Стараюсь не думать о фотографии в бумажнике Баррона, о том, как Даника на снимке улыбалась моему брату. А особенно стараюсь не сравнивать ту улыбку с нынешней.
Следующую партию сдай и на меня,
говорю я. — На что играем?
На чистый восторг победы,
отвечает Сэм. — На что же еще?
А,
Даника встает,
пока не забыла. — Она подходит к своей сумке и достает связанную узлом футболку. Развязывает ее и расправляет. Я вижу пистолет Гейджа — смазанный маслом, блестящий. — Забрала в кабинете Уортона, пока не пришли уборщицы.
Смотрю на старую «Беретту». Она маленькая и серебристая, как рыбья чешуя. Так и сверкает в свете настольной лампы.
Избавься от него,
говорит Сэм. — На сей раз взаправду.
На следующий день идет снег. Снежинки медленно кружатся в воздухе, укрывая деревья тончайшим покрывалом; трава серебрится инеем.
У меня сначала статистика, потом развитие мировой этики, потом английский. Все кажется до странности обычным.
Тут я вижу Мину Лэндж — в припорошенном снегом черном берете, она спешит на урок.
Ты,
преграждаю ей путь. — Из-за тебя Сэма ранили.
Она смотрит на меня безумными глазами.
Обманщица из тебя паршивая. И человек никудышный. Даже практически жаль тебя. Не знаю, что сталось с твоими родителями. Не знаю, чего ради ты взялась лечить Уортона без всякой надежды, не имея ни выхода, ни друзей, которым бы доверяла настолько, чтобы позволить тебе помочь. Я даже не могу сказать, что на твоем месте поступил бы иначе. Но Сэм едва не погиб из-за тебя, и это я никогда не прощу.
Глаза девушки наполняются слезами. — Я не хотела…
И не пытайся,
достаю из кармана визитку Юликовой и скомканную футболку. — Обещать ничего не могу, но если ты и правда хочешь выпутаться, возьми вот это. Есть один мастер смерти, парень по имени Гейдж, который очень хочет вернуть свой пистолет. Отдай ему это, и он наверняка с радостью тебе поможет. Научит, как самой о себе заботиться, как получить работу и никому не принадлежать. Или можешь позвонить по номеру, что на визитке. Юликова включит тебя в свою программу. И пистолет ей тоже нужен. Она тоже тебе поможет — более или менее.
Мина смотрит на карточку, вертя ее в руках и прижимая к груди сверток, а я ухожу, чтобы она не начала меня благодарить. Ее благодарность нужна мне меньше всего.
То, что я дал ей такой выбор — моя личная месть.
Остаток дня проходит так же непримечательно. На керамике делаю очередную кружку, и она не разбивается. Тренировку отменили из-за погоды. На ужин немного вязкое ризотто с грибами, баранье рагу и шоколадное печенье.
Мы с Сэмом, развалившись на кроватях, делаем домашку и бросаем друг в друга смятые листы бумаги.
Ночью снегопад усиливается, и с утра нам приходится брести на уроки под градом снежков. Все входят в класс с волосами белыми от тающего снега.
После обеда собрание дискуссионного клуба; иду туда и рисую в тетради. Несмотря на недостаток внимания, меня вдруг заводит тема «Опасность жестоких видеоигр для американской молодежи». Стараюсь отстоять свою точку зрения, но против всего остального клуба это совершенно бесполезно.
Пока иду через двор к своему общежитию, звонит мой мобильник. Это Лила.
Я на парковке,
говорит она и вешает трубку.
Бреду по сугробам. Все кругом какое-то тихое, приглушенное. Лишь откуда-то издалека доносится шум едущих по слякоти машин.
«Ягуар» Лилы стоит возле сугроба, который снегоочиститель сгреб на краю парковки. Лила в сером пальто сидит на капоте. На ее черной шапке до неприличия милый помпон. Пряди белокурых волос развеваются на ветру.
Привет,
говорю я, подходя ближе. Голос звучит хрипло, будто я не разговаривал несколько лет.
Лила соскальзывает с машины и бросается в мои объятия. От нее пахнет кордитом (взрывчатое вещество, прим. перев.) и какими-то цветочными духами. Она не накрашена, глаза чуть покраснели и припухли, что наводит на мысль о слезах. — Я же говорила, что приду попрощаться,
голос ее едва громче шепота.
Не хочу, чтобы ты уезжала,
бормочу я ей на ухо.
Она чуть отстраняется, обвивает руками мою шею и прижимается губами к моим губам. — Скажи, что будешь по мне скучать.
Вместо ответа целую ее, мои руки вплетаются в ее волосы. Вокруг все тихо. Есть только вкус ее языка, впадинка на верхней губе, изгиб ее подбородка. Есть только ее резкое, судорожное дыхание.
Нет слов, чтоб описать, как я буду по ней скучать, но я стараюсь целовать ее так, чтоб это стало ясно. Стараюсь поцелуем рассказать ей всю историю моей любви, то, как видел ее во сне, когда считал погибшей, как все прочие девушки казались зеркалом, отражающим ее лицо. То, как вся моя кожа жаждала ее. Что, когда я ее целую, мне одновременно кажется, будто я тону и будто меня спасают. Надеюсь, она чувствует все это на моем языке, эту сладкую горечь.
Меня охватывает восторг при мысли, что наконец-то мне это дозволено, что сейчас она моя.
Потом Лила, пошатываясь, отступает. Глаза ее сияют несказанным; ее губы покраснели от поцелуев. Она наклоняется и поднимает с земли шапку. — Я должна…
Она должна ехать, а я должен ее отпустить.
Ага,
опускаю руки по швам и сжимаю кулаки, только бы не тянуться к ней. — Прости. — Я не должен так остро скучать по ней, ведь она еще даже не уехала. Мне уже столько раз приходилось ее отпускать, что пора уже и привыкнуть.
Вместе идем к ее машине. Снег хрустит под ногами. Оглядываюсь на унылые кирпичные глыбы общежитий.
Я буду здесь, говорю я. — Когда ты вернешься.
Лила кивает и чуть улыбается, словно лишь для того, чтобы меня подбодрить. Скорее всего, она не понимает, как долго мне пришлось ее ждать. В конце концов, она ловит мой взгляд и улыбается.
— Только не забывай меня, Кассель.
— Никогда, — говорю я. Не мог бы, даже если б старался. Поверь мне, когда-то я пробовал.
Лила садится в машину и захлопывает водительскую дверцу. Сразу ясно, что ей нелегко вести себя как ни в чем не бывало, помахать мне на прощанье рукой и улыбнуться, включить передачу и направить машину к выезду со стоянки.
И тут до меня доходит. В один миг все становится предельно, отчетливо ясно. У меня есть и другой выбор.
— Стой! — Ору я, бросаясь за нею и стуча в окно.
Лила жмет на тормоза.
— Я еду с тобой, — говорю я, когда она опускает стекло. Улыбаюсь как придурок. — Возьми меня с собой.
— Что? — На ее лице написано такое удивление, будто она сомневается, не ослышалась ли. — Нельзя. А как же школа? И твоя семья? И вся твоя жизнь?
Много лет Уоллингфорд был моим убежищем, доказательством того, что я способен быть нормальным парнем — ну, или могу притворяться им настолько хорошо, что никто ничего не подозревает. Но больше я в этом не нуждаюсь. Я не против быть мошенником и жить обманом. Быть мастером. Чтобы мои друзья прощали меня за путь по кривой дорожке. Не против любить.
Плевать, сажусь на пассажирское место, и захлопнувшаяся дверь отделяет меня от всего остального. — Я хочу быть с тобой.
Не могу удержаться от улыбки.
Лила долго смотрит на меня, а потом начинает смеяться. — Сбежишь со мной, прихватив только сумку с книгами да ту одежду, что на тебе? Сходи в общежитие, я подожду — или можем заехать к тебе домой. Тебе ничего не нужно забрать?
Качаю головой. — Неа. Все, что понадобится, смогу украсть.
— А предупредить кого-нибудь? Сэма?
— Позвоню с дороги, — включаю радио, и салон наполняется музыкой.
— Даже не хочешь узнать, куда мы едем? — Лила смотрит на меня так, будто я картина, которую она ухитрилась украсть, но которую никак нельзя оставить себе. Она кажется сердитой и какой-то до странности хрупкой.
Смотрю в окно на заснеженные окрестности; машина начинает движение. Может, мы поедем на север, повидаться с родными отца, а может, попытаемся найти бриллиант Захарова. Какая разница?
— Неа, говорю я.
— Псих, — Лила снова смеется. — Ты же знаешь, что ты псих, да, Кассель?
— Мы очень долго делали то, что нам велели, отвечаю я. — Думаю, теперь пора делать то, что мы хотим. А я этого хочу. Я хочу тебя. И всегда хотел.
— Ну ладно, — Лила заправляет за ухо прядь золотистых волос и откидывается на спинку сиденья. Она улыбается во весь рот. — Потому что обратного пути нет.
Ее рука резко поворачивает руль, и меня охватывает волна головокружениятак бывает всегда, когда все заканчивается, когда несмотря ни на что я понимаю, что нам и на этот раз все сойдет с рук.
Большая удача.
