User - i cf85044c3a33e6c4

Жуть-то какая…

— Просто ждите, — сообщают мне будущий распорядок. А звучит, однако, угрожающе…

Ждать приходится недолго. Всего через минуту в комнатку врывается разъяренный Картер,

и я вскакиваю со стула, готовясь держать оборону.

— Отличный спектакль. Только смысла его я не понял! — чеканя каждый слог, сообщают

мне. — И план тоже редкостно хреновый.

Судя по виду Шона, меня действительно догоняли не без участия самолетов. Выглядит он

как восставший мертвец. Я могла бы вырубить своего драгоценного одним пальцем.

— А чего ты ждал?! — намеренно громко спрашиваю. Пусть мучается! Сполна заслужил!

— Признался, что использовал меня в своих интересах, водил за нос несколько лет… И ведь

явно делал это для себя, пытался доказать, что можешь все на свете!

После этих моих слов случается нечто совершенно невообразимое: у Картера буквально

челюсть отвисает. Такого я не видела никогда, и сдается мне, больше не увижу. Причем Шон

смотрит так, что даже я начинаю сомневаться в собственном здравомыслии. Наконец, отмерев,

он опирается обеими ладонями о стол и начинает медленно, угрожающе говорить:

— И как же тебе это в голову-то бестолковую пришло, а? — Вздох.

Пытаюсь защититься:

— Тебе хватило наглости использовать меня, несмотря на то, что нас разделяло полмира!

— Джоанна, если бы я смог тебя вычеркнуть из собственной жизни, забыть обо всем

случившемся, это избавило бы меня от половины проблем, но ведь черта с два! Виновен разве

что в одном: сдалась мне ты, дура блондинистая! Не спорь, дура и есть, раз ухитрилась

придумать, что попытки тебя вернуть являются доказательством безразличия. Окей, я смог

совместить приятное с полезным, но не легко и просто, а потому что долго думал, как бы это

осуществить. Однако, вместо благодарности, меня обвиняют в том, что я помог добиться

амнистии для Джона Конелла, позволил Кристоферу избавить тебя от неприкрытого

лжесвидетельствования в суде (поверь, менее убедительно сыграть на Сицилии было просто

невозможно), взял в Бабочки, дал место в университете — фактически, сделал то, о чем ты

грезила еще в юности, предоставил жилье твоим родителям и даже липовому женишку, не

позволил сделать глупость и выйти замуж за человека, который по щелчку Юнта обменял тебя

на пару нулей в банковском счете… и теперь ты заявляешь, что все это я сделал для себя,

заставив пойти на великую жертву — невозможность поселиться на исторической Родине?! —

В этом месте Шон не выдерживает, ударяет ладонью по столу и, вздрогнув от громкого звука,

начинает тереть пальцами виски. — Поверь, Джо, если бы я мог послать тебя к черту, я был бы

стократ счастливее. Достала. Ей Богу, может, и заслужил, но достала!

— Достала? Это я тебя достала?! Вообще-то, кое-кто — не стану показывать пальцем —

прилично так выиграл на всем вышеперечисленном!

— Так. Чего еще ты хочешь? Чего, бл*ть, тебе бескорыстного от меня понадобилось еще?!

— Детей! — всплескиваю руками.

— Это все?

— То есть все?

— То есть обещай, что если получишь детей, больше никогда доставать меня своими «не

верю тебе — эгоцентричной скотине» не станешь.

— Клянусь, — радостно выкрикиваю я, уверенная, что получила все счастье мира, но вдруг

осознаю, что ошиблась с формулировкой, а Шон уже достает телефон. — Ой, нет, стой, это

должны быть наши дети. Твои и мои.

— Это невозможно, и ты уже пообещала, — отвечают мне и подносят телефон к уху.

— Куда ты звонишь? В приют? Я не хочу приемных детей, я…

— Добрый день, мисс Адамс. Помните, о чем я вас просил? Все в силе. Отправляйте. Да,

все в порядке, Джоанна в курсе. Через пару дней будем.

— Что ты сделал? И я в курсе чего? — Ноль внимания. — Шон, что будет делать мисс

Адамс?

— Доставать нам детей. — И тяжкий вздох с закатыванием глаз. — До последнего надеялся

собакой откупиться.

У меня отнимает дар речи.

Пока Шон мечтал умереть прямо в кресле самолета (ну или хотя бы закусить стюардессой,

так он распекал болезную), я перебивала варианты развития событий. Выпытать информацию

без применения кипящего масла не удалось, а с оным, к несчастью, на борт не пускают. Приют?

Суррогатное материнство? Что эти двое затеяли? Ну скажите, я же с ума схожу!

Когда самолет приземляется в Сиднее и табло, возвещающее о запрете использования

электронных приборов, погасает (ага, я трусишка и соблюдаю правила), включаю телефон и

обнаруживаю, что завалена звонками и сообщениями по самые уши… И все они от Лайонела

Прескотта. Во рту становится сухо-сухо. На часах пять утра, и перезвонить, вроде, нельзя, но

страшно, ведь явно что-то случилось!

— Шон… Шон, нам нужно поехать в Ньюкасл.

— Мне в Ньюкасл точно ни к чему, — сообщают мне замогильным голосом. Дожидаясь

своей очереди на выход из салона, Картер едва на ногах держится. Ну, верю, что тут еще

скажешь? И так полмира облетели за последние несколько суток.

— Окей, поезжай домой, помрешь еще.

— Спасибо. За сострадание, — фыркают в ответ.

Наконец, берем два такси, одно из которых отвезет меня в Ньюкасл. Перелет был тяжелым,

никто и не спорит, но в крови столько адреналина, что отдых мне еще месяц не грозит… Я

должна узнать, что случилось у Лайонела, а еще сообщить родителям, что обвинения сняты (со

всеми этими волнениями забыла упомянуть — полковник обещание исполнил!). Не зная, куда

рвануть сначала, сижу и бормочу себе под нос, пугая водителя:

— К маме или к Лайонелу? К маме или к Лайонелу? — Никак не могу решить. Хватаюсь за

телефон. — Каддини, куда сначала ехать? К маме или к Лайонелу?

— Док, шесть утра, я же сплю! — ноет в трубку студент.

— Точно. Значит, к маме. Спасибо!

— Легла бы поспала, чем родных допекать спозаранку, — вздыхает он и отключается.

К двери родительского дома бегу бегом, стучусь как слоненок, и, думается мне, именно

поэтому когда папа открывает дверь, в руках он держит бейсбольную биту.

— Джо? — удивляется, а затем обнимает, при этом невольно, но очень чувствительно,

прикладывая меня своим «средством самообороны». Тут же начинает извиняться, и хотя моя

несчастная спина не очень солидарна с политикой безвозмездности, уверяю его, что все в

порядке.

— С нас сняли обвинения, — объявляю как можно радостнее, все еще потирая поясницу.

— Да? Здорово, — пожимает папа плечами. Он определенно доволен, но совсем не так, как

я ожидала.

— Ты не понял. Вы теперь можете вернуться в Штаты!

— А зачем, Джо? — удивляется отец, откровенно шокируя свое чадо. — Работы для меня

там больше нет, а здесь дела идут прекрасно, плюс рядышком, наконец, наша девочка,

счастливая, влюбленная. Внуками, надеемся, порадует. — Эти заявления будто с ног на голову

весь мой мир переворачивают… а как же Штаты? Разве папе и маме не полагается любить

место, где они прожили большую часть жизни? — Ну что ты все на пороге топчешься? Давай

проходи.

— Ханна здесь? — выскакивает из спальни мама. Одета она в халат, волосы растрепаны, а

на щеке след от подушки.

— Зои, нас помиловали, представляешь? — улыбается папа.

— Чудесно-то как, Джон. Пойдемте завтракать. Я сейчас вафли испеку.

Боже, если даже Брюс скажет, что ему в Австралии чудесно живется, я сойду с ума.

Обещаю! Неужели единственным человеком, который переживал по поводу сложившейся

ситуации, была я одна? Или так редко общалась с родными, что не заметила, насколько хорошо

им в Австралии? В моей голове когда-то отложилось, что Сидней им не по нраву, но, видимо,

Ньюкасл — совсем другое дело, и единственный человек, застрявший в прошлом — именно

ваш покорный слуга.

Завтрак мы с мамой готовим праздничный, в конце концов повод имеется, и я даже

стараюсь быть милой с Брюсом, который — гип-гип — свалит, наконец, в Штаты, и не будет

как бельмо на глазу, но червячок грызет, не дает покоя. Что случилось с Лайонелом? Терпения

хватает ровно до восьми утра, а потом я вскакиваю с места и чуть не бегом бросаюсь выяснять

причину, по которой до меня так настойчиво пытались достучаться.

Войти в дом Керри, зная, что ее больше нет, очень тяжело. Это место теперь напоминает

храм, хотя раньше было совсем иным. Воспоминания, связанные с гнездышком семьи

Прескотт, были наполнены теплом и светом, несмотря на темные для меня времена, а теперь по

сравнению с ним даже наш с Шоном огромный пустоватый особняк кажется эталоном уюта.

Лайонел, открывает мгновенно. Будний день, ожидала его увидеть в деловом костюме,