Язык, потом — слова; глаза, а после — свет.
Поднимется лоза, вино приходит вслед.
Не в яростном жару у мудрых дело зреет,
«От жаркой беготни козел не разжиреет».
Не должно мне, о нет, в изгнании твоем
Быть прихотью твоей, с тобою быть вдвоем.
Могу ли дружбою связаться я нестрогой,
Быть другом, что ведет недоброю дорогой?
Пусть ты и власть твоя- вы будете друзья,
Тогда, о шахиншах, с тобой сдружусь и я.
Боюсь, что коль во мне одна твоя услада, —
Меж царством и тобой останется преграда.
Коль будешь возвращен к могуществу судьбой, —
То буду я, увы, утрачена тобой.
Наследьем древним был весь мир в роду Хосрова.
Ему ль наследьем стать наследника другого!
Ты хочешь мир схватить — не медли же, не стой!
Завоеватели владеют быстротой.
Чреда верховных дел идет путем размерным,
Но царство должно брать ударом быстрым, верным.
В любого шаха ты попристальней вглядись, —
Решеньем быстрым он в свою вознесся высь.
Ты юн, и мощен ты, ты создан для державы.
Ты родом царственен, прекрасный, величавый.
Стреножена страна: сбрось узы мятежа.
Очнись, и робкий враг покается, дрожа.
Индийца, что, напав, твои поклажи вырвал,
По-тюркски твой венец в мгновенной краже вырвал,
Ударь мечом — и прочь отпрянет голова!
Да канут все следы былого колдовства!
Рука царя, что все добудет в жизни нашей,
То быть должна с мечом, то с пиршественной чашей.
Ты должен меч поднять и кликнуть клич; ведь шесть
Пределов мира есть, и войска в них не счесть.
Удача, вымолвив: «С Хосровом рядом встану», —
Направит камень твой ко вражескому стану.
Иль руку приложу я к делу твоему,
Иль руки за тебя в молитве подниму».
Хосров покидает Ширин и направляется в Рум.
Венчание Хосрова с Мариам.
И царь был распален ее великим жаром.
И на Шебдиза он вскочил во гневе яром.
Он грозно выкрикнул: «Меня не скоро жди!
Коль море иль огонь увижу впереди,
Клянусь: я от огня не отвращу Шебдиза,
И что его прыжку морей кипучих риза!
Не думаешь ли ты, что буду спать и впредь?
Ручаюсь: дремлющим Хосрова не узреть.
На высоту слона теперь я земли взрою,
И боевых слонов для смотра я построю.
И стану я, как слон, — могучий, грозный слон.
Я на подушке спал. Я ныне пробужден.
Я, все забыв, осла завел на эту крышу.
Свести сумею вниз! Я зов рассудка слышу.
Кувшин, что сделал я, теперь не берегу.
Сумел его слепить — разбить его смогу.
Меня ли разжигать, в меня вперяя очи,
Иль обучать гореть во мраке долгой ночи,
Неисполнением желанья устрашать,
Иль мужеству меня надменно обучать?
Моя любовь к тебе меня миров лишила!
О страсть! Тьму-темь, людей она голов лишила!
Я знал бы, коль во мне ты не родила смут:
Опять края венца мне волосы сожмут.
Не голову ль мою поймала ты арканом?
Сняла его, но все ж я пленным был и пьяным.
Ты мне дала вина смертельнее огня,
И опьяненного связала ты меня.
И опьяненному твердишь ты: «Поднимайся,
На трезвого врага неистово бросайся».
Да, мы сразимся с ним! Я вражий сброшу гнет.
Но дай сперва уйти из тягостных тенет.
Душа, опомнившись, движенья захотела.
По следу двинусь я мне радостного дела.
Да, наставленье мне хорошее дано.
И совершится все, что ныне быть должно.
Ты мне сказала все о том, каков я ныне.
Ты мне поведала о зле, о благостыне.
В былом подвластен мне был необъятный дол.
Мой славен был венец, мой славен был престол.
В скитальца ты меня мгновенно обратила,
В того, кто в горестях бессменно, обратила.
Я был пришит к седлу любовною тоской.
Какой бы вихрь занес сюда меня? Какой?
Пока твоя приязнь сверкала мне украдкой,-
И речь твоя ко мне текла, как са.хар, сладкой.
Тобою от любви я ныне отрешен.
На мой отъезд приказ тобою мне вручен.
Я знал, что я уйду, лишь срок укажет небо,
Ведь злонамеренным я гостем вовсе не был.
Был потчеван тобой, — и медлил потому.
Уйду, коль хлеба ты мне сунула в суму».
Гилянского коня направив из ограды,
Путем гилянским он повел свои отряды.
Сердитый на Ширин, он мрачен был, угрюм.
Поход ускоривши, направился он в Рум.
Он знал: стрела врага лететь в него готова.
Венца не стало. Шлем — вот он, венец Хосрова!
Он, зная, что пути оберегал Бехрам,
Скакал без устали по долам и горам.
Четырехкрылый был под ним орел; дракона
Хранил у пояса Бехрам! Страшись урона!
И вот к монастырю примчался он; монах
Ютился там. То был «Всепостиженья шах»
Ему грядущее немало дел открыло,
И для Хосрова он истолковал светила.
Все стало явственней. Он мудрый дал совет.
Он изреченьями открыл Хосрову свет.
И к морю поспешил Хосров, и переходы
Он делал одвуконь. И вот сверкнули воды.
Он гнать вдоль берега гнедого не устал,
В Константинополе кайсару он предстал.
И призадумался тогда владыка Рума,
И важное чело избороздила дума.
Удачею он счел для дома своего
Приезд Хосрова в Рум; и обнял он его.
Узнав, что в числах звезд приязнь, а не коварство,
Прибывшему решил свое вручить он царство.
И дать — хоть воздвигал он христанства храм —
Парвизу в жены дочь — царевну Мариам.
И меж владыками в ночь свадьбы было много
Условий скреплено; все обсудили строго.
О Мариам, о нем, кто счастья встретил свет,
О том, какой он смог румийцам дать ответ,
Как с Ниатусом он хитро, хвостом павлина
Построил рать, о всех походах властелина
Не стану говорить; о том сказал иной —
Бреду, а он уснул, пройдя свой путь земной.
Коль захочу я сбить былым рассказам цену,
Сказитель будущий собьет мне разом цену.
Сражение Хосрова с Бехрамом и бегство Бехрама
Дни пиршества прошли, и начал собирать
Хосров Парвиз в поход обещанную рать.
Войска созвал кайсар; все, что сулил, — утроил.
Он, с золотым умом, все золотом устроил.
И собранных полков таков был грозный рой,
Что будто бы гора катилась за горой.
Железная гора, пыля, передвигалась,
Как будто, вся дрожа, земля передвигалась.
Шах оглядел бойцов, и тысяч пятьдесят
Он отобрал; о них предания гласят.
Он вышел в ночь, решив связать Бехрама туго.
И чашею стал шлем, одеждою — кольчуга.
Когд» Бехрам узнал, что поднят бранный клич,
Как сильный лев, решил добычу он достичь.
Но с лисьей хитростью судьба замыслит гибель, —
И сила льва — ничто. Какая в силе прибыль?
Лицом к лицу войска, мечи обнажены,
Средине и крылам приказы вручены.
Свист стрел и лязг мечей в своей звенящей силе
С ума свели бы львов, слонов бы умертвили!
Услышал бы мертвец литавров страшный вой.
От воя разум свой утрачивал живой.
Златоподкованных коней в рубинах брони.
То — кровь: она была на латах, на попоне.
И ржанье скакунов, чья полыхала грудь,
Вливало яростно в земное ухо ртуть.
И всадников мечи, как молнии, плескали.
Все львы воспрянули, внезапно зубы скаля.
Смерть бытию в тот час творила западню.
Сей гнев и Судному не мог бы сниться дню.
Смерть направляла в грудь и заостряла дротик
И закружила всех в своем водовороте.
Навис железный лес, мчит острия, грозя, —
И бегство поняло, что убегать нельзя.
В тех зарослях онагр от льва не знал спасенья,
А от клинков и лев не обретал спасенья.
Не ветер проникал под розы лепестки,
А под доспехи — стрел мгновенные броски.
Орлы кровавых стрел! У них, пробивших латы,
На крыльях коршуна написаны бераты.
Кольчугорезы, в медь вбирающие яд,
Кольчугоносцев сном погибельным поят.
И кровью — брызги ввысь до самых звезд несутся!
