и наш ум играют важную роль в том, как мы воспринимаем произведение искусства, оцениваем его красоту и гармоничность, понимаем его смысл. Способность искусства общаться с нами при помощи наших чувств и наших мыслей – а также нашего сознания и подсознания – делает произведение искусства участником как частной, так и общественной жизни. Великие произведения искусства говорят с каждым из нас лично и со всеми нами вместе.
Среди прочих таинств искусства именно эта удивительная его способность дарит любому произведению возможность говорить на универсальном языке. Великое произведение искусства объединяет нас в первую очередь как людей, но при этом оно достаточно открыто и всеобъемлюще, чтобы обратиться к определенной группе. Может показаться, что произведение искусства говорит одновременно для меня и со мной. Великое творение обращается ко всем, но негласно и доверительно, как если бы художник, который покинул этот мир сотни лет назад, создал его для меня, узнал меня издалека и говорит именно со мной – как если бы произведение искусства терпеливо ожидало меня, словно древнее зернышко, готовое дать росток. Именно так искусство стирает расстояние и время; так оно, благодаря нашему опыту и связи с ним, общается с нами и раскрывает в нас нечто доселе неведомое и недоступное. Это опыт, который помогает почувствовать, что художник – тот, кто ведет нас к нашей сути, – может знать нас гораздо ближе, чем друзья, любовники и члены нашей семьи.
С рождения мы учимся прислушиваться к миру, различать вещи и предпочитать одно другому – развивать и настраивать нашу рациональность наряду с личными предпочтениями. Конечно, в пути личный опыт раскрашивает и затуманивает наше объективное представление о мире. Порой, по крайней мере изначально, нам свойственно отдавать предпочтение картинам, в которых встречаются наши любимые цвета, вне зависимости от того, насколько удачно их изобразил художник. Важно отслеживать моменты, когда это происходит: например, морской пейзаж может оставлять нас равнодушными просто потому, что нам больше нравится лес, а абстрактные картины и скульптуры могут отталкивать нас просто потому, что мы их не понимаем, – лишь оттого, возможно, что они, как нам кажется, не говорят почти ничего о знакомом нам мире предметов, которые можно потрогать и подержать в руках. Это субъективный, чувственный опыт, который разительно отличается от объективного, осознанного опыта.
Для взаимодействия с искусством нам обязательно нужны как сердце, так и ум. Нам нужно уметь чувствовать и включать интуицию. Но при этом мы должны быть проницательны, должны уметь осмыслять наш опыт встречи с произведениями искусства. И еще мы должны различать две ситуации: когда сердце сбивает ум с толку и когда ум блокирует интуитивную работу сердца. Чтобы полноценно воспринимать искусство, необходимо научиться исследовать самые отдаленные уголки своих ощущений, научиться глубоко чувствовать и размышлять. И всёе же, взращивая собственную субъективность и объективность, не стоит забывать о тонком балансе этих полюсов восприятия. Это особенно важно при встрече с некоторыми из самых неожиданных и непонятных творений представителей современного и новейшего искусства.
Наша субъективная сторона (или сердце) вмещает всё то, что делает нас самим собой: наши интересы, воспоминания, пристрастия, предубеждения, вкусы, предпочтения, наследственность и личную историю. К примеру, красный вам больше по душе, чем зеленый, апельсины нравятся больше яблок, фигуративное искусство больше абстрактного, а сельские пейзажи больше морских. Это субъективные предпочтения, основанные на личных ощущениях. Может быть, вы чуть не утонули в детстве и с тех пор ненавидите озера, пруды и реки, так что любое водное пространство, даже запечатленное на великолепном пейзаже, вызывает у вас тревогу. А может быть, вы пацифист и поэтому ненавидите батальные сцены, или вы не христианин и поэтому проходите мимо христианского искусства, поскольку считаете, что оно не может обращаться лично к вам. Это так же субъективно, как если вы отдаете предпочтение всем батальным сценам или только им, потому что вы любитель военной истории, или если вы предпочитаете христианское искусство любому другому религиозному искусству – статуэткам буддийских бодхисаттв, египетским гробницам, африканским племенным тотемам или исламским минаретам – просто потому, что ваша религия противоречит мифам и догмам этих учений. Религиозные предпочтения могут заставить вас уделить одинаковое количество вашего драгоценного внимания любому изображению Христа (хорошему или плохому) просто из-за самого предмета этого изображения. Во всех этих случаях ваша реакция иррациональна, ее подпитывает ваша субъективность – ваше сердце.
Искусствовед Эрнст Гомбрих говорил, что «каких-то неправомерных причин, по которым может нравиться произведение искусства, не существует», но «в неприятии художественного произведения действительно присутствуют ложные мотивы». Он, как мне кажется, имел в виду, что у нас могут быть любые личные – исходящие от сердца – причины симпатизировать определенному произведению искусства. Может быть, портрет кисти старого мастера напоминает нам о нашем дедушке, а пляжная сцена Винсента Ван Гога – о летних каникулах в детстве. Гомбрих считал, что было бы досадно оставить без внимания произведение искусства, которое могло бы поведать нам о чем-то важном и неожиданном, из-за негативного отношения к его предмету или стилю. Искусствовед предупреждал нас об опасности увлечения только теми произведениями искусства, которые соответствуют нашим личным интересам и предпочтениям и кажутся знакомыми, притом что мы игнорируем те работы, которые, на первый взгляд, могут нам показаться странными или вызывающими. Эмоциональное восприятие предмета произведения искусства, его цвета и прочего не должно быть поставлено во главу угла. Произведение искусства не должно действовать сначала просто как возбудитель, потом просто как зеркало, а дальше – просто как сосуд для личных предпочтений и эмоций зрителя. Произведению искусства необходимо раскрыться перед зрителем, но и зритель должен быть ему открыт – именно так смотрящий сможет обрести нечто новое. Это дар искусства. Но чтобы его получить, придется поработать. Иногда произведение искусства сначала воспринимается как прекрасное и умиротворяющее (взывающее к нашим сердцам), и мы рады открыться ему, поддавшись соблазну; но вскоре – когда уже слишком поздно – мы понимаем, что глубинные смыслы произведения для нас болезненны. И это тоже один из даров искусства, ведь правда, сколь бы горькой она ни была, обладает своей прелестью. Соблазн и дезориентация – лишь две личины искусства среди множества других.
Вспомните некоторые великие произведения искусства, например абстрактное панно Анри Матисса «Танец» (1930), которое художник сделал для главной галереи коллекции Фонда Барнса, сейчас расположенной в Филадельфии. На этом панно восемь больших экстатических обнаженных женских фигур двигаются в беспорядке, падают, взлетают, опускаются, словно богини или акробаты, одновременно находясь в плоскости и вскрывая ее возникающими в некоторых местах объемами. Они практически абстрактны и напоминают ангелов или
