— Меня замуж сосватали, да свадьбу играть должны были на следующей седмице, за любого мне. А пару месяцев назад меня поймали двое… в лавке прямо… отца закрыли, и утащили…
— И? — совсем тихо выдохнула Хозяйка, поглаживая по темным растрепанным волосам несчастную.
— Два дня… пользовали… едва жива осталась, — проревела Маняша, потом чуть отстранилась и безумными глазами посмотрела на невольную слушательницу. — Я домой, а там… мне сказали, что лучше б померла, чем теперь такая… отец… и жених и… каждый отвернулся, а некоторые и позлословили. Я пыталась забыть, но знахарка сказала, что семя всходы дало…
— Э-э-эх-х! — громко выдохнуло привидение Мири рядом. — И со мной так же было, да только дитя от насильника не понесла.
Маняша вздрогнула при виде утопленницы и опять залилась слезами.
— Меня мать к знахарке послала, чтобы вытравить ублюдка из чрева, а я не смогла, сбежала. Домой хода нет, отец прибьет, ему на меня каждый горожанин пальцем тычет, да и в Мадину тоже… — девушка судорожно вздохнула, в отчаянье выплюнув. — Я себя для Ирана хранила, для любимого, а теперича даже не знаю, кто отец моего ребенка…
Мири зависла рядом, сочувственно качая головой, а вскоре подле них проявились еще три женских привидения. И каждая цокала призрачным языком и качала головой. Да только Маняша уже находилась в таком состоянии, что их искренняя поддержка и сочувствие быстро нашли в ее сердце отклик и заставили отступить естественный страх перед здешней нечистью.
— А почему ты не переехала куда-нибудь? — осторожно спросила Дух, чистыми зелеными глазами пытливо заглядывая в лицо молоденькой страдалицы.
— Куда? — опустошенно спросила та, подолом утирая распухший сопливый нос. — Кому я надобна — без денег и в положении? — она вновь тяжело вздохнула, отлипая от Хозяйки леса и поджимая колени к груди. — Никому! Вот и решилась… в вашем озере утопиться вместе с ним. Вместе!
— А зачем так далеко идти-то было? — снова влезла настырная синюшная Мири.
Маняша положила голову на колени, устало вздохнула и ответила:
— Да просто слухи по Мадине ходят, что озеро ваше зачарованное. И дух здесь живет, который лес защищает от зла и скверны…
— И что? — пискнула удивленно еще одна утопленница, заинтересованно слушая рассказ и жалостливо глядя на несчастную.
Им же скучно здесь, народ-то живой почти не ходит, а вишь, вот какое яркое событие в кои веки приключилось.
— Ну я и решила… что ежели топиться, то в хорошем месте.
— Чтобы испоганить, значит? — ехидно хмыкнула Мири, тут же получив осуждающий взгляд Хозяйки.
Маняша приподняла голову, сжала кулачки перед грудью и честно выпалила:
— Нет, нет, ни в жисть. Я просто смекнула, что может это хорошее место душу младенчика моего защитит. А то мало ли как бывает… потом. Вот наш святой отец про ужасы всякие рассказывает, ну и я…
По группке утопленниц пробежались понимающие смешки. Даже Озерная Дева улыбнулась. Затем мягко спросила:
— Маняш, а если б у тебя деньги были, жила бы дальше? Родила бы?
Девушка грустно хмыкнула, но кивнула, не веря уже ни во что.
— А двух детей поднимать согласилась бы? Своего и чужого, но как своего! — снова спросила Хозяйка, внимательно глядя на девушку.
Маняша удивилась, но снова согласно кивнула.
Неожиданно Дух крикнула:
— Кузьма, Кузьма, беги сюда, дело есть!
Буквально через несколько мгновений из леса выскочил постреленок лет пяти, а за ним трусил — большой серый волк. Маняша напугалась до ужаса — вдруг съест. Да только мальчик спокойно держался за холку зверя и ничего не боялся.
— Познакомься, Кузьма, это Маняша. Она сестрицей твоей названной будет теперь.
Пацан нахмурил темные бровки, выпятил подбородок и обиженно спросил:
— Тина ты меня гонишь что ли?
— Ну ты что? Кузенька? — Дух подскочила, метнулась к мальчугану и крепко обняла. — Мы же говорили, что ты скоро станешь большим совсем, и что ты тут делать будешь? По лесу бегать? А семью с кем заведешь? С русалками? Или кикиморой?
— Вы меня не любите совсем! — крикнул Кузьма, обнимая Тину ручками.
Привидения всполошились, и дружно кинулись обниматься с Духом и пацаном, громко и наперебой уверяя, что кто как не они его любят, холят и лелеют. Теперь Хозяйка леса, мальчик, утопленницы виделись Маняше словно сквозь туман. Сумерки уже сменились ночью, и лишь полная луна давала свет, отражавшийся от озерной глади. Девушке все больше мнилось, что она таки утопла, и все это ей теперь… снится? Она неосознанно потерла глаза.
А когда рядом с ней, тяжело вздохнув, завалился огромный волчище, то и вовсе забыла, как дышать. Но зверь вел себя смирно, что ручной пес, его тело было горячим и приятно согрело живым теплом, ведь рубашка-то на ней промокла. Потом, незаметно для себя, пока пацан играл на нервах у призраков и Озерной Девы, совсем как обычное дитя, окруженное кучей мамок и нянек, привалилась к мягкому боку хищника и уснула.
По утру ее ждала вкусная сытная каша и рассказ про Кузьму. Оказалось, его судьба не менее печальная, чем и у Маняши. Мальчика, будучи несколько дней отроду, бросили в лесу. А сюда, к озеру, младенчика принес серый волк, которого когда-то, по случаю, спасла Хозяйка, отведя глаза охотникам от раненного животного. Вот и рос Кузя среди зверья да русалок.
Маняша настолько прониклась его судьбой, что сама подсела к будущему братцу и обняла за плечи, глотая слезы. Про свою беду она уже как-то перестала кручиниться, ведь она же взрослая и сильная, а мальчонка...
Тина с щемящей тоской и нежностью смотрела на Кузьму, ведь по сути, она его выкормила, а теперь отсылает. И снова останется хоть и не одна, но без живого человеческого тепла. Но так надо: для Маняши и Кузи будет лучше.
— Маняш, Серый вчера раскопал старый разбойничий клад, который проныра-лиходей один схоронил, да воспользоваться награбленным не успел, убили его лет пятьдесят назад. Сейчас соберетесь, клад на Серого навьючим, он вас проводит до города, да и там с ним поспокойнее будет. Пока не устроитесь, он за вами присмотрит, покараулит, да и я пригляжу… как смогу.
Маняша, распахнув глаза от изумления, внимала Тине, а потом внезапно рухнула на колени перед ней и, прижав руки к груди, со слезами выдохнула:
— Хозяйка, спасибо тебе. Век не забуду и…
Тина резко подняла руку, но произнесла спокойно и с мягкой улыбкой:
— Не свое отдаю, посему негоже лишних поклонов бить. За те деньги чужой кровью заплачено, а ты очистишь их, деток вырастишь в заботе да сытости. И сама, надеюсь, от своего счастья прятаться не станешь.
Маняша встала, грустно усмехнулась:
— Нет, знаю я теперича, чего стоит мужская любовь. Не надобна мне такая. Без нее проживу свой век.
— Глупенькая, — услышала она заливистый хохот с берега. Обернувшись, Маняша увидела пару хорошеньких лицом русалок, что лениво хлопая рыбьими хвостами на мелководье, смеялись над ней наперебой: — Мужчины такие горячие… мужчины такие страстные…
— Цыц, вертихвостки! — шикнула Тина на обитательниц таинственных вод, известных своими повадками. Затем обняла Маняшу и тихо шепнула: — Я сама не знаю, но слышала от живых, и вода шептала, что любовь — она такая… всепрощающая и всепонимающая. Если встретишь ее в ком-то, не отворачивайся, не делай больно другому, как сделали недавно тебе. Дай себе шанс на счастье. Обещаешь?
Маняша сглотнула от переизбытка чувств и ответила сиплым голосом:
— Обещаю!
— За мальцом нашим присмотри… как любящая мать. Обещаешь? — едва слышно потребовала Дух.
— Клянусь! — снова выдохнула Маняша.
Вокруг нее словно колокольчики звякнули: то магия озера обещание приняла.
А вскоре Тина сама плакала, зависнув туманом над озером и глядя вслед удаляющейся троице: беременной девчонке, нагруженному дорогим добром волку, да мальчику, который шел и часто оглядывался, махая ручонкой. Пусть не навсегда расстаются, и присмотреть Тина сможет, но как же больно и страшно за него. Но — надо! Человеческому мальчишке лучше будет среди своих. Тем более, когда теперь есть и приемная мать, и средства для жизни.
Глава 2
— Тина, ну Ти-и-ин, а ну брось! Ишь чего удумала — хандрить, — Мири подлетела поближе к Хозяйке, сидевшей на кочке и с тоской глядевшей вдаль.
Та откинула золотисто-пшеничную косу за спину, кончик которой так и норовил окунуться в воду, виновато улыбнулась привидению, потом, сорвав травинку, начала возить ею по воде.
— Не знаю — что со мной, тоскливо что-то, в груди ноет... — тяжело вздохнув, тихо посетовала Дух.
— Любовь это, любовь, любовь, любовь... — наперебой защебетали русалки, брызгаясь водой и гоняясь друг за дружкой.
Мири, сложив призрачные, днем почти невидимые руки на внушительной с виду, но бесплотной груди, осуждающе покачала головой, глядя на непоседливых, легкомысленных русалок, и заискивающе предложила:
