упади на корни яблони. От такого удобрения дерево принялось расти. Росло, росло и стало таким высоким, что вижу я — не слезать мне с него. Раскачал я тогда яблоко, в котором сидел, и оно упало на землю. Не будь яблоко таким спелым да упади оно на камни, я бы насмерть разбился. С тех пор все село ест это яблоко. А оно — сладкое, вкусное — не то, что твоя тыква! Влезаем мы в яблоко через проход, что червь проточил, вытаскиваем семечки и, как и вы из тыквы, делаем из них все, что нам нужно. Когда мой брат женился, он из одного такого семечка построил себе целый дом.
— И как это ты не догадался привезти мне кусок червя. Кормил бы я им поросят. Голодают они у меня, бедненькие. Свинья опоросилась на высоком тополе. Поросят было больше сотни, да в живых-то их осталось совсем мало — лишь те, что упали на землю. А те, что остались на тополе, умерли от страха. Теперь оставшиеся в живых голодают — надоела им тыквенная каша. Привез бы ты мне кусок червя, я бы и муку у тебя не взял…
— Я захватил с собой несколько кусков червяка — чтобы волов накормить в дороге, — да вот беда случилась. Боже мой, какие у вас темные мужики! Остановился я у реки, у омута, хотел волов напоить, дать им отдохнуть. Только сгрузил с телеги червяка, как смотрю — идут ваши мужики, человек пять-шесть. По-видимому, на рынок собрались. Остановились они на берегу, поглядели на наклонившуюся к воде вербу, и один из них, Куза, говорит:
— Давайте-ка, братцы, напоим ее!
Стал я их отговаривать: не беритесь, говорю, за такое дело. Где это видано, чтобы верба пила воду!
— Ты не вмешивайся в наши дела, — говорят они мне. — У нас в селе так принято.
Удивился я, встал в сторонке — дай, думаю, погляжу, как они будут поить вербу.
Куза подошел к дереву, ухватился за ветку и повис на ней. Второй мужик ухватился за ноги Кузы и тоже повис, третий — за ноги второго… Так повисли они цепочкой над водой.
Вдруг Куза крикнул:
— Погодите, братцы, поплюю я себе на руки!
Тут, конечно, они бухнулись в омут. Волы испугались, побежали, я — за ними. А о черве-то совсем и забыл. Что было дальше — не видел. Утонули твои земляки или же напоили вербу — не знаю…
— Не утонули, а только наглотались соли. Наш омут не глубок, потому что каждый год, осенью, мы сваливаем туда много соли — чтобы сохранить ее на семена. У нас сеют много соли. Если не держать ее в воде, она до весны портится. В этом году я засеял солью пять-шесть гектаров, но не знаю уродится ли она. Дождя что-то не было…
— Хоть бы уродилась! А у нас сеют стекла для керосиновых ламп. Приеду как-нибудь к тебе, и мы поменяемся — я тебе дам стекла, а ты мне — соли…
— Приезжай, только выбери время, когда зреет клубника. Все холмы вокруг нашего села покрыты клубникой. Вчера одна ягода скатилась с горы и угодила прямо в дом Джанковых. Дом рухнул, дети плачут. Сейчас всем селом пойдем откапывать их.
— Когда у вас созревает клубника, у нас как раз поспевают огурцы. Как-нибудь принесу тебе попробовать. Вот, например, сейчас один огурец уперся одним концом в наш дом, а другим — в дверь соседа, что живет напротив. Если подрастет еще немного, закупорит его дверь, как пробка. Всю улицу загородил — не пройти по ней, не проехать. Кто верхом — пытаемся перепрыгнуть через огурец, а кто на телеге — тому хуже, приходится объезжать стороной!
— Хорошо закусить огурчиком! А вот тебя, когда ты приедешь ко мне в гости, я угощу клубникой с медом. Знаешь, сколько у меня меда? Сто ульев у меня, и каждая пчела дает по килограмму меда.
— Меду и у нас много. В прошлом году прилетел огромный рой пчел. Решил я поймать его. Вбил в спину кобылы колья, сплел улей. Потом нарвал немного милиссы, привел кобылу к сливе, на которой устроились пчелы, и стал приманивать их: «Мат-мат, мат-мат, мат-мат!» Когда пчелы залетели в улей, я отвел кобылу на пасеку. Там я попытался снять улей, но, должно быть, кобыле стало больно, и она встала на дыбы. Улей упал, разбился, пчелы разлетелись, а на землю потек мед! Земля им насквозь пропиталась. Случайно на это место упало пшеничное зерно. Оно проросло и за неделю вымахало до самого неба. На рождество мне нечего было делать, и вот я стал взбираться по стеблю к небу, чтобы посмотреть, что делает боженька в день своего рождения. Взбирался я, взбирался, и наконец долез до неба. Поднатужился немного, продырявил в нем головой дырку. Смотрю: господь наш надрезал стебель, и из него, как из крана, течет мед. Господь наливает мед в большие золотые чаши, а остальная божья братия вылизывает их. Подкрался я и выкинул одну за другой в дырку, что проделал своей головой, все золотые чаши. Увидел меня бог, разгневался, закричал, а я юркнул в дырку и стал быстро спускаться вниз по стеблю. На полпути смотрю — стебель перерезан. Домашние не знали, что я полез на небо, и сжали хлеб. Что делать? Стал я вырывать у себя из головы волосок за волоском и привязывать их один к другому. Так, словно по веревке, стал спускаться я на землю. Но на рождество, как сам знаешь, холодно, и у меня окоченели руки. Решил я их погреть. Устроился я на узелке, чиркнул спичкой, а волосок возьми да загорись. Полетел я вниз, шлепнулся в снег и завяз в нем по колено. Нужно было как-то выбираться, поэтому пошел я за заступом. Вернулся, смотрю — лиса грызет мои ноги. Я подкрался к ней, замахнулся и ударил ее заступом. Лиса вскочила, побежала, и обронила письмо. Положил я письмо в карман, откопал ноги и пошел домой. Дома зажег лампу и прочел письмо. А там было написано: «Мельнику надо поменьше болтать и отдать парню муку!».
Мельник смутился и опустил голову.
А тут как раз и зерно смололось. Погрузил я мешки с мукой на телегу и поехал домой.
В прошлом году собрались мы с отцом в Софию. Сделал я себе постолы из свиной
