Смотрю на агента Джонса. Судя по его виду, его все это ничуть не тревожит, хотя стоило бы. Пусть он и предпочитает это скрывать, но то, что он работает в особом отделе федерального агентства, означает, что он тоже мастер. Если Паттон и впрямь настолько обезумел, служебные корочки Джонса не спасут.
Киваю Юликовой, чтобы та продолжала.
И она продолжает:
Я присутствовала на той пресс-конференции вместе с начальством, и мы все сошлись на том, что нужно его остановить, пока он не натворил дел похуже. Ходят слухи об убийствах, ужасные слухи, но доказательств нет. Если арестовать его сейчас, он воспользуется арестом ради политической выгоды. Устроит показательный процесс, на который мы не сможем представить веских доказательств — ему это только на руку.
Снова киваю.
Я получила разрешение на небольшую операцию с целью устранить Паттона от власти. Но мне нужна твоя помощь, Кассель. Обещаю, твоя безопасность будет для нас главнейшим приоритетом. Ты в любой момент сможешь остановить операцию, если почувствуешь, что тебе что-то угрожает. Мы все спланируем сами и попытаемся уменьшить риск.
Куда это вы клоните? — Спрашиваю я.
Мы хотим, чтобы ты трансформировал Паттона,
Юликова так ласково на меня смотрит, можно подумать любой мой ответ будет считаться правильным. Отпивает кофе из чашки.
А,
говорю я. Я так потрясен, что до меня не сразу доходит, что она сказала.
Но потом понимаю, что рано или поздно это должно было случиться. Я ценен именно тем, что являюсь мастером трансформации — потому-то меня и включили в программу, потому-то и готовы закрыть глаза на то, что я совершу убийство.
Они простят мне любое преступление, если только я совершу его по их приказу.
Простите,
говорю я. — Просто удивился очень.
Такое трудно воспринять спокойно,
отвечает Юликова. — Знаю, тебе немного страшно от того, на что ты способен.
Агент Джонс фыркает, и Юликова бросает на него грозный взгляд.
Когда она снова поворачивается ко мне, в ее глазах все еще читаются отзвуки этого гнева.
И я знаю, что мою просьбу непросто выполнить. Но нам необходимо, чтобы не осталось никаких следов. Нельзя, чтобы это выглядело как покушение.
Хотя это оно и есть? — Спрашиваю я.
Похоже, Юликова не ожидала такого вопроса. — Мы бы предпочли, чтобы ты превратил его в живое существо. Насколько я понимаю, так он сможет остаться в живых. Не умрет. Просто будет обезврежен.
Мне кажется, навеки сидеть в клетке, заключенным, подобно Лиле, в тело животного — это ничуть не лучше смерти. Но, наверно, в таком случае Юликова сможет спокойно спать по ночам.
Она подается ближе ко мне. — Поскольку ты окажешь нам огромную помощь, мне позволили сделать тебе одно предложение: мы снимем с твоей матери все обвинения.
Джонс с силой хлопает ладонью по поручню кресла:
Снова заключаешь с ним сделку? Эта семейка скользкая как гололед на шоссе!
А ты не мог бы подождать за дверью? — В тоне Юликовой слышится сталь. — Операция очень опасная, а он еще даже не вошел в программу. Ему всего семнадцать, Эд. Пусть хоть одним поводом для беспокойства у него станет меньше.
Агент Джонс смотрит то на нее, то на меня, а потом отводит взгляд в сторону. — Ладно,
говорит он.
В нашем отделе часто говорят, что герои — те, кто готов испачкать руки, лишь бы они оставались чистыми у других. Мы страшные люди — тебе таким становиться необязательно. Но в этом случае придется — по крайней мере, мы тебя об этом просим.
А что будет, если я откажусь — я имею в виду, с моей мамой?
Юликова отщипывает кусочек кекса. — Не знаю. Мой начальник уполномочил меня сделать тебе это предложение, но решать что-либо может только он. Наверно, твоя мать сможет и дальше скрываться от правосудия — а может, ее поймают и экстрадируют — если она находится за пределами штата. Если ее поместят туда, куда сможет добраться Паттон, я бы не стала ручаться за ее безопасность.
Тут меня внезапно осеняет: Юликовой прекрасно известно, где находится моя мать.
Мною просто манипулируют. Юликова хочет показать, насколько она больна, говорит приятные вещи, угощает. А вот Джонс ведет себя как последний гад. Классика: хороший и плохой полицейский. Хотя нельзя сказать, что этот метод не работает.
Паттон
негодяй, и он жаждет добраться до мамы. Хочу его остановить, хочу, чтобы мама была в безопасности. Так и тянет согласиться на то, что позволит сделать и то, и другое. Плюс я загнан в угол. Маме необходима амнистия.
Можно подумать, я не могу доверять своему чутью на добро и зло, приходится полагаться на других людей. Но ведь именно поэтому я и хотел работать на правительство, верно? Чтобы, если и придется творить дурные поступки, это бы по крайней мере было во благо хорошим людям.
Я — оружие. И я должен позволить Юликовой использовать меня.
И теперь я вынужден позволить ей использовать меня так, как ей угодно.
Делаю глубокий вдох. — Конечно. Я смогу. Я над ним поработаю.
Кассель,
говорит Юликова. — Хочу чтобы ты понимал: ты вправе отказаться. Можешь ответить «нет».
Но я не могу. Она позаботилась о том, чтобы отказаться было невозможно.
Джонс больше не пререкается.
Понимаю,
киваю, чтобы подтвердить свои слова. — Понимаю и говорю, что согласен.
Задание будет совершенно секретным,
говорит Юликова. — С негласного одобрения моего начальства его выполнением займется небольшая группа — если все получится. В противном случае мое руководство заявит, что ему об этом ничего не было известно. Отвечать за операцию буду я — все вопросы необходимо задавать мне напрямую. Больше никто ничего не должен знать. Полагаю, я могу рассчитывать на вас обоих в этом отношении.
То есть, если что-то не заладится, нашей карьере конец,
говорит Джонс.
Юликова снова отпивает глоток кофе. — Выбирать можно не только Касселю. Можешь не участвовать.
Агент Джонс не отвечает. Интересно, а не скажется ли на его карьере и отказ? Интересно, догадывается ли он, что играет роль плохого полицейского? Мне почему-то кажется, что нет.
Доедаю бутерброд. В палату заглядывает медсестра: она говорит, что минут через десять принесет лекарство. Юликова встает, собирает пустые чашки и выбрасывает их в мусорное ведро.
Я и сам бы мог,
встаю и собираю обертки от бутербродов.
Юликова кладет руки мне на плечи и заглядывает в глаза, словно пытается найти ответ на какой-то невысказанный вопрос. — Можно и передумать, Кассель. В любое время.
Не собираюсь я передумывать,
отвечаю я.
Она крепче сжимает мои плечи. — Я тебе верю. Правда. Через несколько дней сообщу тебе подробности.
Давай-ка не будем ее утомлять,
хмурится Джонс. — Пойдем.
Мне очень стыдно оставлять Юликову со всем этим мусором, но и она, и Джонс взглядом дают понять, что наша беседа окончена. Джонс идет к двери, я за ним.
Просто чтоб ты знала: мне все это не нравится,
говорит агент Джонс, взявшись за дверную ручку.
Юликова кивает, словно подтверждая, что услышала его; но при этом на ее губах появляется едва заметная улыбка.
После этого я еще больше убеждаюсь в том, что сделал правильный выбор. Если бы агент Джонс одобрил мои действия — вот тогда мне следовало бы волноваться.
Вслед за агентом Джонсом иду по больничным коридорам, но к тому времени, когда мы доходим до парковки, я уже все решил. Этот человек меня ненавидит. Нельзя допускать, чтобы он вез меня назад в старый дом. Не хочу, чтобы он снова разговаривал с моим дедом.
Все, на этом я прощаюсь,
говорю я. — До скорого.
Агент Джонс недоверчиво смотрит на меня, потом фыркает:
Прогуляться решил?
Навещу друга.
Садись в машину,
рычит Джонс — в один момент его веселье сменилось на раздражение. Что-то в выражении его лица лишь подтверждает мою убежденность в том, что ехать вместе с ним не стоит.
А вы заставьте меня,
говорю я. — Попробуйте.
Но Джонс не бросается на меня, и потому я достаю телефон и звоню Баррону.
Братишка! — Тянет он, ответив после первого же гудка. — Пора тебе бросить школу и вместе со мной работать в агентстве. Вчера мы совершили рейд на стрип-клуб для мастеров, и я очутился по колено в игривого вида перчатках. Ты знаешь, что для одноразовых перчаток больше не используется велкро? Теперь их делают на магнитах, так что они спадают сами собой.
Очень… гм… интересно,
отвечаю я. — Но что мне нужно сейчас, так это чтобы меня подвезли.
