Он поднял голову от газеты и растерянно посмотрел на меня.
— Мама рассказала о том, как вы вместе работали на почте. Как она пришла к тебе домой, а ты рисовал огромный дуб. В кухне.
— Ах, та картина! — он засмеялся. — Она не удалась.
— Но я хочу ее увидеть, — упрямо повторила я. — Ведь где-то она должна быть?
Он задумался.
— Кажется, я отдал ее соседу, который сделал из нее столешницу.
— Какому соседу? Где?
— Успокойся, не здесь. И как его звали, я не знаю.
— Ну давай же, Рулет! Вспоминай!
Он помрачнел.
— Прости, я не хотела…
— Значит, она и об этом рассказала?
Я грустно кивнула.
— Ты был такой храбрый — первым бросился в воду… — начала было я, но у него сделался очень несчастный вид.
— Неважно, что говорили другие. Больнее всего было слышать, как она кричит «рулет!» Это было самое ужасное. Мне хотелось лечь и умереть.
— Она нравилась тебе уже тогда?
— Нравилась? Да я любил ее. Только так и можно было назвать это чувство.
Я обняла его: уж я-то понимала, что он имеет в виду.
На следующее утро мы встали рано. Папа спешил на поезд в Умео[4]. Мама помогла ему собрать чемодан, Она была счастлива, хоть папа и уезжал на дне недели Первые две недели в качестве представителя фирмы «Вивамакс». В Умео его должен был ждать служебный автомобиль.
— Папа, будь осторожнее на дороге! — попросила я, обнимая его. — Не сбей лося! Их легко не заметить, особенно в сумерках.
— Буду стараться, — ответил он.
— И если кто-то не захочет покупать лучшее лекарство века, помни, что ты не виноват!
— Конечно, им же хуже!
Несколько недель подряд лил дождь. Осень стала вязкой как смола. Хотелось забыть обо всем и свернуться клубочком рядом со свечкой или у буржуйки в домике на дереве.
Я помогала Ругеру чинить крышу его жилища. Однажды, придя к нему после школы, я застала его сидящим на полу с очень серьезным видом.
— Настала пора, — произнес он.
— Что? — не поняла я.
— Я хочу познакомиться с твоей семьей.
Я тоже присела и задумалась, растопырив пальцы в шерстяных носках.
— Может, не сейчас…
— Ты всегда так говоришь! — ответил он, слегка раздраженно. Никогда прежде я не замечала у него такого тона.
— Ладно, давай, но сейчас дома только мама.
— И она сидит там одна, пока ты здесь?
Об этом я не подумала — вдруг маме и вправду было одиноко?
— Едем к тебе домой, прямо сейчас, — сказал Ругер, поднимаясь. Он потушил огонь в буржуйке — уходя, он никогда не забывал это сделать. Иначе дерево могло сгореть.
Когда мы покидали парк, было уже темно.
На асфальте мигали отражения красных автомобильных фар. По дороге к метро Ругеру пришла в голову еще одна неожиданная мысль:
— Может быть, сначала зайдем к Лу?
— Сейчас не приемное время, — ответила я.
— Но мы же члены семьи! К тому же, мы можем забраться в окно.
— Спасибо, больше не хочется, — отказалась я, вспоминая, с каким ужасом карабкалась по пожарной лестнице в прошлый раз.
Стеклянные двери открылись — нас впустили. Дежурная узнала меня, но на Ругера посмотрела вопросительно. Он с улыбкой поздоровался и слегка поклонился, тряхнув волосами: это произвело на нее благоприятное впечатление.
— Я предупрежу ее, — сказала дежурная и удалилась.
— А почему нельзя просто войти? — прошептал Ругер.
Я пожала плечами.
— Так положено. Может быть, для того, чтобы пациент мог отказаться от посещения, если не хочет никого видеть.
Теперь в палате Лу был телевизор: она сидела у стены, поджав коленки, и смотрела детские передачи.
Я представила Ругера, и Лу смущенно взглянула на него.
— Скоро начнется «Рождественский календарь», — произнесла она, нарушив затянувшееся молчание.
— Здорово, — отозвался Ругер.
— Начнется, но только через месяц, — сказала я, немного стыдясь того, что моя сестра ведет себя как ребенок.
— Через пару недель, — неожиданно возразил Ругер. Я и не думала, что он так хорошо помнит, когда начинают показывать «Рождественский календарь».
— Тебе тоже нравится? — спросила Лу, чуть порозовев.
— Сейчас у меня нет телевизора. Но я помню, как смотрел «Календарь» в детстве.
— Можешь приходить и смотреть здесь, — быстро произнесла Лу.
Я надеялась, что Ругер и без расспросов начнет рассказывать о своем детстве, но Лу явно сгорала от нетерпения. Она с любопытством посмотрела на него:
— А ты открывал окошки в рождественской коробке с шоколадом раньше времени, чтобы посмотреть?
Ругер покачал головой.
— Я жил у тети. Она была строгой. Но доброй. Я люблю ее. Когда наступала пора рождественского шоколадного календаря, она готовила глинтвейн с изюмом, и мы по очереди открывали окошки.
— А где были твои родители? — спросила Лу.
— Они пропали.
Мы замолчали. Слышна была только развеселая музыка по телевизору.
— Папа был очень ненадежным человеком. «Угораздило же твою маму с ним связаться…» — говорила тетя Роза. Ей, наверное, не приходило в голову, что я не появился бы на свет, если бы моя мама не встретила папу. Видел я его только на фотографиях. Он участвовал в автогонках и, видно, только об этом и думал — о своих соревнованиях. Наверное, его уже нет в живых. Так, во всяком случае, решила тетя Роза, когда отец перестал присылать открытки.
— А мама? — не отставала Лу.
— Она оставила меня у тети Розы, потому что решила учиться. С самого детства она работала в цирке: ухаживала за животными, но иногда и выступала на арене — клоунессой. А хотела стать акробаткой.
Мы с Лу смотрели на него во все глаза. Он рассказывал так спокойно и уверенно, что не поверить было нельзя.
— И что, стала она акробаткой? — спросила я.
— Наверное. Хотя я не знаю точно. Она не вернулась из Москвы.
— Можно отыскать ее, — произнесла Лу таким тоном, будто только и занималась розыском пропавших.
— Мне не хочется, — признался Ругер с удрученным видом. — Если она не желает вспоминать обо мне, я не буду ее беспокоить.
— Но вдруг… Вдруг она больна? Может быть, ты ей нужен?
Ругер ничего не ответил, только съежился. поджав ноги и уткнувшись подбородком в колени, и я увидела, что он дрожит.
Лу погладила его по плечу.
У меня защемило сердце. Почему он не рассказывал об этом раньше? Почему рассказал сейчас, когда мы пришли к Лу, если мог сделать это, когда мы были наедине? И почему он прижался к Лу, почему она обняла его, почему она проводит пальцами по его запутанным волосам?
Мне было стыдно, но противный комок в горле уже застрял, и его никак не удавалось проглотить.
Наверное, Ругер почувствовал это.
— Иди сюда, — он протянул мне руку. Я прижалась к нему, и когда его рука оказалась у меня на спине, мне сразу стало легче. Лу положила голову Ругеру на плечо с другой стороны. Я украдкой взглянула на нее: она казалась совершенно счастливой. Такой я не видела ее с лета: с того самого дня, когда она задремала на скале, подставив спину горячим солнечным лучам.
Вскоре раздался негромкий стук и в дверь заглянула Астрид, которая впустила нас в отделение. Она зажгла верхний свет, но, увидев нас троих, вместе сидящих на кровати, быстро выключила лампу. Лу нащупала выключатель и включила ночник.
— Мне пора принимать лекарство? — спросила она тоном малыша, которому должны дать что-то вкусное.
— Можешь принять чуть позже, — ответила Астрид, — никакой спешки.
Она закрыла дверь, и мы услышали ее шаги вниз по лестнице.
Но умиротворенность исчезла: Лу напряглась, было заметно, с каким нетерпением она ожидает лекарства.
— Ну ладно, мы пойдем, — сказала я, опуская ноги на пол.
— Хорошо, — сказала Лу, даже не уговаривая нас остаться.
Мама тоже сидела перед телевизором. Точнее, лежала. Плотно укутавшись в плед. Она смотрела кино или, скорее, спала. По крайней мере, она не услышала, как мы вошли. На журнальном столике стоял наполовину пустой бокал вина, пакет чипсов на полу возле дивана скрашивал мамино одиночество. Я подошла к ней на цыпочках: в голубом свете экрана вид у мамы и вправду был заброшенный.
— Мам, привет, — вполголоса произнесла я, но она вздрогнула, как от пистолетного выстрела.
— Ты спала?
— Нет-нет, — соврала она, как обычно в таких случаях. Как будто заснуть посреди фильма — самое страшное преступление.
— Ты поела? — спросила я. Внезапно мной овладело беспокойство: может быть, ей и вправду приходилось несладко в последнее время?
— Все нормально, — устало ответила она. — Хорошо, что ты дома, который час?
— Десять, — ответила я. — Мы задержались у Лу. А это Ругер.
Мама медленно подняла голову с подушки и посмотрела в сторону двери. Застыв на мгновение, она вдруг вскочила и отбросила в сторону плед. Прежде чем протянуть Ругеру руку, она поправила пояс своего желтого халата.
