из серых и жёлтых камней, и ветер ревел в наших ушах. Море билось о каменистый пляж внизу и холодный дождь барабанил по нашим плащам. Небо оплакивало моего деда, а земля стонала. Это были такие похороны, какие он мог бы пожелать сам. Мы похоронили его с охотничьим мечом с серебряной рукоятью и корзиной свежих яблок — его любимых фруктов.
Когда мы отошли, чтобы поплестись назад, в опустевший замок, я обернулся последний раз взглянуть на могилу Дедули. Я никогда не пришёл бы сюда ещё раз. В Новом Свете его кончина стала бы не так уж заметна. Я мигал, когда дождь попадал мне в глаза.
Что-то тёмное и сгорбленное стояло на верхушке свежего каирна.
Это мог быть очень маленький человек, старикашка, укутавшийся от бури в плащ. Или даже толстый ребёнок, если судить только по размерам. Но я знал, что это не был ни тот, ни другой. Вспышка молнии высветила корявое лицо под капюшоном… блеснули синие самоцветы глаз.
Гном поднял правую руку в жесте прощания. Или приветствия…
Я моргнул и отёр глаза от дождя. Так же быстро, как вспышка молнии, гном исчез. Он приходил сказать последнее «прощай» Дедуле, лорду Диармуйду Каррику. И всей моей семье, ибо мы обратили наш взор к новому дому, столь далёкому отсюда.
Я не сказал о появлении гнома ни матери, ни отцу.
Как бы я смог? Гномы похитили мой голос несколько лет назад.
* * *
Дедуля был ещё малышом, когда впервые повстречал гнома в Холмовых Лесах. Прямо перед сумерками перейдя ручей, он увидал крошечную фигуру, за которой гнался чёрный пёс с красными, как пламя, глазами. Он повалил маленького человечка наземь, клыки рвали яркие одежды. Дедуля был очень великодушен, даже в детские года. Он поднял булыжник и метнул его, раскроив псу череп. Псина с воем удрала прочь и, при свете растущей луны, Дедуля помог маленькому человечку подняться на ноги.
Стоя, тот оказался вдвое ниже Дедули (который был вдвое ниже взрослого мужчины) и, к тому же, сгорблен и скрючен. Его лицо, шишковатое, как древесный корень, было бурым и грубым, словно кора. Грязь на его коже вообще не была грязью, но выглядела так же естественно, как волосы на человеческих руках. Он заморгал на Дедулю глазами, подобными сапфирам-близнецам.
— Ты ж из фейриев, точно? — спросил Дедуля и маленький человечек рассмеялся. Это был один из тех духов земли, которых наши предки звали дован шиг [2]… а римляне называли гномами. Народ тайного величия, те, кто перемещались в земле, как рыба в воде.
— Меня Пак’о’лином кличут, — представился гном. — Слуга короля Гоба, что правит королевством самоцветов в Сердце Мира. Ты паренёк отважный… спас меня от этого изверга, что хотел меня тута и оставить. Возвращайся на это самое место завтрашней ночью… будет те награда.
Дедуля заморгал на фейри. — Не просил я награды… — отвечал он, но гном прыгнул за куст и исчез. Под светом луны Дедуля побрёл назад, в отчий дом и всю ночь грезил о Самоцветном Королевстве, искрящемся в земных глубинах. На следующий вечер он снова отправился в лес и Пак’о’лин ждал его, сидя на замшелом бревне.
— Следуй за мной, — велел гном и поскакал через поваленные стволы к отдалённому склону.
Там он показал Дедуле некую пещеру, где залегала неоткрытая мощная золотая жила. — Утром приведи сюда своего отца, — сказал Пак'о'лин, — и вы никогда больше не будете голодать. Ваш род будет процветать на этой зелёной земле. — Затем Пак'о'лин передал Дедуле слова короля Гоба. Он сказал, что Король Земли будет присматривать за Карриками, дабы их обходили горе и раздор… пока они верны мудрости киаллах [3]… Древним Обычаям.
Может, Дедуля рассказал мне всё это, потому что я был лучшим слушателем в семье… видимо, потому, что не мог разговаривать или хотя бы даже спрашивать. В младенчестве я перенёс ужасную лихорадку, которая оставила меня без голоса. В пятнадцать лет я всё ещё пребывал безмолвным.
Дедуля возвёл наш фамильный замок и отстроил поместье Карриков на золото, унаследованное от отца — золото, полученное, благодаря гномьей премудрости. Он держался Древних Обычаев, пока мог, но его сын — Донал Каррик, мой отец — отринул их. Отец никогда не верил историям Дедули о гномах и вместо этого принял слово католических священников, что заявились в наши холмы. Как оказалось, мой отец поставил не на ту лошадку. Теперь Изумрудным Островом [4] владели протестанты. Они заклеймили моего отца и деда, как еретиков. И они дали нам, Каррикам, выбор: лишиться наших земель или лишиться наших жизней.
Отец решил начать новую жизнь в Новом Свете. Когда мы стали собирать вещи для великого путешествия, Дедуля слёг. Я понимал, что он не вынесет переезда с нами. За день до смерти он позвал меня к своему недужному ложу, прошептав в промежутках между прерывистым кашлем.
— Кормак… славный паренёк, — проговорил он. — В Единой Земле есть много миров. Запомни всё, что я тебе скажу. Это гномы забрали твой голос в детстве. Это значит, что ты особенный, Кормак. Однажды они вернут его тебе… когда он понадобится больше всего. Присмотри… присмотри за своей сестрой. Там, куда вы отправляетесь, не место для нежных юных девушек.
Я пообещал ему, кивнув и пожав руку, что запомню это. На него напал приступ кашля и мать отослала меня прочь. На следующий день он скончался.
«В Единой Земле есть много миров».
Я вновь услышал слова Дедули, когда заметил, как гном помахал мне с его могилы.
* * *
Переход через Великий Океан изобиловал штормами. Всё, чем мы владели, было увязано и убрано под палубу. Я делил одну каюту с матерью, отцом и Миарой, моей двенадцатилетней сестрой. Шестеро верных отцовских вилланов делили другую каюту. На борту были и ещё переселенцы, спасающиеся от религиозных гонений, мечтающие о золотых богатствах или бегущие из-за таинственных проступков. Мы расхаживали по вымокшим палубам «Изгнанника» и в свой срок морская болезнь добралась до каждого из нас.
Во время худшего из штормов двух моряков смыло за борт и больше их не видели. Когда моя напало моё собственное недомогание, я вцепился в леер, пока корабль подскакивал и раскачивался, как свихнувшийся великан. Я выблёвывал потроха в пенящуюся чёрную воду. Я слыхал, как кое-кто из команды толковал о морских чудовищах, что рыщут в этих водах и это наполняло меня необычайным страхом.
Однажды, когда я забрёл в грузовой трюм, то увидел что-то тёмное, мелькнувшее
