брат ставит передо мной тарелку с яичницей и тостами. — Отпусти народ мой.
Это Моисей. — Беру перечницу. — Что ж, пожалуй, годы проведенные в дискуссионном клубе, в конце концов, прожиты не зря.
Ага,
кивает брат. — Теперь ты настоящий герой.
Пожимаю плечами.
И что теперь? — Спрашивает Баррон.
Качаю головой. Не могу же я рассказать Баррону, что было после того, как я покинул сцену, как агент Джонс пытался меня убить, что он теперь мертв, что Лиле придется уехать. Возможно, ему все это кажется крупномасштабным розыгрышем, шуткой, которую я сыграл с Юликовой.
Думаю, с федералами я развязался. Надеюсь, они тоже развязались со мной,
говорю я. — А ты?
Шутишь, что ли? Мне жуть как нравится быть агентом. Собираюсь долго тащить службу. Стану таким коррумпированным, что про меня в Кэрни начнут легенды складывать. — Баррон улыбается, глядя на меня через стол, и утаскивает с моей тарелки тост. — И еще, за тобой должок.
Конечно,
киваю я. Меня охватывает ужас. — И я расплачусь по полной. Только скажи.
Баррон косится на дверь, потом снова смотрит на меня. — Хочу, чтобы ты рассказал Данике, что я для тебя сделал. Что я помог. Что я сделал доброе дело.
Ладно,
хмурюсь я. Должно быть, тут какой-то подвох. — И все?
Да, и все,
кивает брат. — Пусть поймет, что я вовсе не обязан был, но все равно помог.
Фыркаю:
Как скажешь, Баррон.
Я серьезно. Ты у меня в долгу, и я хочу именно такую расплату. — Такое выражение нечасто увидишь на лице моего брата. Он кажется до странного другим, словно ждет, что я сейчас дам какой-то ужасно резкий ответ.
Качаю головой:
Без вопросов. Конечно, раз плюнуть.
Брат улыбается своей обычной беспечной улыбкой и тянется за джемом. Допиваю остатки кофе.
Пойду, куплю молока для мамы,
говорю я. — Можно взять твою машину?
Конечно,
брат кивает на шкаф возле двери. — Ключи в кармане пальто.
Хлопаю по карманам джинсов и понимаю, что бумажник остался наверху, под матрасом, там, где я оставил его для сохранности перед тем, как уехал с федералами. — А пять баксов можно взять?
Брат закатывает глаза:
Валяй.
Нахожу его кожаную куртку, роюсь во внутреннем кармане и нахожу сразу и ключи, и бумажник. Открываю его, собираясь достать деньги, но тут замечаю в одном из пластиковых кармашков фотографию Даники.
Вынимаю ее вместе с деньгами и поспешно выхожу, захлопнув за собой дверь.
Доехав до магазина, сижу в припаркованной машине и разглядываю фотографию. Даника сидит на скамье в парке, волосы развеваются на легком ветру. Она улыбается в объектив — никогда не видел, чтобы она так улыбалась, ни мне, ни Сэму. Она так и светится изнутри, сияет таким счастьем, что это сразу бросается в глаза.
На обороте характерными каракулями моего брата написано: «Это Даника Вассерман. Она твоя девушка, и ты ее любишь».
Сморю и смотрю на снимок, пытаясь разгадать тайный смысл очевидного — что это правда. Я и не знал, что Баррон способен на такие чувства.
Но она больше не его девушка. Она его бросила.
Прислонившись к капоту машины, бросаю последний взгляд на фотографию и рву ее на мелкие кусочки. Выбрасываю их в урну возле входа в магазин — прсто яркое конфетти поверх оберток и пустых бутылок. Потом захожу и покупаю пакет молока.
Говорю себе, что Баррон и сам собирался выбросить фотографию Даники, просто забыл. Что я избавился от нее ради его же блага. В его памяти полно дыр, и такое несвоевременное напоминание лишь запутает его. Ведь Баррон может забыть, что они расстались, и попасть в неудобное положение. Говорю себе, что у них все равно ничего бы не вышло, что у их отношений не было будущего, и что лучше ему поскорее забыть Данику.
Говорю себе, что сделал это ради него, но понимаю, что это неправда.
Я хочу, чтобы Сэм и Даника были счастливы вместе, как это было раньше. Я сделал это ради самого себя. Чтобы добиться того, чего хочу. Может, я пожалею об этом, но ничего не могу поделать. Иногда совершаешь дурные поступки и надеешься, что выйдет что-то хорошее.
Когда я подъезжаю к дому, рядом стоит черный автомобиль.
Проезжаю мимо него, паркуюсь и выхожу. Пока я иду к дому, пассажирская дверь открывается, и на лужайку выходит Юликова. На ней желто-коричневый костюм и, как обычно, целый ворох бус на шее.
Направляюсь было к ней, но потом останавливаюсь, так что ей приходится самой подойти ко мне.
Здравствуй, Кассель,
говорит она. — Нам нужно многое обсудить. Может, сядешь в машину?
Показываю ей молоко. — Простите,
говорю я. — Но я сейчас немного занят.
То, что ты сделал… ты же не думал, что последствий не будет? — Не знаю, что именно она имеет в виду: речь или что-то похуже, но мне в любом случае плевать.
Вы меня подставили,
говорю я. — Один сплошной обман. Вы не имеете права меня винить в том, что я оказался недостаточно доверчив. Мишень нельзя обвинять. Так дела не делаются. Уважайте правила игры.
Юликова долго молчит:
Как ты это понял?
А это имеет значение?
Я и не думала обманывать твое доверие. Ради твоей же безопасности я согласилась воплотить в жизнь…
Поднимаю руку. — Избавьте меня от оправданий. Я думал, что вы хорошие люди, но хороших людей просто не существует.
Это не так,
похоже, Юликова не на шутку расстроена — но тут вспоминаю, что так и не научился ее понимать. Когда имеешь дело с действительно виртуозным лжецом, проще считать, что он лжет постоянно. — Ты не провел бы за решеткой ни единой ночи. Мы не собирались тебя сажать, Кассель. Мое начальство считало, что в отношении тебя нужен некий рычаг воздействия, вот и все. Нельзя сказать, что ты заслуживаешь доверия.
Но вам не следовало мне уподобляться,
говорю я. — Как бы то ни было, уже все кончено.
Тебе кажется, что ты знаешь правду, но тебе известны далеко не все факторы, влияющие на ход игры. Ты не видишь полную картину. Просто не можешь. Ты не знаешь, какой хаос ты сотворил.
Потому что вы хотели избавиться от Паттона и при этом поспособствовать второй поправке. Вы решили сделать из него мученика. Двух зайцев одним ударом.
Ничего подобного я не хотела,
говорит Юликова. — Все гораздо сложнее.
Думаю, на этом мы закончим.
Ты же знаешь, что это невозможно. Теперь о тебе знает еще больше людей, причем высокопоставленных. И всем не терпится с тобой познакомиться. Особенно моему боссу.
Я сейчас умру на месте от гордости.
Ты подписал контракт, Кассель. Есть обязательства.
Да неужели? — Ухмыляюсь я. — Пожалуй, надо бы еще разок проверить. Уверен, вы обнаружите, что я ничего и никогда не подписывал. Мое имя нигде не значится. Его нет.
«Спасибо, Сэм»,
думаю я. — «Мне бы и в голову не пришло, что ручка с исчезающими чернилами может так пригодиться».
На лице Юликовой впервые проявляется раздражение. Даже приятно почему-то. Она откашливается:
Где агент Джонс?
Прямо козырную карту выложила.
Пожимаю плечами:
Без понятия. А что, он пропал? Надеюсь, вы его найдете, пусть даже — давайте уж начистоту — мы с ним никогда не были друзьями.
Ты не такой,
Юликова взмахивает в воздухе рукой, указывая на меня. Не знаю, чего она ожидала, но моя реакция явно раздосадовала ее. — Ты не такой — не такой холодный. Ты же хочешь сделать мир лучше. Остановись, Кассель, пока не поздно.
Мне нужно идти,
киваю на дом.
Твоей матери можно предъявить обвинения,
говорит Юликова.
От ярости мои губы кривятся. Плевать, что она смотрит. — Не сомневаюсь. Я слышал, как вы использовали несовершеннолетнего мастера, чтобы подставить губернатора. Можете испортить мою жизнь, но я взамен испорчу вашу. Обещаю.
Кассель,
Юликова заметно повышает голос. — Я — наименьшая из твоих забот. Думаешь, если бы ты жил в Китае, тебе бы удалось разгуливать на свободе?
Ох, хватит уже,
говорю я.
Сейчас проблем от тебя больше, чем от Паттона, а ты видел, как мое начальство улаживает проблемы. Единственный покончить со всем этим, если ты…
С этим никогда не покончить! — Кричу я. — Кто-то всегда будет меня преследовать. Всегда будут последствия. Так что валяйте. Хватит мне уже бояться, и хватит с меня вас.
С этими словами спешу в дом. Но на крыльце останавливаюсь, оглядываюсь на Юликову. Жду, пока она вернется к сверкающей черной машине, сядет в нее и уедет. Потом сажусь на порог.
Долго смотрю на двор, ни о чем в общем и не думая — по большей части просто дрожа от ярости и адреналина.
