое главное, «Момемуры» выходят тяжеловооруженные самым продвинутым аппаратом: два авторских предисловия, статья об истории написания романа, статья от комментатора имен, разные списки сокращений и — самое главное — роскошные, обширные комментарии. Их писали четыре разных человека, обладающие уникальным знанием о том, о чем, кроме них, сегодня уже почти никто ничего не знает, а если знает, не напишет — о К-2.
Надо ли говорить, что они были прототипами моих разных героев, или, по крайней мере, упоминались в тексте романа, почти всегда под придуманными никнеймами? Да и сама идея издать «Момемуры» с пространными комментариями, иконографией, иллюстрациями, даже DVD с музыкой, которую мы тогда слушали, и картинами, которые мы смотрели, также принадлежала тем героям романа, которые были моими друзьями до его написания и, конечно, после. (Хотя количество тех, кто обиделся на меня на всю жизнь, причем, имея на это множество оснований, поделом, как, скажем, Алекс Мальвино, таких тоже было немало.)
Алик Сидоров хотел выпустить десятитомное издание «Момемуров», чтобы роман превратился в игру: жизнь в подполье, полная неизведанных наслаждений, борьбы с КГБ, ощущения запойной свободы, которой больше не было, ну и кайф от творчества — поди, поищи такой.
Увы, даже наш Алик вынужден был подкорректировать замысел – не пошла ему перестройка впрок, не похудел, не побледнел, как-то обрюзг, разбух и давно уже согласился, что том будет один (самое большее — два), но с подробными комментами, фотками прототипов и серией приговских монстров из «Бестиария». Ведь именно он, на свои деньги, послал в Питер того самого лопуха *уевского, о котором упоминает Боря Останин в своей статье.
Но что говорить — нет уже нашего Алика, нет и Димы, то есть они есть там, в переливающемся перламутром тексте «Момемуров» (а я совсем не уверен, что перламутр лучший или даже подходящий материал для воспоминаний); но, к сожалению, данное издание будет без фотографий прототипов героев и их версий в «Бестиарии». Но и то немалое, что есть, стало возможно только благодаря Сереже Юрьенену, который взял на себя труд публикации сложнейшего текста.
Что осталось сказать? Я лучшую часть жизни прожил с героями «Момемуров», они научили меня почти всему, что я знаю, пока я, хитрый и хищный наблюдатель, исподволь следил за их жизнью. Благодаря им, я написал то, что написал. И сегодня кланяюсь им всем, даже тем, кто вынужден был взять на себя роли отрицательных персонажей или, точнее, героев с подмоченной репутацией. Но, конечно, главная благодарность им: Вите, Диме, Алику — синьору Кальвино, мистеру Прайхову, редактору журнала «Альфа и Омега». Если в моем тексте присутствует то, что некоторые остряки называют жизнью, то это только потому, что у меня дух замирал, пока я поднимался по винтовой лестнице очередной неповторимой, сделанной на заказ натуры – и восхищался открывшимся с перехода видом!
Поэтому я думаю, что мой роман о дружбе. То есть само слово какое-то мерзко-советское, хреновое, с запашком халтурных переводов по подстрочникам и дешевой гостиницы на трудовой окраине, но мы были нужны и интересны друг другу, и, это, конечно, спасало. И то, что этот хер с горы Ральф Олсборн позвонил-таки из таксофона в вестибюле филармонического общества Вико Кальвино и договорился о встрече, а потом понял, с каким редкоземельным материалом столкнулся, за это ему можно, думаю, простить и ходульность, и гонор, и дурацкий апломб. Не разминуться со своей (так называемой) судьбой — разве есть большее везение?
Предисловие к третьей редакции
В ночь с 28 на 29 января, накануне того утра, когда я и пишу это предисловие, и спустя десять лет, как я поставил последнюю точку в своем романе Момемуры, по каналу НТВ я увидел кинематографическую версию своего романа, снятую Вуди Алленом в 1983 году и озаглавленную им Zelig.
Я не хочу ссылаться на микроскопическую вероятность того, что Вуди Аллен в том же 1983 мог ознакомиться с рукописью Момемуров в Париже, но ощущение, что сценарий Zelig писался под диктовку Зигмунда Ханселка и Ивора Северина, не оставляло меня несмотря на то, что Ральф Олсборн родился после смерти Леонарда Зелига, между их характерами (как, впрочем, и биографиями) расстояние, точнее всего измеряемое математической операцией «инверсия», а ни Дик Крэнстон, ни Карл Люнсдвиг, ни профессор Стефанини (или их многочисленные помощники) не присутствуют в фильме под своими именами. Время, однако, обучило меня скромности, тем более что авторство идеи и исходящих от нее творческих пульсаций (то, что стоит так дорого, а ценится так мало) очень часто не принадлежит никому. Пародия с точностью до наоборот. Один пишем, два в уме.
Итак, первая версия Момемуров родилась в 1983. Мистификация в жанре псевдобиографического исследования явилась естественной реакцией на состояние хронической обреченности, безвестности и безнадежности, в которой обретались те, кто и составлял сообщество, впоследствии названное «К-2». Случай свел меня со средой, почти сплошь состоявший из уникальных личностей, своеобразие кото-рых (подчас подкрепленное творческой состоятельностью) находилось в вопиющем противоречии с их мизерной известностью и влиянием на окружающую жизнь. Мне захотелось описать их, и чтобы это описание не свелось к бесконечной галерее портретов, я решил нанизывать истории на позвоночник сюжета (который бы и представлял из себя пародию на известную серию «Из жизни замечательных людей»), пригласив в соавторы двух австрийских славистов-литературоведов, не говорящих по-русски, мало что понимающих в жизни России «застойного периода» (тогда, конечно, так не называвшегося, ибо этот период казался бесконечным туннелем). А чтобы усилить пародийный эффект, заставил обозревать рассматриваемый период с расстояния в несколько десятилетий.
Совмещение быта блестящей литературы на фоне затхлых котельных, убогих лифтерских, коммунальных квартир (с происходившими на них чтениями) и вычурного, тошнотворно-торжественного описания жизни очередного великого чело-века (с вопиющими ошибками, анахронизмами, преувеличениями и прочим бесконечным списком опечаток действительности) показалось мне удачной находкой.
Нужно было быть принцессой на горошине, чтобы сквозь толстые, ватные стены безвременья предугадать вручение Нобелевской премии Бродскому, многотысячные тиражи (сопровождаемые переводами на большинство европейских языков) книг тех, кто и стал героями этой книги, как, впрочем, и почувствовать «идущую на цыпочках» новую эпоху, которая, честно говоря, больше представлялась еще одним повторением Варфоломеевской ночи, нежели «перестройкой». Я ничего не предугадывал, я просто строил романное пространство таким образом, чтобы игра света и тени обеспечила наиболее точное представление о тех людях, которые жили и писали с невообразимым аппетитом и кайфом.
Найденное сразу название, как, впрочем, и имена «авторов» биографии — Зигмунд Ханселк и Ивор Северин — должны были послужить художественным ключом к исследованию неизвестной земли под названием «андеграунд», «вторая культура», «К-2». Я и представлял себя Ганзелкой и Зикмундом, путешествующим не по Южной Америке, а по таинственной и не менее экзотической северной земле. Стиль описания родился сам собой. Я попытался изобразить реальную жизнь и реальных людей, как литературное произведение и литературных персонажей. За исключением линии «будущего лауреата», все было правдой вплоть до мельчайших подробностей. Однако пародийная стилистика прививала документу черты кажущегося преувеличения, которого на самом деле не было. Герои обозначались первыми буквами своих фамилий и кличками того Обезьяньего общества, которое было учреждено и счастливо распалось еще до моего знакомства с его членами.
