Пинком отбросив в угол ворох окровавленной одежды, Игорь прошел на кухню и опустил пакет на стол.
– Милая, я дома! – громко объявил он. В ответ из крохотного чулана рядом с санузлом раздались сдавленные всхлипы, переходящие в надрывный плач. Эти звуки сразу же успокоили его, наполнив предвкушением удовольствия. Здесь, в своем логове, надежно укрывшись от внешнего мира, он начинал ощущать себя совершенно иначе: откуда-то пришла непоколебимая уверенность в собственных силах, понимание своей особой природы, отличной от большинства окружающего его повсюду человеческого планктона. Эти травоядные ничтожества нутром чуяли его истинную суть, его кровожадную хищную натуру и потому отталкивали, унижали, не давая занять достойное его уникальных талантов место. Они постоянно спихивали его вниз, на самое дно, где приходилось сосуществовать с отребьем, которое Игорь ненавидел. За всю жизнь никто и никогда не оценил его по достоинству, включая мать и ныне покойного отца. С самого детства он получал только подзатыльники и затрещины, сыпавшиеся на него как из рога изобилия. Поначалу люди отвергали его, а после он и сам начал их сторониться. Игорь давно понял: все, с кем ему приходится общаться, втайне презирают его, гадливо морщась за спиной, точно у него на лбу выжжено клеймо прокаженного. Изменить ситуацию он не мог, понимая, что коллективный заговор невозможно разрушить: не существовало одного-единственного зачинщика, виновно было само общество. Ошибка пряталась где-то глубоко в программном коде его судьбы, закравшись туда в момент рождения, но найти ее не представлялось никакой возможности. Это была деформация кармы, щербатый оскал Немезиды, неправедное воздаяние – назвать можно было как угодно, суть оставалась неизменной.
Налив себе пиво в стакан, Игорь прошел в комнату и уселся на разложенный диван, откинув ворох смятых вонючих простынь. Их покрывали темно-багровые запекшиеся разводы. Приподняв одеяло, Игорь уставился на то, что когда-то было молодой женщиной, – выпотрошенный, освежеванный труп с бесформенной мясной кашей на месте лица. Он прекрасно помнил, как познакомился с ней на остановке и пригласил к себе, пообещав вино и музыку. Явно нетяжелого поведения девушка не заставила долго себя уговаривать. Они приехали к Игорю домой, и, когда захлопнулась дверь квартиры, началось «веселье». Сначала он осторожно придушил ее – не до смерти, только чтобы потеряла сознание. Потом связал и, дождавшись, пока она придет в себя, прибил ее ладони гвоздями к столещине. Девушка орала так громко, что даже заклеивавший рот скотч почти не заглушал крика. Игорь подумывал, не отрезать ли ей язык, но вовремя вспомнил, что тогда жертва быстро истечет кровью, а ему очень уж хотелось растянуть удовольствие. И он отрубил ей два пальца на правой руке – он вообще любил начинать с рук. После поджарил их на сковородке с яичницей и перьями лука, обглодав прямо на ее глазах. Раны пришлось прижечь паяльником, от этого по всей квартире разнесся запах горелого мяса. Девушка опять потеряла сознание, но пришла в себя с диким воплем, когда Игорь опустил ее ноги в таз с кипятком. И все это продолжалось долго, бесконечно долго…
Веселье закончилось после того, как жертва окончательно перестала реагировать на любые воздействия, впав в состояние комы. Раздосадованный пассивностью своей игрушки, Игорь в приступе ярости проломил ей голову молотком и превратил лицо в месиво из костей и лоскутов плоти. Впрочем, к тому моменту назвать лицом это уже было затруднительно – нос с ушами Игорь отрезал и съел гораздо раньше, собираясь на днях вплотную заняться щеками. Теперь придется отрезать куски от трупа, что его сильно огорчило – поедать части еще живого тела нравилось гораздо больше.
Ту, что сейчас стенала в чулане, он встретил в глухой части Андреевского парка – «Бермудского квадрата», как его называли патрульные наряды милиции. В одиночестве она примостилась на скамье возле остова разрушенной статуи и пила джин-тоник, явно никуда не торопясь. Завязав беседу, Игорь узнал, что живущая вместе с ней мать с утра закатила грандиозный скандал и пообещала выгнать дочь на улицу, если она еще раз приведет ночью домой своего пьяного хахаля. Посочувствовав собеседнице, он предложил ей продолжить разговор в более подходящей обстановке за бокалом чего-нибудь покрепче. Он так вежливо скалился и пытался быть обаятельным, что расслабленная тоником девушка в конце концов согласилась. Игорь тогда пожалел, что нельзя покончить с ней прямо здесь и сейчас – уж очень ему нравилась томная, густая атмосфера парков и лесопосадок с их вкрадчивыми тенями, ползущими по земле, тихим загробным шелестом листвы, с молчаливым одобрением глядящих на него из тьмы древесных стволов. Еще он любил полузаброшенные сельские кладбища, засохшими струпьями лежащие посреди черных, набрякших дождевой влагой октябрьских полей. Однажды он хорошо потрудился на одном из таких – поздней осенью, накануне своего дня рождения, выпив предварительно купленную в сельском магазине бутылку паршивой водки. Он набросился на женщину сзади и резал, резал до тех пор, пока в паху не разлилось и судорожными толчками не вытекло наружу знакомое тепло. И только потом он в приступе сумасшедшей, необузданной радости начал извиваться в корчах на земле, прыгать, биться грудью о могильные плиты, выкрикивая безумные молитвы окровавленному закату. А после совершенно опустошенный побрел на станцию дожидаться поздней электрички, по дороге затирая на одежде темно-багровые следы. В его ушах пойманной птицей бился предсмертный хрип, вырывавшийся наружу из распоротого горла добычи. Он оставил ее голову на одном из деревянных крестов, прочно насадив на верхнюю перекладину, и несколько раз оглядывался, пристально всматриваясь в пустые дыры глазниц.
Воспоминания согревали его. Игорь открыл тумбочку, где лежало около тридцати ножей – в основном кухонных, но были и складные, и даже один рыбный с узким изогнутым лезвием. Охотничьих и кинжалов Игорь не любил и считал их использование дешевой показухой, пижонством. Рабочий инструмент не должен выглядеть слишком эстетично и становиться предметом культа.
Выбрав обычный разделочный нож, он подошел к чулану и отпер тяжелую щеколду. Сегодня он собирался оторваться по полной – образ раздетой Алены маячил перед глазами, вытаскивая из темноты все желания и фантазии, подавлявшиеся столько лет. Желание стучало в висках, колотилось в сердце, глубоко и остро обнажая собственную ущербность. Распаленный, Игорь рванул дверь – и в ту же секунду что-то блеснуло перед глазами, заставив инстинктивно закрыться рукой. Спустя мгновение ослепляющая боль пронзила ладонь, пригвоздив ее к щеке.
Он отшатнулся, попытался завопить, но издал только хриплое рычание – острый металлический обломок рукоятки туалетного ершика выбил ему пару зубов, разорвал язык и увяз глубоко в десне. Игорь вслепую отмахнулся ножом, заставляя вырвавшуюся на свободу девушку отшатнуться. На пленницу было страшно смотреть: левое ухо отсутствовало, левый же глаз закрывала плотная марлевая повязка, а на руке не хватало двух пальцев, которыми Игорь позавчера поужинал. С диким воем девушка опять подскочила к своему согнутому пополам мучителю и что есть силы ударила его ногой в лицо. Хрустнула переносица, на пол полилась кровь. Игорь, наконец сумевший вырвать из щеки страшную занозу, в ярости принялся наносить удары ножом по воздуху, захлебываясь красной жижей. Боль почти ослепила его, и только это спасло похищенную от мгновенной смерти – убивать маньяк умел очень хорошо, годами оттачивая свое искусство. Длинными косыми взмахами рассекая перед собой пространство, он загнал девушку на кухню. Здесь было тесно, углы стола и табуретов постоянно норовили уткнуться в спину. Выхватив из раковины грязную тарелку, пленница метнула ее в Игоря. Тот отбил ее ударом ножа, следующим выпадом проведя глубокую кровавую борозду на животе противницы. Преимущество, которое она заработала благодаря внезапности, постепенно сходило на нет. Боль не ослабила Игоря, а лишь придала ему сил и бешенства. Он уже метил в горло жертве, когда та в отчаянной попытке вырвать победу любой ценой бросилась на убийцу и всем своим искалеченным телом ударила его в грудь. Игоря швырнуло на тонкое оконное стекло, он нелепо взмахнул руками и рухнул вниз в облаке осколков. Упав, он так и остался лежать на земле, судорожно подергивая ногой. Из-под тела начала быстро растекаться лужа смешанной с кровью мочи. Послышались испуганные возгласы, раздался первый истошный женский крик, который тут же подхватили еще несколько голосов.
Словно оглушенная, девушка подошла к окну. Полуденное солнце ударило ей в единственный уцелевший глаз, и тогда она тоже закричала – громко и пронзительно, как могла бы кричать подбитая на взлете жизнь. Потом она взобралась на подоконник, ранясь об острые стеклянные края, и, глядя на панораму городских крыш, прыгнула.
