постоянно сталкиваются с чем-то, и почему это что-то не может называться «духом»? Я далек от понимания того, что такое дух, и столь же далек от понимания того, что такое инстинкты. Первое для меня так же загадочно, как и второе, и я не могу объяснить одно как неверное истолкование другого. В природе не бывает двусмысленностей: разве можно ошибочно истолковать тот факт, что у Земли есть только один спутник – Луна? Ложные представления существуют только в сфере того, что мы называем «пониманием». Разумеется, инстинкт и дух выше моего понимания. Это термины, которыми мы обозначаем могущественные силы, природу которых человек не знает.
Посему я отношусь ко всем религиям позитивно. В их символике я узнаю те фигуры, с которыми сталкиваюсь в сновидениях и фантазиях своих пациентов. В их нравственных учениях я вижу попытки, подобные тем, которые предпринимают мои больные, когда, руководствуясь собственным интуитивным пониманием или вдохновением, ищут правильный способ совладания с силами психической жизни. Ритуалы, обряды посвящения и аскетические практики во всех своих формах и вариациях вызывают у меня живой интерес, равно как и многочисленные техники установления надлежащей связи с этими силами. Не менее позитивно я отношусь к биологии и эмпиризму естествознания вообще. Если религиозный гнозис есть грандиозная попытка человеческого разума извлечь знание о космосе изнутри, то естествознание есть геркулесова попытка понять психику, приблизившись к ней извне. Моя картина мира разделена на обширное внешнее царство и столь же обширное внутреннее царство; между двумя этими царствами стоит человек. Он обращается то к одному, то к другому и, в зависимости от темперамента и характера, принимает одно за абсолютную истину, а другое отрицает или приносит в жертву.
Несмотря на всю гипотетичность данной картины, из нее вытекает гипотеза, которая настолько ценна, что я не откажусь от нее. Я считаю ее эвристически и эмпирически обоснованной; более того, она подтверждается общим согласием (consensus gentium). Эта гипотеза, несомненно, пришла ко мне из внутреннего источника, хотя я мог бы вообразить, что к ее открытию привели эмпирические данные. Именно она легла в основу моей теории типов, а также побудила меня примириться со взглядами, столь же отличными от моих собственных, как и взгляды Фрейда.
Во всем происходящем я усматриваю игру противоположностей и основываю на этой концепции свое представление о психической энергии. Я полагаю, что психическая энергия включает в себя игру противоположностей почти так же, как физическая энергия включает в себя разность потенциалов, то есть существование таких противоположностей, как тепло и холод, высокое и низкое и т. д. Первоначально Фрейд рассматривал сексуальность как единственную психическую движущую силу и только после моего разрыва с ним принял во внимание другие факторы. Со своей стороны, я объединил различные психические влечения или силы – выделенные более или менее спонтанно (ad hoc) – в общее понятие энергии, дабы исключить почти неизбежную произвольность, свойственную всякой психологии, которая построена исключительно на стремлении к власти. По этой причине я говорю не об отдельных влечениях или силах, а о «системе ценностей» [20]. Этим я не пытаюсь отрицать важность сексуальности в психической жизни, хотя Фрейд упрямо утверждает, что это так. Прежде всего, я стремлюсь ограничить терминологию секса, которая пропитывает все обсуждения человеческой психики, и вернуть сексуальность на надлежащее ей место.
Здравый смысл всегда будет возвращаться к тому факту, что сексуальность является лишь одним из биологических инстинктов, лишь одной из психофизиологических функций, хотя, без сомнения, и очень важной. Но что происходит, когда мы больше не можем утолить свой голод? Совершенно очевидно, что сегодня в психической сфере секса наблюдаются заметные возмущения. Равным образом, когда у нас болит зуб, вся психика, кажется, состоит из одной только зубной боли. Тип сексуальности, описанный Фрейдом, – это та безошибочно узнаваемая сексуальная одержимость, которая проявляется всякий раз, когда пациент достигает точки, где его нужно либо силой, либо хитростью избавить от ошибочной установки или вызволить из неподходящей ситуации. Это та чрезмерно подчеркнутая сексуальность, которая накапливается перед запрудой, но мгновенно принимает нормальные пропорции, как только открывается путь к развитию. Как правило, к запруживанию жизненной энергии ведет зацикливание на старых обидах по отношению к родителям и родственникам, а также на утомительных эмоциональных перипетиях «семейного романа». Подобный застой неизменно проявляется в форме так называемой инфантильной сексуальности. Это не собственно сексуальность, а неестественная разрядка напряжений, которые в действительности принадлежат совсем другой стороне жизни. Если так, какой смысл плавать по этой затопленной стране? Конечно, прямолинейный разум согласится с тем, что гораздо важнее открыть спускные каналы, то есть найти новую установку или образ жизни, которые обеспечат подходящий градиент для сдерживаемой энергии. В противном случае возникает замкнутый круг. Именно к нему ведет фрейдистская психология. Она не указывает никакого пути, позволяющего выйти за пределы неумолимого цикла биологических событий. В отчаянии мы можем воскликнуть вместе со святым Павлом: «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» Духовный человек в нас выступает вперед и, качая головой, отвечает словами Фауста: «Тебе знакомо лишь одно стремленье», – а именно плотская связь, ведущая назад к отцу и матери или вперед к детям, которые произошли от нашей плоти – «инцест» с прошлым и «инцест» с будущим, первородный грех увековечения «семейного романа». Ничто не может освободить нас от этой связи, кроме противоположного стремления жизни – духа. Не детям плоти, но «детям Бога» дано познать истинную свободу. В трагедии Эрнста Барлаха «Мертвый день» Кулобарб говорит в конце: «Странно только, что человек не хочет понять, что его отец – Бог». Этого не хочет понимать ни Фрейд, ни все те, кто разделяет его взгляды. По крайней мере, они не находят ключ к этому знанию. Теология не помогает тем, кто ищет ключ, ибо теология требует веры, а вера не может возникнуть по желанию: это воистину дар благодати. Перед современным человеком стоит задача заново открыть жизнь духа. Другого способа разрушить чары, привязывающие нас к циклу биологических событий, не существует.
Моя позиция по этому вопросу – третья точка расхождения между моими взглядами и взглядами Фрейда. Из-за нее меня часто обвиняют в мистицизме. Я, однако, не считаю себя ответственным за тот факт, что человек всегда и везде спонтанно развивал религиозную функцию и что человеческая психика с незапамятных времен пронизана религиозными чувствами и идеями. Тот, кто не способен увидеть этот аспект человеческой психики, слеп; тот же, кто тщится дать ему поверхностное или «просвещенное» объяснение, лишен всякого чувства реальности. Или, может, мы должны усматривать в отцовском комплексе, проявляющемся у всех
