Говард Ф. Лавкрафт, Август Дерлет
Наблюдатели[1]
В один из весенних дней 1935 года Николас Уолтерс, проживавший в графстве Суррей, Англия, получил письмо от некоего Стивена Бойла (фирма «Бойл, Монахан, Прескотт и Бигелоу», Бикон-стрит, 37, Бостон, штат Массачусетс), адресованное его отцу, Чарльзу Уолтерсу, к тому времени уже семь лет как покойному. Послание это, полное старомодных юридических терминов, немало озадачило Николаса — одинокого молодого джентльмена, без малого ровесника века, — ибо речь шла о «фамильной собственности», расположенной в Массачусетсе и унаследованной адресатом семь лет назад. Автор письма отмечал, что некий Эмброуз Бойл из Спрингфилда («мой ныне уже почивший кузен») ввиду болезни не смог своевременно уведомить наследника, чем и объясняется семилетняя задержка, в течение которой собственность — «усадьба, включающая дом с надворными постройками, расположенная на севере центральной части Массачусетса, а также прилегающий к ней участок площадью около пятидесяти акров» — оставалась без хозяина.
Николас Уолтерс не помнил, чтобы отец хотя бы словом обмолвился об этой фамильной собственности. Впрочем, Уолтерс-старший всегда был довольно молчалив, а после смерти жены, за те десять лет, что предшествовали его собственной кончине, и вовсе превратился в мрачного отшельника, полностью ушедшего в себя и старательно избегавшего контактов с внешним миром. Николас более всего запомнил его привычку время от времени пристально вглядываться в лицо сына, неодобрительно покачивая головой, словно ему не нравилось то, что он видел — вряд ли точеный, правильной формы нос, а скорее, слишком широкий рот, или странные уши без мочек, или большие бледно-голубые, слегка навыкате глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков, которые Николас носил с детства, ибо рано испортил зрение, проводя слишком много времени за чтением книг. На его памяти отец ни разу даже мельком не упоминал о Соединенных Штатах, хотя со слов матери он знал, что родился отец именно в том самом Массачусетсе, о котором говорилось в письме поверенного.
Два дня Николас предавался размышлениям. Наконец сомнения уступили место любопытству, страх перед сменой обстановки постепенно рассеялся, и одновременно возникло какое-то странное предчувствие, придававшее американской собственности загадочный и притягательный ореол. И вот, на третий день после получения письма, Николас отправил Стивену Бойлу телеграмму, в которой сообщал о своем скором приезде. Заказав билет на самолет до Нью-Йорка, он уже через неделю собственной персоной объявился в офисе фирмы «Бойл, Монахан, Прескотт и Бигелоу».
Стивен Бойл, старший партнер фирмы, оказался высоким господином лет семидесяти; совершенно седой, он тем не менее сохранил густую шевелюру и носил длинные бакенбарды, а также пенсне на длинном черном шелковом шнурке. Лицо мистера Бойла покрывала сеть морщин, тонкие губы были плотно сжаты, голубые глаза смотрели остро и внимательно. Весь его вид выражал полнейшее равнодушие к происходящему, характерное для чрезвычайно занятых людей; он словно давал понять, что ум его слишком занят невероятно важными делами, чтобы расходовать его на какую-то ничтожную проблему. Впрочем, держался мистер Бойл с безукоризненной учтивостью.
После обмена обычными любезностями поверенный сразу взял быка за рога.
— С вашего разрешения, мистер Уолтерс, я перейду к сути вопроса. Об этом деле нам известно очень немного. Оно попало к нам от моего кузена Эмброуза, о чем я уже упоминал в своем письме. Эмброуз имел собственную контору в Спрингфилде, а после его смерти все дела перешли к нам. Когда мы начали их разбирать, то наткнулись на папку с бумагами, касающимися некоего поместья. В них ясно указывалось, что вышеназванная собственность, принадлежащая… простите, здесь не совсем ясно, но, кажется, «сводному брату» вашего отца, после его смерти должна перейти к вашему отцу, чье имя указывалось в документах вместе с припиской моего кузена, сделанной на ужасной латыни, которую мы так и не смогли разобрать; кажется, это был параграф относительно изменения имени, но чьего, установить не удалось. Так вот, вышеназванное поместье, находящееся в Данвиче, что недалеко от Спрингфилда, известно под именем «земля старого Сайруса Уэйтли», а сводным братом вашего отца — если он действительно приходился ему сводным братом — был покойный Эбераг Уэйтли.
— Прошу прощения, но эти имена мне ничего не говорят, — сказал Уолтерс. — Когда мы переехали в Англию, мне было всего два года — так говорила моя матушка. Я не помню, чтобы отец когда-нибудь называл имя хотя бы одного из своих родственников, с которыми практически не переписывался, за исключением последнего года своей жизни. У меня есть основания полагать, что отец собирался открыть мне некие факты из истории нашего семейства, но, к несчастью, случилось кровоизлияние в мозг, как это именуют современные медики; в результате отец потерял способность не только двигаться, но и говорить, и хотя по выражению его глаз было видно, что он отчаянно хочет что-то сказать, он так и скончался, не в силах выговорить ни слова — и, разумеется, не имея возможности изложить свои мысли на бумаге.
— Понятно, — задумчиво произнес Бойл и продолжил после паузы, словно придя к какому-то решению: — Видите ли, мистер Уолтерс, мы сами провели нечто вроде расследования, но, к сожалению, так ничего и не выяснили. Местность вокруг Данвича, который, как я указывал, лежит в северной части Центрального Массачусетса, представляет собой настоящую глухомань. В Эйлсбери ее называют «землей Уэйтли», так как на почтовых ящиках многих местных ферм до сих пор сохранились имена бывших владельцев, принадлежавших к этому некогда разветвленному семейству, хотя большинство ферм давно опустело — ввиду каких-то трагических событий, случившихся в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, — и местность выглядит совершенно заброшенной. Впрочем, сами увидите. Усадьба находится в неплохом состоянии, поскольку Эберат Уэйтли умер семь лет назад, а с кончины его компаньона, жившего там же, прошло всего три года. Эмброуз должен был немедленно известить нас о смерти Уэйтли, но, к сожалению, сам надолго заболел и, видимо, из-за болезни забыл это сделать. Полагаю, у вас есть на чем добраться до усадьбы?
— В Нью-Йорке я купил машину, — сказал Уолтерс. — Так что, раз уж я здесь, воспользуюсь случаем, чтобы познакомиться со Штатами, и начну с Уолденского пруда,[2] который, если не ошибаюсь, лежит на пути в Спрингфилд.
— Во всяком случае, в этом направлении, — сухо заметил Бойл. — Что ж, если вам что-нибудь будет нужно, пожалуйста, не стесняйтесь и звоните нам.
— Думаю, что помощь мне не понадобится, — сказал Уолтерс.
Бойл взглянул на него с сомнением.
— Как вы намерены поступить с собственностью, мистер Уолтерс?
— Решу, когда ее увижу, — ответил тот. — Понимаете, я ведь живу в Англии и даже представить себе не могу, что меня ожидает в Штатах. Честно говоря, то, что я здесь увидел, не слишком воодушевляет.
— Не думаю, что вам удастся продать усадьбу даже за полцены, — сказал Бойл. — Те края находятся в полном запустении, да и репутация у них скверная.
При этих словах Уолтерс встрепенулся.
— Что вы имеете в виду, мистер Бойл?
— О Данвиче ходят странные слухи, — пожав плечами, сказал поверенный. — Впрочем, полагаю, не более странные, чем о подобных уголках в других частях страны. И вполне возможно, что эти слухи весьма преувеличены.
Уолтерсу стало ясно, что Бойл ни за что не будет пересказывать ему разные истории, даже если он их и знает.
— Как туда можно проехать? — спросил молодой человек.
— Усадьба лежит на отшибе. Вам придется сделать крюк: сначала поезжайте в Эйлсбери-Пайк, оттуда — в Данвич, затем вновь в сторону Пайк, но уже по другой дороге, это довольно далеко от Данвича. Местность там лесистая и, можно сказать, живописная. Насколько я помню, фермеры занимаются в основном молочным хозяйством. Это очень отсталый край — поверьте, я не преувеличиваю. В Эйлсбери-Пайк вы сможете попасть через Конкорд, если уж решили посетить Уолденский пруд, или же ехать прямо на запад от Бостона и далее через Уорчестер. Проехав Пайк, продолжайте двигаться на запад. Не пропустите деревушку под названием Динз-Корнерз. Сразу за ней увидите развилку. Там поворачивайте налево. — Поверенный усмехнулся. — И тогда вы словно окажетесь в прошлом Америки, мистер Уолтерс, в ее далеком прошлом.
Как только Эйлсбери-Пайк остался позади, Николас Уолтерс понял, что имел в виду Бойл, когда описывал здешнюю местность. Дорога шла в гору, и по обеим ее сторонам все чаще попадались заросшие шиповником каменные ограды, теснившиеся к самой обочине; большая их часть была разрушена, и выпавшие камни валялись тут же, у подножия стен. Затем дорога начала петлять среди холмов, минуя рощи старых деревьев, густо увитые куманикой изгороди, заброшенные поля и пастбища, — этот край действительно оказался пустынным. Время от времени Николас замечал одинокие фермы, такие древние, каких он ранее не встречал на пути из Бостона; на многих из них лежала печать безысходной тоски и запустения; впрочем, в архитектурном смысле они были Николасу весьма интересны, ибо много лет назад у него появилось хобби — делать фотографии различных зданий, а фермерские дома, расположенные недалеко от дороги, хотя и были довольно убогими, обладали любопытными элементами декора, еще не известного Николасу. На уцелевших фронтонах некоторых строений виднелись какие-то рисунки, которые вполне можно было принять за каббалистические знаки, хотя, возможно, это было и не так. То и дело попадались остатки дворовых построек — полуразрушенные навесы, коровники, амбары. Впрочем, среди заброшенных ферм иногда встречались и обжитые, ухоженные дома в окружении пастбищ со стадами скота, засеянных полей и каменистых лугов со скошенной травой. Николас ехал медленно. Само настроение, атмосфера этого края придавали ему какое-то странное очарование. Николасу казалось, что все это он уже видел раньше, когда-то очень давно; в нем словно заговорила память предков. Разумеется, память не могла перекинуть мостик из его настоящего в прошлое, ведь тогда ему было всего два года! И все же некоторые виды, пейзажи, повороты казались Николасу удивительно знакомыми. Над долинами нависали округлые холмы; леса были темными и такими густыми, словно в них ни разу не раздавался стук топора или визг пилы; на вершинах многих холмов виднелись странные, поставленные в круг высокие каменные столбы, вызывавшие в памяти древние плиты Стоунхенджа, кромлехи Девона и Корнуолла.[3] Иногда поверхность холмов разрезали глубокие овраги, через которые были переброшены грубо сколоченные деревянные мосты, а на открытых местах поблескивали воды реки Мискатоник, верховья которой, судя по дорожной карте, находились западнее Данвича, откуда река, извиваясь, протекала через долину и уходила дальше, к Аркхему. В Мискатоник вливалось множество мелких речушек и ручьев — возможно, их образовывали бившие на холмах ключи; а один раз в поле зрения Николаса сверкнул бело-голубой водопад, каскадом низвергающийся с темных склонов.
