ся понимать чех из Шеберты. И вот что его поражает: здесь люди легко при-
нимают на веру прочитанное или услышанное, и если обнаружится разлад
между чужими словами и их собственными наблюдениями, они усомнятся
скорее в возможностях своего понимания, но не в печатном или услышанном
слове. Он не знает, идет ли это от времен сплошной безграмотности, от
ощущения своей ущербности или от природной доверчивости, особенно к
слову барина (хозяина, чиновника, любого начальника), но удивительно, как
просто этими людьми манипулировать. Чех бы сто раз усомнился там, где
русский сразу и безоглядно поверит.
На эти мысли его навел 1956-й год, когда Советская армия разгромила
венгерское восстание. Йозеф не может сказать, что всею душой с венграми,
по истории у него к венграм немало вопросов, но когда там пролилась кровь,
он сильно переживал, все время представлял, что было бы, если на месте
венгров оказались чехи. Но Шеберта, даже местная интеллигенция, все при-
нимала на веру и возмутителей спокойствия осуждала. Друзья уговорили его
эти темы лучше не трогать. Он и не трогает, помнит, что есть семья, двое сы-
новей.
– Скучаете в Сибири? – спрашиваю.
– Да нет, – отвечает, – прекрасный поселок Шеберта, люди хорошие,
добрые… Только по-чешски не поговоришь.
Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд дарят учителю книгу «Между двух
океанов». И пишут на титуле: «Дорогому земляку Иосифу Ирглу на память о
первом за семь лет разговоре на чешском. Пусть вам эта книга, которую мы
возили пять лет по всей Азии, напомнит материнский язык в далекой Сиби-
ри. И до встречи в Чехословакии».
До Пражской весны было еще четыре года.
Могу представить, что чувствовал Иосиф Иргл, услышав, что в войска
38-й армии, вошедшей в 1968 году в Чехословакию, попали и новобранцы из
Шеберты, его русские ученики. Не знаю, призвали или нет тогда в солдаты
его сыновей.
…В Компартию Чехословакии Ганзелка и Зикмунд вступили в 1963 году
во время путешествия по Индонезии. Они уже были известны, у них была
любимая работа, хорошие семьи; их вера в возможность переустройства ми-
ра была чиста и свободна от идеологических догм.
Поездка по СССР впервые поколебала их прежнее приблизительное
представление о советском народе. Они запомнят октябрьскую ночь в
Москве, когда сместили Хрущева и во главе партии поставили Брежнева.
«Мы тогда были страшно замотаны встречами, устали как черти, с трудом
добрались до гостиницы и провалились в сон. Вдруг телефонный звонок.
Иржи схватил трубку. Наш знакомый кричал: “Срочно приезжайте!” и назвал
условленное место. В чем дело? Не могу, говорит, по телефону.
Мы оделись и выехали. Наш приятель стоял на углу улицы с оттиском
свежего номера “Правды” с сообщением о смене власти. Мы спросили, когда
будет отпечатан тираж. “Через два часа”. А когда появится в киосках? “Часов
через пять-шесть”. Какая будет реакция? Ответ нас поразил: “А никакая, все
промолчат”.
В семь утра мы на Красной площади. Люди в очереди к газетным киос-
кам, молча читают и расходятся. Как будто ничего не случилось. Будто в их
жизни не было ни доклада Хрущева о культе личности, ни оттепели, и не они
вчера встречали его с хлебом и солью на заводах, в театрах и институтах. Не
они обращались к нему: “Наш дорогой Никита Сергеевич!” Это нас потряс-
ло»42.
Ганзелка и Зикмунд готовили отчет о путешествии по Советскому Сою-
зу, не предназначенный для огласки: наблюдения о слабых местах в эконо-
мике, в обществе, партии, государстве. Подобные секретные доклады они
писали чехословацкому руководству по Индонезии, по Западному Ирану, по
Японии. Но исследовать уязвимые стороны социализма, потом знакомить с
этим московских ортодоксов было безумием. Когда же на приеме в Кремле к
ним подошел Брежнев и сказал, что читал их прежние отчеты, они смути-
лись; им в голову не приходило, что Антонин Новотный, не спрашивая авто-
ров, пересылает их секретные записки в Кремль. Еще больше они растеря-
лись, когда Брежнев спросил, как продвигается Спецотчет № 4 по Советско-
му Союзу.
«Мы, конечно, обещали, что Брежнев получит чешский текст доклада в
переводе на русский язык. И будет первым, кто познакомится с нашим ана-
лизом и предложениями. Они касались концепции развития советского об-
щества, принципиальных структурных вопросов. Мы собирались изложить
мысли о том, как освобождаться от хронических болезней вашей экономики,
планирования, социальной жизни. И предупреждали, что это будет совсем
откровенно и откровенно критично. Брежнев одобрил наши намерения. Он
только начинал руководить страной и выглядел другим человеком по срав-
нению с тем, каким мы его узнали позже. “Если впечатление будет положи-
тельным, я вам напишу”, – пообещал Брежнев. Мы возразили: нам интерес-
ней, если впечатления будут отрицательные. “Ладно, – согласился он, – я вас
приглашу в Москву, мы уединимся на даче и обо всем поговорим”» 43.
Открытка М.Зикмунда в Иркутск (30 декабря 1964 г.)
Леня дорогой – ты даже не знаешь, как часто я думаю про тебя в эти празд-
ничные дни! С сыном Саввой, которому ты в Красноярске подарил игру «Автопуте-
шествие по СССР», я ежедневно шляюсь по твоей родине и теряю фишки. Шлю тебе
горячий привет и поздравляю с Новым годом. Жаль, что нам не удалось встретить
тебя в Москве. Привет Неле и Гале. Мирослав Зикмунд, Готвальдов 44.
Полтора года путешественники собирали материал, четыре месяца ра-
ботали над текстом. Это были наблюдения двух внутренне свободных, ум-
ных, проницательных экономистов и публицистов. Ясно, пишут авторы, что
советское хозяйство опасно кровоточит, если столько машин на новых заво-
дах простаивает, столько людей вокруг них суетятся или же бездействуют.
«Каждый капиталист вылетел бы в трубу при таком дилетантстве и безраз-
личии, какие имеют место, например, на заводе «Амуркабель» в Хабаровске…
В чем причина этого огромного и играющего резко тормозящую роль эконо-
мического кровотечения? Мы видим ее, прежде всего, в принципах и практи-
ке планирования». За четверть века до развала Советского Союза, когда гос-
ударство выглядело вторым мировым центром силы, два чеха, не боясь ка-
заться сумасшедшими, называют главное завоевание системы, ее безумную
гордость – практику планирования – барьером, где можно сломать ноги, но
его нельзя преодолеть.
Человеческие отношения, продолжают авторы, наиболее глубоко и тра-
гично отмечены сталинским периодом. «Десятилетия террора и всеобщего
страха перед непостижимостью органов безопасности, долголетие чувства
бесправия и бессилия и какого-то непостижимого, но везде присутствующе-
го “подвоха”, проявляющегося в ежедневном противоречии между словами и
делами “властелинов”, оставили неизгладимые до сих пор следы на этике
личной жизни советских людей и личных взаимоотношений между ними…
Мы все знаем героизм советских людей, знаем больше в его внешнем прояв-
лении как героизм боевой или трудовой. Но это их вторичный, производный
героизм. Советский человек является героем прежде всего в своей безгра-
ничной терпеливости…» 45
Ганзелка и Зикмунд предложили концепцию преобразования общества,
предваряющую многими моментами программу горбачевской перестройки.
Они выступали против абсолютного контроля за информацией о внешнем
мире. Такой контроль сводил до минимума возможность сопоставления,
опасного для существующей системы. Плотным был фильтр и для внутрен-
ней информации. «Факты засекречивались ссылкой на то, что они могли бы
оказать услугу врагу. Главным, кто не знал и не должен был знать этой
правды, был советский народ. Это было фактическое сокрытие правды перед
собственным народом». Открытием для путешественников были глубокие
различия двух наших стран. Чешские демократические традиции уходят
корнями в гуситские времена. Стало очевидным, что политически чешский
народ был более зрелым, более опытным, более активным, чем советский.
«Это не наша заслуга. Это результат различий в столетнем развитии восточ-
ных и западных славян, не говоря уже о значительном влиянии ислама и
буддизма в азиатских частях СССР».
В СССР народ привык к тому, что притеснения шли сверху, террор при-
ходил из его собственных рядов, в то время, как чехи и словаки впервые под-
