Отойдя на шаг, брат и сестра оценивающе оглядывали плотную снежную фигуру.
— Неплохо, — одобрил Эдвин. — Надо раздобыть ему шапку.
Аликс разгребла снег и, найдя два камушка, вставила снеговику вместо глаз.
— И морковь у кухарки, — добавила она.
Эдвин обмотал шею снеговика своим шарфом.
— Ты без него замерзнешь.
— Нет, я разогреюсь от движения, а этому бедняге придется стоять на морозе неподвижно. Я заберу шарф на обратном пути, а дома посмотрим, не валяется ли где старый.
— Он выглядит одиноким. Не сделать ли ему пару?
Эдвин засмеялся.
— С какой стати ему должно повезти больше нас? К тому же он может не прикипеть к ней душой. Завтра мы слепим ему близнеца, это компаньон получше.
«Ну мы и парочка», — подумала Аликс, когда они тронулись дальше. Чтобы срезать путь, брат и сестра перелезли через каменную стену изгороди, втащив за собой санки и затем спустив их.
— А твоя личная жизнь никудышная, потому что возлюбленная тебя бросила, или она мегера? Или замужем за другим, например, за твоим лучшим другом?
— Мой лучший друг — это ты, Лекси. Нет, она не замужем, и не мегера, и не бросала меня. Просто она не испытывает ко мне того, что я к ней.
Один целует, другой подставляет щеку — точь-в-точь как было у них с Джоном.
— Я ее знаю?
Он покачал головой:
— Нет.
— Она мне понравилась бы?
Эдвин сделал рукой нетерпеливый жест.
— Надеюсь, да. Как я могу знать точно? Я бы хотел, чтобы ты с ней познакомилась. Я приглашал ее сюда, сказал, что она может поселиться в комнатах над моей студией и жить столько, сколько пожелает. Но она не приедет.
— Расскажи мне о ней. Как ее зовут?
— Лидия.
— Хорошенькая?
— Она не хорошенькая, она красавица. У нее такой тип лица, который встречаешь на картинах; это красота на все времена, не относящаяся к определенной эпохе. Когда мы познакомились, Лидия улыбнулась. Эта улыбка вошла мне в сердце — и я погиб. Теперь оно навеки ранено и истекает кровью, как поется в песнях.
— Где ты с ней познакомился?
— В институте фотографии.
Аликс почувствовала зависть: счастливый, Эдвин нашел себе женщину, которая разделяет его любовь к фотографии.
— Значит, она фотограф?
— Нет, моет лестницу.
— Эдвин!
— Она не уборщица, а беженка! — нетерпеливо перебил он. — На самом деле она музыкантша. Только подумай, каково это для клавесинистки — весь день полоскать руки в холодной воде.
— Клавесинистка? Необычно, — поспешно произнесла Аликс, стараясь скрыть от Эдвина замешательство и вмиг возникшую неприязнь к этой иностранной самозванке. И что ей за дело до ее рук?
Они достигли поляны Язычников, большого покатого участка девственного снега, поскрипывающего и похрустывающего под ногами. Санки были достаточно длинными, чтобы вместить обоих, и близнецы стали скатываться с горы и вновь взбираться на нее, с усилием таща за собой сани, а потом опять летя стремглав по склону холма. И так — множество раз. Спуск заканчивался ровной площадкой, по которой змеилась в озеро одна из горных речушек. Здесь путь санкам резко преграждали высокие заросли сухой травы, не давая сорваться вниз с заледеневшего обрыва. Причем уже не слабого узкого ручейка, а целой речки, которая, сверкая, быстро бежала меж подмытых водой миниатюрных снежных утесов.
Иногда брат или сестра съезжали поодиночке, распластавшись на санях так, что лицо находилось в нескольких дюймах от проносящегося под полозьями снега. После одного такого спуска Аликс вылетела из саней и, лежа на снегу, хохотала, позабыв про все несчастья, про Лидию; немного замерзшая, намокшая и чувствующая себя такой счастливой, какой не была… уже бог знает сколько времени! Да, она действительно не помнила, когда ей было так хорошо.
Эдвин потянул ее с земли и поставил на ноги.
— Если будешь лежать, схватишь простуду, а ты ведь знаешь, как бабушка не любит, когда кто-нибудь кашляет.
Аликс отряхнула с себя снег.
— Почему она сама никогда не болеет?
— У нее случаются мигрени.
— Едва ли. Только когда сильно разозлится. А поскольку она умеет заставить всех плясать под свою дудку, то и гневается редко.
Эдвин помолчал, рассеянно катая в руках большой снежок.
— А знаешь, мне никогда в голову не приходило, что мигрень у нее начинается, когда кто-нибудь ее разозлит. Как только Липп, поджав губы, начинает бормотать, что у миледи болит голова, я стараюсь поскорее куда-нибудь смыться.
— Тебе-то, конечно, есть куда — в Лоуфелл. А дедушка — тот, наверное, запирается у себя кабинете, как обычно. В одном бабушке надо отдать должное: она никогда не ищет сострадания, когда лежит с головной болью.
— Говорят, мигрени невероятно болезненны.
— А признать, что испытываешь боль, — значит расписаться в собственной слабости.
Эдвин бросил на нее быстрый взгляд.
— Тебе лучше знать. Ты унаследовала тот же стоицизм, но в твоем случае это нежелание признаться в душевных муках.
Изумленная, Аликс метнулась в сторону, уклоняясь от его снежка, и тоже принялась собирать снег. Неужели правда? Ей неприятно было думать, что она может хоть в каком-то отношении походить на бабушку. Действительно ли она не желает признаваться в своих страданиях? Да, пожалуй, так оно и есть: предпочитает зализывать раны вдали от чужих глаз и захлопывать ставни между собой и любыми доброжелателями — и не важно, сколь искренни их намерения.
Аликс швырнула в Эдвина снежок, заставив брата, смеясь и шумно протестуя, отряхивать снег с плеч.
— Ах ты, негодяйка, мне все насыпалось за шиворот! Ну, держись, я сейчас накормлю тебя тем же лекарством!
— Сначала поймай! — воскликнула Аликс, заскользив вниз по склону, чтобы увернуться от его длинных рук.
С глазами и щеками, разгоревшимися от движения на свежем воздухе, они вошли в дом через заднюю дверь, оставляя сапоги в вымощенной плиткой прихожей.
— Я поднимусь и заберу ваши мокрые вещи, мисс Аликс! — крикнула им вслед Фиби, когда они в носках шлепали через кухню, оставляя за собой мокрые следы.
К ним приблизился нерешительно маячивший в холле Роукби:
— Вам письмо, мистер Эдвин, переслали из Лоуфелла.
— Спасибо, — сказал Эдвин, больше озабоченный своими промерзшими ногами, чем письмом. Он не надеялся, что оно от Лидии, а больше ничто не могло пробудить в нем интереса.
В холл, притопывая, ввалилась Утрата, ее лицо раскраснелось от мороза и негодования.
— Ну и ну! — возмущенно трясла она головой. — Представляете, дедушка собрался сходить к Гриндли, ведь Роукби сказал, что приехали Роджер и Анджела, а я и говорю, мол, интересно, устранили они уже тот страшный засор на нижнем этаже, в туалете, потому что Анджела в прошлый раз устроила шум по этому поводу. А бабушка услышала и буквально накинулась на меня. Ну скажите, что такого ужасного в слове «засор»?
Аликс почти не слушала возмущенных жалоб Утраты: она наблюдала за тем, как изменилось лицо Эдвина, когда он стал читать письмо.
— Она обращается со мной как с ребенком; не понимаю, с какой стати! Аликс, ты меня совсем не слушаешь.
— Просто ты самая младшая из всего выводка, — ответила сестра. — Дети, внуки — все живут здесь, все у нее в кулаке. Это не продлится в следующем поколении, мы не станем растить здесь своих детей, вот она и старается извлечь максимум из своей угасающей власти.
— Эдвин может тут остаться после смерти дедушки. Хотя держу пари и надеюсь, что дедушка будет жить вечно.
— Ты можешь представить Эдвина, живущего в «Уинкрэге» в отсутствие дедушки, если бабушка все еще будет жива? Ни в коем случае, если у него есть хоть капля здравого смысла. Надеюсь, в письме нет плохих вестей, Эдвин? У тебя растерянный вид.
— Нет-нет, ничего плохого… — Эдвин затолкал письмо в конверт и повернулся к стоявшему в ожидании Роукби.
Его глаза светились радостью. Что же в этом письме, резко изменившее его настроение?
— Мне нужно послать телеграмму. Срочно.
— Из-за чего он так взволновался? — спросила Утрата у Аликс, когда брат метнулся мимо них в направлении библиотеки. — Он побледнел. Ты знаешь, от кого это письмо? Ты сама какая-то бледная.
— Я? Просто игра света. Спросим Эдвина позже, вряд ли он хочет, чтобы его сейчас беспокоили.
«Вот оно, злобное лицо ревности», — подумала она. Кто бы ни был автором письма (а конечно, им не мог быть никто иной, кроме Лидии) — этот человек так близок Эдвину, как никогда не станет она, Аликс, его сестра-близнец. И еще ей стало очевидно, что в новых условиях между ней и братом непременно возникнет дистанция. Очень трудно с этим смириться после двадцати пяти лет, прожитых на свете. Аликс уже привыкла считать, что ничего подобного никогда не произойдет, поскольку девушки появлялись в жизни Эдвина и исчезали.
