разные - Судьбы великих

11 апреля 1841 года проводивший в столице свой отпуск поручик Тенгинского полка Михаил Лермонтов получает предписание в течение 48 часов покинуть Петербург и вернуться в часть.

После дуэли с сыном французского посла Эрнестом де Барантом блестящий царскосельский гусар Лермонтов был отправлен, в сущности, в ссылку — в Тенгинский полк, расквартированный на Кавказской линии. Поручик геройски воюет, его дважды представляют к награде, но царь собственноручно вычеркивает имя Лермонтова из списка претендентов. А ведь будь у поэта военные награды, он мог бы добиться отставки. Михаил Юрьевич вовсе не жаждал вернуться к военной службе. Он мечтал заняться изданием литературного журнала, который объединил бы лучшие писательские силы России и где печатался бы он сам. Но с весны 1841 года Лермонтов уже мало надеялся, что Николай I отпустит его с Кавказа — этой Теплой Сибири, как иногда называли его современники. Так что будущее не сулило поэту ничего хорошего.

Итак, Лермонтову надлежит добраться до Анапы — в расположение своего полка. К поэту присоединяются его родственник, капитан А. Столыпин (по прозвищу Монго) и корнет П. Магденко. Лермонтов уговаривает Столыпина завернуть в Пятигорск, где врачи благоволят к воюющим на Кавказе и согласятся «лечить» и здоровых.

Магденко через годы вспоминал: «Промокшие до костей приехали мы в Пятигорск и вместе остановились на бульваре в гостинице, которую содержал армянин Найтаки. Минут через двадцать в мой номер явились Столыпин и Лермонтов… Потирая руки от удовольствия, Лермонтов сказал Столыпину: «Ведь и Мартышка, Мартышка здесь! Я сказал Найтаки, чтобы послали за ним». Так Лермонтов называл Николая Мартынова, своего приятеля со времен учебы в Школе гвардейских подпрапорщиков. Лермонтов бывал в его московском доме и даже, по слухам, ухаживал за сестрой Николая Натальей.

После выпуска Мартынов (1815–1875) служит в Кавалергардском полку, а потом добровольно отправляется на Кавказ в Гребенский казачий полк. В его составе участвует в сражениях с горцами, часто говорит товарищам, что дослужится до генерала, и вдруг, неожиданно для всех, подает в отставку.

Есть предположение, что молодой офицер был пойман на нечестной карточной игре и без шума убран из полка. Дядя Мартынова слыл известным карточным игроком. Да и сам Мартынов по возвращении в Москву играл в Английском клубе по-крупному и почти всегда выигрывал. Когда Лермонтов встретил Мартынова в Пятигорске, тот уже не служил, но продолжал носить форму и не расставался с большим кинжалом.

Лермонтов умел подмечать в людях смешные черты и нередко вышучивал товарищей, иногда довольно зло. Правда, когда он видел, что человек серьезно обижен, мог и попросить прощения. В Пятигорске же мишенью для шуток поэта стал Мартынов.

Вечером 13 июля офицерская молодежь собралась в доме наказного атамана генерал-майора Верзилина, у которого были три дочери-невесты. Вот как описала этот вечер Эмилия Верзилина, по мужу Шан-Гирей: «13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин и порешили не ехать на собрание, а провести вечер дома… М<ихаил> Ю<рьевич> дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л.С. Пушкин…и принялись они вдвоем острить свой язык наперебой… Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и стал острить на его счет, называя его «горец с большим кинжалом» (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал). Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово «кинжал» разнеслось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом, весьма сдержанным, сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание: «Язык мой — враг мой», М<ихаил> Ю<рьевич> отвечал спокойно: «Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями». Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора».

Э. Шан-Гирей пишет, что при выходе из дома Мартынов задержал Лермонтова и повторил фразу, сказанную им при всех в зале. «Что ж, на дуэль, что ли, вызовешь меня за это?» — спросил Лермонтов. Мартынов решительно сказал: «Да!» и тут же назначил день поединка — 15 июля.

Историк литературы А.Ю. Чернов обратил внимание на то, что 13 июля 1841 года исполнилось 15 лет с момента казни пятерых декабристов на кронверке Петропавловской крепости. Лермонтов, конечно же, помнил скорбную дату. Помнили ее и многие из тех, кто составлял тогда пятигорское общество. Чернов предполагает, что ссора между Мартыновым и Лермонтовым могла возникнуть на этой почве. Однако гипотеза историка не подтверждается фактами, хотя она весьма интересна.

Товарищи Лермонтова уговорили поэта уехать в Железноводск, надеясь, что за оставшееся до дуэли время им удастся убедить Мартынова взять вызов обратно. Однако у них ничего не получилось, и поединок состоялся в назначенный срок.

15 июля после шести вечера у подножия горы Машук собралось довольно много народа. Помимо дуэлянтов — по два секунданта с каждой стороны. У Мартынова — А. Васильчиков и М. Глебов, у Лермонтова — А Столыпин и С. Трубецкой. Пришли и просто любопытствующие (что, кстати, было категорическим нарушением дуэльного кодекса).

Далее — предоставим слово секунданту Васильчикову: «Мы отмерили с Глебовым 30 шагов; последний барьер поставили на 10 и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на 10 шагов по команде: «Марш». Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой — Лермонтову и скомандовали: «Сходись!» Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту и в последний раз я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил, Лермонтов упал…»

А вот что пишет со слов того же Васильчикова первый биограф Лермонтова П. Висковатов: «Вероятно, вид торопливо шедшего и целившегося в него Мартынова вызвал в поэте новое ощущение. Лицо приняло презрительное выражение, и он, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета». Выстрелить в воздух Лермонтов не успел.

Как у Мартынова поднялась рука на Лермонтова? Ведь он точно знал, что поэт стрелять в него не будет. В отличие от Дантеса, чужестранца, который понятия не имел, кто стоит по ту сторону барьера, и что значит Пушкин для России, Мартынов прекрасно понимал, кто перед ним. После публикации «Демона» и «Героя нашего времени» слава Лермонтова как литератора была огромной. И все-таки Мартынов выстрелил.

Приговор Мартынову, Глебову и Васильчикову согласно действовавшему законодательству был весьма суровым: их предлагалось лишить чинов и всех прав состояния, то есть дворянства. Однако Николай I, который утверждал приговор, счел нужным сильно его смягчить. На обложке военно-судного дела значится: «Высочайше повелено: майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию, титулярного же советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной им тяжелой раны». Отец — это князь И.В. Васильчиков, председатель Государственного совета, ближайший к царю человек. Еще в 1825 году он сыграл ключевую роль в подавлении выступления декабристов на Сенатской площади.

Лермонтову к моменту гибели не исполнилось и 27 лет. Смерти он не искал, смерть сама нашла его, оборвав жизнь гения, когда он только расправлял свои могучие крылья.

Федор Михайлович Достоевский умер 9 февраля 1881 года. К этому времени писателем были предсказаны практически все важнейшие события, которые произойдут в XX веке. А многие современники уже тогда называли его пророком.

Великий русский сатирик Салтыков-Щедрин так выразился о произведениях Достоевского: «По глубине замысла, по ширине задач нравственного мира, разрабатываемых им, этот писатель стоит совершенным особняком, он вступает в область предвидений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдаленных исканий Человечества».