- Хайре, дорогой Сократ. Перикл скоро должен вернуться, но ведь и нам, старым друзьям, есть о чем поговорить... Не бойся, я не стану тебя расспрашивать, почему ты так долго не появлялся. Я все понимаю, все... Но хочу, чтобы по-прежнему могла называть тебя другом.
Аспасия подошла к Сократу ближе, совсем близко, еще бы шаг, и она коснулась бы его плотью своей выпуклым животом, властно приподнявшим ее лиловый пеплос.
"Слепец!" - молнией пронзила Сократа мысль. И молния эта испепелила робкий росток его нелепой, безумной надежды...
Но уже не в силах был Сократ спрятаться в свое одиночество: не видеть Аспасию стало для него мучительнее, чем видеть.
В ночь, когда она рожала, он метался на убогом ложе своем, стонал и скрипел зубами, будто вся Ее боль передалась ему. (А ведь и не знал, что начались роды!..) Утром он первым из друзей поздравил стратега с рождением сына и первым узнал, что решено назвать младенца по отцу Периклом.
Быстро сошелся Сократ с племянником стратега Алкивиадом: юноша оказался столь же умен, сколь красив. Его красота словно сродни была божественной красоте Аспасии. Сократ даже подумывал, что Перикл-младший, обыкновенный ребенок, куда менее достоин быть сыном Аспасии, чем Алкивиад.
Демон или гений шептал Сократу, что лучше бы ему сторониться этого красивого юнца, но философ не стал слушать своего внутреннего советчика.
Скоро Алкивиад стал ходить за Сократом, как нитка за иглой. Злые языки начали даже поговаривать, что набирающий славу философ взял этого красавчика в любовники...
Ох и походила же суковатая палка Сократа по некоторым спинам!
Почти каждый день стал бывать в доме стратега Сократ. И каждый раз шел туда с бешено колотящимся сердцем, зная, что там ждут его радость и мука. Каждый раз, возвращаясь, говорил себе, что больше ни ногой, но на другой день снова шел...
Спустя некоторое время Аспасия, освещенная тихой радостью материнства, стала чаще выходить к нему, дольше просиживать с ним, возобновились даже их философские беседы.
Алкивиад, иногда присутствовавший при них, мог бы, не покривя душой, сказать, что учитель всегда оставался спокоен и рассудителен, хотя и не всегда его мнение брало верх.
И никто не знал, как неспокойна душа Сократа, каким ликованием, болью какой палима она, как неспособен он противиться любви к Аспасии. Зато способен таить ее.
Никто не ведал Великую Тайну Сократа.
Ни единая душа, ни тогда, ни много позже, не догадывалась, что может так любить женщину философ, слова которого повторял чуть ли не каждый афинянин: "Три вещи можно считать счастьем: что ты не дикое животное, что ты грек, а не варвар, и что ты мужчина, а не женщина". Много лет спустя Сократ взял в жены смазливую и языкастую дочь гончара Ксантиппу, позже гораздо появилась у него и любовница, но всегда он был верен одной, имя ей - Любимая...
9.
Ксантиппа растолкала Сократа, когда в темнице сгущались уже синеватые сумерки. Узник долго не хотел открывать глаза, недовольно морщился, шлепал толстыми губами. Хиосское, выпитое неразбавленным, погрузило его в теплую трясину сна. Однако Ксантиппа настырна добилась своего.
Сократ уставился на нее в сумерках, не узнавая.
- Кто это? Кто?..
Громкий, немного визгливый голос жены с другим спутать никак нельзя.
- Дожила! Родной муж меня не узнает!.. И опять ты напился, опять с дружками своими... Говорила ведь, не доведут они тебя до добра. Говорила?.. Что молчишь? Сказать нечего?.. А теперь вот они спокойненько жить будут, а ты, олух... Ой, Паллада милостивая, оборони меня от злобы!..
Сократ поморщился, как Никанор от зубной боли.
- Иди, Ксантиппа. Завтра придешь. Я спать хочу.
- Завтра?! - взорвалась Ксантиппа. - Да завтра денек твой последний!.. Ой, Паллада!.. С тобой жена поговорить пришла, а ты нос воротишь!
- Так ведь поговорить с тобой я могу и завтра, сказал как можно рассудительнее Сократ, - а поспать мне завтра уже не удастся...
- Горе ты мое! - заголосила Ксантиппа, упав на колени перед топчаном и колотясь Сократу головой в живот. - И на кого же ты нас оставить собрался?!
- Лампрокл уже почти взрослый... - пробормотал смертник. - Мой друг Критон вас в беде не оставит, и другие помочь должны...
- Молчи!.. Тебя не будет, тебя!..
"О боги! - думал Сократ. - Неужто эта женщина и вправду меня любит? Неужто я ей так дорог?.. Мы прожили вместе столько лет, что устали друг друга ненавидеть!.. А раньше-то как она, бывало, вскидывалась на меня!.. Клянусь псом, горячая была, будто амфора, только что выдернутая из горна ее отца. Я остужал ее холодом своего равнодушия... Нет, не знала она со мной счастья, не знала! Да и не стоит ждать счастья от философа, который может дать лишь знание, почти всегда чреватое несчастьем... Ну виноват я перед ней, конечно, виноват. Но спать-то как хочется!.."
- Как же я буду без тебя, Сократ?! - дошел до него голос Ксантиппы.
"Да, - подумал он, - в ее годы уже не стоит думать о новом замужестве, да и трое сыновей... Может, все-таки стоило мне принять предложение Критона о побеге?.. Поздно думать об этом. Да и убеги я все равно бы она жила без меня... Все-таки зря я так мучил ее... И зря сегодня спьяну брякнул друзьям: "Лучше чаша с ядом, чем Ксантиппа".
- Неужто ты никогда не любил меня?! - новый надрывный вопрос дошел до слуха Сократа.
Если прежние вопросы жены во многом можно было признать риторическими, то на этот она ждала ответа - уставилась на него темными, как оливки, глазами.
Сократ решил отшутиться:
- Вот Никанор, мой цербер, заявил сегодня, что никогда и никого я не любил...
- Врет твой Никанор! - с болью и горечью воскликнула Ксантиппа и, поднявшись с колен, села на край топчана, хотела что-то еще добавить, но не стала, погладила дрожащей рукой высокий влажный лоб Сократа.
"О Немезида!* - думал смертник. - Я давно считаю Ксантиппу посланницей твоей, а теперь меня гладит та же рука, которая плескала в меня воду и масло, а порой и опускалась в ударе на лысину мою!.. Ну, значит, точно, умру я завтра..."
Ксантиппа словно прочла его мысли:
- Но ведь они убьют тебя несправедливо!
Услыхав в ее голосе опять слезы, Сократ ответил с усмешкой:
- Разве лучше, если б они меня справедливо убили?
- Вечно ты зубоскалишь! - возмутилась жена. - Ты и Аида потешать собрался, да?.. Вот меня ты, точно, никогда не любил и не жалел! Я-то для тебя ковром стелилась, лишь бы угодить, а ты всегда норовил больней меня уколоть!.. Я-то, дура, думала - за мудреца выхожу, за великого мужа, драхмы буду веником сметать, от людей будет почет! А мы из бедности так и не выбирались!.. Все я сама делала, как рабыня: и козу доила, и кур кормила, и на винограднике спину гнула... Все сама!.. Вот что ты со мной сделал: сорока еще нет, а старуха!.. А то, видишь ли, добреньким прикинулся - помощницу мне привел: пусть поживет, мол, у нас, тебе с ней легче будет... Ой, Афина-заступница, ты же знаешь, как я терпелива, но не могла же я в своем доме полюбовницу его терпеть!..
"Ну, теперь крику будет надолго!.." - подумал Сократ. Но Ксантиппа умолкла вдруг, потом выдавила сквозь слезы:
- Узнала я, у кого твоя Мирто приткнулась... Приведу завтра к тебе - пусть простится... Ой, Афина, видала ли ты дуру такую, как я!..
У Сократа вдруг запершило в горле. Он протянул руку, нашел в сумраке лицо Ксантиппы, стал утирать мокрую от слез щеку жены.
- Не надо... - Ксантиппа поднялась. - Спи, Сократ. Я завтра приду...
Не успел он возразить - жена направилась к двери. Уже в дверном проеме догнали ее слова мужа:
- Детей обязательно приведи, младшенького возьми непременно!..
Провизжали бронзовые подпятники дверей.
Погрузилась темница во тьму. ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ 10.
Всю ночь не спал хромоногий Лептин, небогатый вязальщик сетей, проживающий на восточной окраине Пирея. Верней, с вечера стал похрапывать, но разбудили его стоны молодой жены: начались схватки. Долго остававшийся холостяком Лептин заметался в растерянности, не зная, что делать, где повитуху искать.
Лишь об одной повитухе он слыхал - о Фенарете, матери Сократа, ее Афины и Пирей до сих пор добром поминают, - так давным-давно прибрала ее чума, когда Лептин, ею же на свет извлеченный, мальчишкой бегал...
Пошел по ночным улицам, все дома закрыты, никто его впускать не захотел. Сердце Лептина билось, как рыба в сетях. Он клял врожденную хромоногость свою и возрастную одышку: боялся опоздать.
Темень была, как в Тартарt, лишь у одного дома горел фонарь в виде красного яблока, доносились повизгиванья флейты. Лептин знал, что это известный всем в Пирее "Дом услад", бывал здесь раньше не раз, когда припекало. Поковылял к нему.
У входа поймала его за руку немолодая уже, грудастая девица с ярко накрашенными губами.
- А, Лептин, хромоногий наездник! - радостно и удивленно воскликнула она. - Прибрала, видать, тебя женушка к рукам, давно глаз не кажешь... А мои кобылки тебя вспоминали! Идем же скорей к ним!..
