на свет. Впрочем, Верховный подозревал, что случилось это где-то под землей. Там, где стоял древний город. И надежно хранил свои тайны.
Поэтому и звезд она не видела.
— Он горел… ярко. И я любила на него смотреть. На свечках — другое. Их нужно было беречь, и потому огонь был слабым-слабым. Я его подкармливала щепками. Когда никто не видел. Но иногда меня брали туда, где горел камин. И огонь тогда был очень ярким. Сидеть рядом было тепло. Тогда я согревалась.
— Скажи… — Верховный поглядел на небо, начавшее светлеть. — Тот город, под землей, тебе он не показался знакомым?
— Не знаю, — она покачала головой. — По запаху разве что… там такой воздух. Не такой. Не как здесь. Дышать тяжело.
— Это есть.
— И дома тоже… но меня не выпускали. Из дома. И поэтому города я не видела. Да, — она сказала это чуть уверенней. — Дом… очень большой дом. Много людей.
Она чуть прикрыла глаза и качнулась. Верховный поспешил обнять её.
Дитя.
Все-таки дитя. Хотя бы сейчас.
— Я… жила… где-то там… рабы были. Рабы нечистые. С ними нельзя говорить. А еще они глупые и всего боятся. Иногда… однажды на меня такой напал.
Она вскинулась.
— Я помню!
— Умничка, — Верховный подвинул её чуть ближе. И обнял уже двумя руками. — Но тебе не обязательно вспоминать дурное.
— Гулять нельзя. Выходить нельзя. Но я вышла. Во двор. Скучно… было очень скучно. И темно. Свеча почти погасла, а во дворе — фонарь. Я просто вышла. А он… он вдруг высунулся и помахал. Старик. Улыбался. И показал свечу. И спросил, хочу ли я увидеть звезды. Он знает тайный ход. Наверх. Туда, где небо. И звезды. Настоящие. Они как огонь, только много-много лучше.
Она бормотала, и Верховный напряженно вслушивался в каждое слово.
— Я поверила. Я была глупой. Поверила рабу. А он повел… сказал, что мы быстро, что никто не заметит. Я ведь была хорошей девочкой и рабов не обижала. Я и вправду их не обижала!
— Конечно.
— А мы зашли… зашли за… ход. Был. Тайный. Узкий. И он меня за горло схватил. И еще вцепился. Зубами.
Она закрыла ладонью шею.
— Что он… почему он так?
— Сошел с ума. С людьми такое бывает.
С теми, кто живет во тьме и долго не видит солнечного света.
— А дальше не помню… то есть, наверное, нас кто-то нашел. Или его? Или он умер? Я уже дома… меня даже не ругали. Но лечили. И свечей стало больше. Я боялась спать в темноте. Боялась. И мне разрешили свечи.
Значит, девочка была из числа тех, кто мог позволить себе такую роскошь, как свечи.
И рабы.
— Все уже в прошлом, — Верховный держал её крепко, такую по-человечески хрупкую. — Сейчас… свечи горят?
— Лучше. В моих покоях есть окна! если их открыть, то видны звезды. И небо. И… солнце тоже!
— Вот и хорошо, — он погладил девочку по голове. — К тому же Ксочитл не позволит тебя обидеть. Никому.
— Знаю. И ты.
— И я… наверное. Я уже стар. И слаб. Вряд ли способен на что-то.
— Брат Ксочитл сказал то же самое. Тот, кого ты назвал своим… тем, кто будет после тебя.
Верховный вздохнул.
Мекатл не был готов, но Владыка Копий прав: преемник был нужен. Хотя бы формально, чтобы прекратить или ослабить эту подковерную возню.
— Брат Ксочитл сказал, что с ним будет легче. Ты упрямый. И несговорчивый. И делаешь так, как полагаешь нужный. А ему, кто после тебя, потребуется помощь. И он будет слушаться тех, кто поможет.
— Я не знал. Ты поэтому его убила?
— Нет, — девочка тихонько вздохнула. — Я не хотела… он… он просто вдруг… лицо стало таким. Страшным. И он потянулся ко мне. Как тот раб… я, наверное, поэтому и вспомнила, что… он вцепился мне в шею. И укусить хотел. Укусил даже.
Она вытянула шею и ткнула пальцем в след.
— Видишь?
— Вижу, — Верховный погладил отпечаток. След и вправду был. — Странно. Он казался мне разумным человеком.
Хотя… он ведь убил жреца, там, под землей. И наверняка скрывал немало тайн.
— Ты держала в руках его сердце, — эта мысль появилась внезапно. — Как тогда?
— Не знаю. Тут… тут другое все. Чувствуешь?
— Нет.
Девочка ненадолго замолчала.
— Тут… — она заговорила не сразу. — Сила… когда тот… отец… кто назвал себя моим отцом. Он принес меня впервые. Я болела. Понимаешь?
— Конечно.
— Вот. Он принес и положил на камень.
— На тот? — Верховный развернулся и указал на грубую плиту, что служила алтарем.
— Да. И он сказал, что предки меня примут. А потом резал руки. И кровь лил. И стало так… хорошо-хорошо. Я слышала их. Тех. Что в коридоре висят. Они говорили. Много так, путано. У меня от них заболела голова.
Девочка поморщилась.
— От болтунов всегда так, — согласился Верховный.
— И я вот думаю. Но потом стало жарко. Я даже думала, что сгорю. Но меня отпустили… вот.
— Что они тебе сказали?
— Не помню.
Ложь. Маленькая, но царапает, как камешек в мягких туфлях. Но Верховный молчит.
— Но теперь иногда они меня зовут.
— И сегодня?
— Нет. Сегодня позвал он. Тот. Как его звали?
— Мекатл.
— Он пришел. Вечером. Сказал, что надо… надо подняться.
— И ты послушала?
— Да.
Все-таки ребенок. Доверчивый. И куда охрана смотрела?
— Не ходи больше одна, ладно? — Верховный провел ладонью по волосам. — Это опасно. А если бы он тебя убил?
— Ксочитл говорит, что нас все равно убьют. Когда придет та, другая…
— Ты её видишь?
— Да. Иногда. Ксочитл говорит, что не нужно рассказывать. Что… она — там. А мы здесь. И боги сами рассудят. Это… мне кажется, это не очень хорошо.
Дитя сомневается в матери?
И её сомнения можно использовать. Даже нужно, ибо влияние этой женщины растет, что опасно для самой Ксочитл в том числе. Но…
— Боги и вправду рассудят, — Верховный произнес это мягко. — И каждому воздадут по делам его.
— А ты говорил, что они далеко.
— Совесть близко, — усмехнулся Верховный. — На деле что мы можем сделать, чтобы помочь ей?
— Не знаю.
— И я не знаю, — он развел руками. — Разве что не позволить Империи рассыпаться, ибо грядут смутные времена. А это всегда… сложно. Ты можешь попытаться поговорить с ней.
— Я пробовала. Она меня не слышит. А теперь и вовсе… она пропала.
Девочка поерзала.
— Я её чувствовала. Всегда. Не прямо, но что она есть. Там. А тут вдруг раз и нет. Это… неприятно. Зато они снова шептаться стали. Сильно.
— Маски?
— Да. Первые. Старые. Старые могут, — она оглянулась. — Говорят, что нужно отыскать сердце.
— Какое?
— Бога. И тогда он восстанет. И все будет хорошо. Только… — Императрица посмотрела снизу вверх и тихо-тихо добавила. — Я им почему-то не верю.
Глава 8
Миха
На рассвете закричал мальчишка, тот, которого нарекли Красавцем. До того он лежал тихо и, кажется, спал. А может, находился в забытьи, что тоже вероятно. Сам Миха придремал. Как сам… Дикарь продолжал прислушиваться ко всему, что происходило вокруг. И это было донельзя разумно. Круг кругом, маги магами, но само место доверия не внушало.
Вот и слушал.
И кажется, не только он.
Во всяком случае, когда предрассветную тишину разорвал дикий вопль, первым к мальчишке кинулся Тень. Он упал сверху, прижимая дергающееся тело к земле. Крик вдруг оборвался. И парень захрипел.
— Что с ним? — впервые, пожалуй, Миха видел наемника растерянным. — Что с ним…
Миха понятия не имел.
Эпилепсия?
Похоже на то, но… из Михи медик-диагност, как из… сравнения в голову не шли. Да и синюшные вывернутые губы не вписывались в общую картину. И пальцы загнутые, которыми мальчишка скреб землю. и глаза раскрытые, выпяченные так, что еще немного и, казалось, выскочат из глазниц. Причем глаза вращались…
— Держи крепче! — Карраго сдавил голову, но стоило ему прикоснуться, и мальчишка захрипел, засучил ногами, пытаясь вырваться из захвата. — Да помоги ему!
Он почти умудрился скинуть Тень, который вцепился в парня, всем своим весом пытаясь вдавить того в землю.
Миха навалился на ноги.
— Миара!
— Тут я, — она не слишком спешила. — Ишь ты как его… что это?
— Понятия не имею! — отозвался Карраго.
Отличный ответ. Вдохновляющий.
— Я могу соврать, но зачем, — он пожал плечами. — Как по мне что-то нехорошее.
А то бы Миха не догадался.
— Да держи…
Парень извернулся и, высвободив руку, рванулся, вцепился в горло наемнику. И губы его исказила улыбка.
