Трубач сыграл самую торжественную побудку, какую знал, и полицейский Касклунд тут же вскочил, озираясь спросонок. Увидев бургомистра, он щелкнул каблуками и отдал честь.
— Как по-твоему, разве можно спать при исполнении? — строго спросил бургомистр.
— Я ужасно извиняюсь, — сказал полицейский Касклунд, — но дело в том, что я заснул…
— Я вижу, — ответил бургомистр, — о том и речь.
— Ну да, — продолжал полицейский Каск-лунд, — только дело в том, что заснул я, когда…
— Довольно, — оборвал его бургомистр, — можешь дальше не рассказывать.
— Котик все правильно говорит, — подхватила Бургомиссис. — На вашем месте, полицейский Касклунд, я сгорела бы от стыда.
— Но на нем был как раз этот паршивый медведь… — начал было полицейский Касклунд.
— Это на редкость воспитанный медведь, — поправил его бургомистр.
— Ведь это он был…
— Ладно-ладно, довольно об этом, — сказал бургомистр. — Надеюсь, что в следующий раз, когда я приду с инспекцией, ты не будешь храпеть на посту.
— Хватит, солнышко, — сказала Бургомиссис. — Нам пора.
— Нам тоже, — оживился Налле Лапсон и принялся собирать свои банки с медом.
— Из какого они магазина? — шепотом спросила Лотта.
— Вроде из балакалеи Андерсона. Их отпустили оттуда. Надолго.
— Налле Лапсон, — сказала Лотта. — Ты сейчас же пойдешь в бакалею Андерсона, отнесешь туда все банки и попросишь прощения. И не покупай больше никакого меда, пока у тебя не появятся собственные деньги.
— Столько денег у меня не будет никогда, — вздохнул Налле Лапсон.
— Почему же? — ответила Лотта. — В один прекрасный день ты сам начнешь их зарабатывать.
Налле Лапсон только помотал головой.
Когда они подошли к бакалее Андерсона, Налле Лапсон жалобно посмотрел на Лотту и спросил:
— Что, прямо все восемнадцать возвращать?
— Да, Налле Лапсон, обязательно, — сказала Лотта.
— А ты уверена, что Андерсон их так уж хорошо посчитал? — спросил Налле Лапсон. — Можно я верну только девятнадцать, а одну оставлю?
— Ты должен вернуть все банки, Налле Лапсон!
— Ладно… — вздохнул Налле Лапсон.
И поступил так, как велела ему Лотта.
Но когда они вернулись домой, бабушка напекла медовых коврижек, и они были прямо ужас какие вкусные.
Глава девятнадцатая. Я чавкаю не больше, чем бабушка
Вечером Лотта достала цветные мелки и большой альбом и нарисовала две таблички. На первой она вывела зелеными буквами:
НАЛЛЕ ЛАПСОН ОБЯЗАН:
МЫТЬСЯ ПО УТРАМ И ВЕЧЕРАМ, БЛАГОДАРИТЬ БАБУШКУ ПОСЛЕ ЕДЫ, ВЫТИРАТЬ ЛАПЫ, ЗАХОДЯ В ДОМ, КЛАНЯТЬСЯ, ЗДОРОВАЯСЬ И ПРОЩАЯСЬ.
На другом листке Лотта написала красным мелком:
НАЛЛЕ ЛАПСОН НИКОГДА НЕ ДОЛЖЕН:
УСТРАИВАТЬ НАВОДНЕНИЕ, БРАТЬ ВЕЩИ БЕЗ СПРОСУ, ЧАВКАТЬ, КОГДА ЕСТ МЕД, ЗАПИРАТЬ ПОЛИЦЕЙСКИХ.
— Как ты красиво пишешь, — восхитился Налле Лапсон. — Прямо загляденье!
— Эти таблички я повешу у тебя над кроватью, — объяснила Лотта.
— Это стишки? — спросил Налле Лапсон. — Мне кажется, очень похоже на куплеты из песенки.
— Надо же, — спохватилась Лотта. — Я забыла, что ты не умеешь читать. Тогда я буду тебе читать их сама, пока ты не выучишь их наизусть, потому что это все про тебя.
— Стишки про меня, — обрадовался Налле Лапсон. — Например, такой:
Налле Лапсон так хорош —
Лучше в мире не найдешь!
И еще такой:
Слава стране, королю и народу,
Налле Лапсону и его меду!
— Не совсем, — сказала Лотта. — Слушай внимательно, Налле Лапсон, сейчас я тебе прочту, что там написано.
И она зачитала ему все, что написала на обеих табличках.
— Ладно, — вздохнул Налле Лапсон и отвел глаза.
