— Справедливость восторжествует… — невнятно хрипел. — Брат отомстит… Найдет…
Исполин из уважения к умирающему противнику поднес руку к пряжке, отстегнул ее и снял с себя шлем.
— Бордонкай! — С этим криком вылетела из груди и душа павшего в бою рыцаря.
Дрожащими руками гигант стащил с его головы шлем и замер. Залитое потом и кровью, с широко распахнутыми глазами, с искусанным ртом, перед ним было лицо его старшего брата, любимого Мангалая.
И никто не понял, отчего, поднявшись во весь свой исполинский рост, отчаянно заревел победитель. Заревел так, как ревет дикий зверь, умирающий в неволе…
Бордонкай мог ручаться за то, что его брат никак не Мог быть насильником, убийцей или бесчестным человеком. А значит, его, Бордонкая, обманули, и обманули жестоко. Страшной ценой заплатил он за момент своего прозрения. Он, сам прозвавший себя Слепцом. Его руки были обагрены кровью единственного по‑настоящему дорогого и любимого им человека. Но так же страшно расплатятся с ним и те, кто сыграл такую злую шутку.
Обитатели замка, высыпавшие на стены, чтобы оплакать своего рыцаря, удивленно смотрели, как победитель наклонился и поцеловал противника в лоб, а затем огромной рукой в боевой перчатке осторожно закрыл мертвые глаза. После чего поднял на плечо секиру, которая пришлась ему как раз по руке, и широко зашагал в свой лагерь.
Гемерт знал, что арвардинцы лучше него позаботятся о теле брата, защищавшего их до последней капли крови. Он же собирался по‑своему отдать Мангалаю последний долг.
Наемники были людьми простыми, но отнюдь не дураками и прекрасно понимали, что случилось нечто непредвиденное — кажется, великан стал кое‑что понимать. Только храни боги от такого счастья — попасться ему под руку в момент просветления, думали солдаты, глядя, как их командир поспешно седлает лошадь. Сержант и капитан наемников заключили пари, кто будет первой жертвой этого внезапного прояснения сознания.
Джангарай познакомился с ним уже гораздо позже, года через два или три после смерти Мангалая. О том, что происходило с ним за эти годы, Бордонкай рассказывать не любил. Он исходил пешком почти весь Мерроэ и Аллаэллу, где и осел наконец, нанимаясь изредка для, охраны караванов. Ютился он в крошечном домике на окраине Аккарона, беден был как храмовая крыса и единственной ценной вещью в мире считал Ущербную Луну — наследство старшего брата.
К Джангараю он привязался почти сразу, когда в ответ на свой извечный вопрос, справедливо ли поступает ингевон, получил совершенно непривычный и неожиданный ответ.
— Конечно, несправедливо, — ответил тогда Джангарай. — Но я поступаю несправедливо только с несправедливыми людьми. — И это была чистейшая правда. Бордонкай неоднократно помогал другу в самых рискованных затеях. Вот почему, собираясь сопровождать Каэтану в ал‑Ахкаф, Джангарай сразу подумал об исполине — ему пришло в голову, что сила и верность Бордонкая были бы нелишними в этом путешествии. Но согласится ли он поехать? Последнее время великан стал неуступчивым, и подозрительным. Ему мерещились, обманы и заговоры, и хотя он по‑прежнему доверял, ингевону, но все реже брался за работу. И был не так уж не прав — интересовал он работодателей только как убийца или защитник от убийц, что, строго говоря, почти одно и то же. Вот почему волновался ингевон, когда постучал вечером в дверь маленького домика условным стуком.
— Входи, — прогудел знакомый голос.
— Спасибо. — Джангарай встал на пороге, не очень торопясь зайти в дом. — Я к тебе по делу, Слепец.
— Если хочешь выпить, заходи, посидим. У меня как раз хорошее вино по случаю праздника появилось. И кусок мяса есть — не хуже, чем у людей. А если ты по делу, то я делами не занимаюсь.
— Послушай, я тебя уговаривать не стану. А вот пойти со мной к одному человеку попрошу по старой дружбе. Послушаешь две минуты, от силы три. Задашь, вопросы. Если дело тебе не подойдет, то просто уйдешь.
— Мне деньги не нужны, так что выходить из дому не собираюсь.
— Тебе никогда не были нужны деньги. Слепец. Но это путешествие, эта работа тебе нужнее, чем тому человеку. Это я уговариваю его взять тебя, а не меня просят об этом. Понимаешь?
— Чего тут непонятного. Денег жалеет?
— Незачем ему денег жалеть. Там на десять жизней, хватит. Просто не нужны, честно говоря, телохранители. Спутники нужны. Я вот еле напросился. И тебя хочу с собой вытащить.
Бордонкай сидел за тяжелым, грубо сколоченным столом и попивал вино из оловянного кубка. При последних словах Джангарая он задержал кубок у рта, не став пить.
— Скажи, что врешь, чтобы меня заманить, хитрец. Ты — и напрашиваешься в сопровождающие? Или действительно денег там столько, что ты на все готов?
— Да не нужны мне эти проклятые деньги! — в сердцах воскликнул ингевон. — Если я за ними полезу — а я не сделаю этого даже под страхом смертной казни, — то меня просто изрубят в капусту, как… как… — Джангарай огляделся в поисках чего‑либо, что могло бы служить наглядным примером, и наконец закончил: —…как капусту.
Некоторое время по комнате неслись такие звуки, будто фом прокатился по ясному безоблачному небу и застыл на одном месте, изредка погромыхивая для острастки, — это смеялся Бордонкай.
— Ну да! Тебя — в капусту, — насмешил, шутник. Далась тебе эта поездка — целое представление тут закатил. Ну да ладно, раз так стараешься, схожу с тобой, Ночной Король Аккарона.
— Ну спасибо, — неожиданно радостно сказал разбойник. — Надеюсь, и ты мне спасибо скажешь. Очень надеюсь.
Бордонкай взял с собой свою секиру, которую не оставлял без присмотра ни на минуту, и двинулся к выходу следом за Джангараем. Шли они быстро и через недолгое время оказались около восточных ворот. Там Джангарай свернул в переулок, подошел к большому богатому дому и трижды постучал в дверь. Слуга, предупрежденный заранее, торопливо распахнул двери и пропустил гостей на второй этаж, где Каэтана и Воршуд терпеливо их поджидали.
Сказать, что Бордонкай был удивлен, увидев тех, кого ингевон прочил ему в будущие спутники, значит, не сказать ничего. Исполин изумился, растерялся и почему‑то почувствовал себя разочарованным.
— И ради этого ты вытащил меня из дому? — повернулся он к Джангараю. — Представляю, что прекрасная дама пришлась тебе по сердцу и ты хочешь ее сопровождать. Возможно, и меня хотел привлечь к ней на службу. Так и сказал бы честно, а то ведь… — Он опять повернулся к девушке и продолжил: — Он утверждает, что вам телохранитель не нужен.
Каэтана с интересом разглядывала гороподобного человека, который занял собой почти всю комнату. Роста он был огромного, а мышцы его выглядели необыкновенно внушительно. На голову выше самого высокого человека во всем обитаемом Варде, Бордонкай мог стать украшением любой личной гвардии любого правителя.
Но не было в мире силы, которая теперь заставила бы его кому‑либо служить.
— Мне и правда не нужен телохранитель, — подала голос Каэ, сидя в глубоком и удобном кресле. — Особенно если он будет врываться в комнату не здороваясь и разочарованно смотреть на меня, будто ожидал увидеть здесь по меньшей мере три‑четыре ряда аккаронской ярмарки. Джангарай сказал, что придет вместе со своим другом. Друг Джангарая — желанный гость в этом доме, вот мы и ждали двух желанных гостей. Поэтому если мы вас так страшно разочаровали, то не смею больше задерживать…
Бордонкай засопел, пытаясь рассердиться и уйти. Но он понимал, что права эта странная девушка (или женщина? кто их разберет?) и повел он себя не лучшим образом — как грубый солдафон, а не рыцарь ордена Гельмольда.
— Прошу прощения, госпожа. Я рад вас приветствовать, — наконец пробормотал он.
— Милости просим, — церемонно сказала Каэ, приглашая обоих войти.
Утвердившись на прочном сундуке, который вызывал у него больше доверия, нежели хлипкие стулья и кресла, рассчитанные на обычных людей, Бордонкай решил сразу покончить со всеми неясностями.
— Мой друг — хитрый ингевон, и этим все сказано. Всю дорогу он называл вас «человеком», благородная госпожа, что сразу же насторожило меня. Ибо если Джангарай не произносит слово «он», то естественно подразумевается «она».
Глядя на оторопевшего Джангарая, Каэ весело рассмеялась. Бордонкай мог быть кем угодно, но отнюдь не глупцом.
— Так вот, он утверждал, что готов сопровождать вас хоть на край света. Правда, где этот самый край, наш заговорщик даже словом не обмолвился. Но это не очень важно. Меня интересует главное: справедливое ли дело вы затеяли?
И исполин замолчал, жадно вслушиваясь. Ему необходим был точный ответ.
— Нет, Бордонкай, — внезапно сказала Каэ после довольно долгого раздумья. — Никто на свете, кроме тебя самого, не имеет права решать, покажется ли тебе это дело благородным и справедливым. Это вопрос чести — я дала слово человеку, который погиб из‑за меня, дойти до определенного места, разыскать другого человека и задать ему несколько вопросов. Это оказалось более чем опасно — боги Варда, во всяком случае часть их, будут против меня. Но я намерена либо выполнить, свой долг, либо умереть. А вот решать вместо тебя, справедливо ли я поступаю, — такого права у меня нет. Ни: у меня, ни у любого другого — человека ли, бога. Если хочешь, выслушай мою историю и сделай выбор.
