Смысл стакана, думал Антон, чтобы в нем что-то было. Поэтому стеклодув и вливает в нас с рождения 70 процентов жидкости. Наша же миссия – довести это число до ста. Так мы достигаем Абсолюта и впадаем в лужу вечности, когда жидкость из нас выливается за края.
В брюхе Антона взрывались пузыри, и ему было приятно от мысли, что с каждым днем он становится все ближе к луже вечности. Так иногда, оказавшись в лифте, он замечал, что в нем нассано, и удивлялся мысли, что в той луже тоже кипит жизнь, что это такая Ссанная вселенная, и у нее есть свой Бог – Человек. И тут же, в апогее философских размышлений, Житковский наступал в лужу и размазывал ссанину по грязному полу. Специалист по мусору и владелец волшебной лыжной палочки хохотал – он уничтожал чей-то мир.
Мяч перелетел через забор, отпружинил от асфальта и ударил Житковского в висок.
– Эй, дядя, подай мячик! – крикнул из-за забора лопоухий мальчик с прической-гнездом.
Антон спрятал сеточку с водкой под лавку, угрожающе помахал в сторону забора кулаком, подбросил мяч и неуклюже ударил по нему что есть мочи. Мяч взлетел высоко в небо, на мгновенье слился с солнечным дискоми упал за изгородь, запрыгав по футбольной площадке, как кузнечик. Мальчик с гнездом на голове побежал за ним.
Житковский почувствовал гордость и даже какую-то общественную значимость: что он еще могет, не только бухать горазд, но и по мячу может нехило вдарить, хоть и не играл в футбол добрых лет 15. С чувством собственного превосходства Антон выпрямил сутулый хребет, захрустев позвонками, и обернулся к скамейке, перед которой уже стояли трое юнцов в милицейских кепках. Один их них, самый рослый, держал кожаную папку с заготовленным белым листом бумаги.
– Ну что, папаша, распиваем? – спросил обладатель папки.
Антон кашлянул и виновато опустил глаза. Если бы не почерневшая от спиртуоза кожа, на его лице можно было бы даже рассмотреть багрянец.
– Я, это, сынки, мамку похоронил, – по-коровьи промычал Житковский. – Один теперь совсем остался, со мной только кот мой Фитиль да старые ковры.
Милиционеры переглянулись.
– А Фитиль почему? – спросил низкорослый сержант с лицом циркового карлика.
– Гадил котенком шибко. Скорострел.
– Ты вот что, папаша, – спрятал бумагу в папку патруль. – Дома матушку оплакивай, так сказать, не нарушал чтоб закона. И вот еще, – милиционер бросил взгляд на лежащий на скамейке кубик плавленого сырка. – Закусывай, дядя. А то ж вместе с матушкой ляжешь по соседству.
Низкорослый неприятно захрюкал, обнажив большие заячьи зубы, и вся троица направилась в сторону яблоневого сада, над которым поднимался серый дымок. Наверное, шашлык, подумал Житковский.
***
Впереди задребезжал трамвай. Антон стоял на светофоре, ожидая зеленого сигнала. В желудке урчало. С утра в нем побывали лишь бутерброд с маслом, стакан крепкого чая да вот еще кусочек плавленого сырка поверх «Водолея». Занятное сочетание, подумал Антон, словно жижа из канализации в животе.
Через дорогу за трамвайным депо прогнивало городское водохранилище. Житковский бывал там часто по должностным обязанностям. Поэтому прекрасно знал, что более мерзкое место Господу Богу было придумать сложно.
Горка вокруг водохранилища представляла собой сложный союз неорганики: обрывков газет, пластмассовых стаканчиков, одноразовых шприцов и использованных гандонов. Все эти предметы лежали единым ковром, из-за которого не могла вдоволь надышаться земля.
В самом водохранилище стояла зеленая, цвета гноя, вода, которая никуда не текла. Здесь не было ни рыбы, ни уток, ни крикливых чаек. На поверхности воды дрожали маслянистая пленка и застывшие во времени пачки от сигарет «Корона» и пакеты от чипсов «Онега». А на дне лежали ботинки, банки от тушенки и трупаки местных алкашей. Живые попрятались по кустам и пили за светлую память усопших товарищей. В такой астральной связи Житковский находил что-то сентиментальное, отчего хотелось любить бомжей и сталинистов.
Антон остановился у подножья ивы, раскинувшей свои дреды над тропинкой, и присел на парапет. С этого места открывался хороший вид на строящийся элитный дом по улице Седых. Дом был пока только утеплен и не облицован, поэтому тоже имел болотный цвет и сливался с водохранилищем, как брат по духу. Выглядело так, будто многоэтажка растет из воды и в ней живут жабы и кикиморы. Так Антон его и прозвал – жабий дворец.
Житковский присосался к «Водолею» и опустошил сразу полбутылки. Внутри грудной клетки уже мурлыкал котенок, и Антон даже пожалел, что у него нет никакого домашнего животного. Сейчас он подумал о маме, которая плетет веники в своем доме в Глубоком. Маму он не видел четыре года. В последний раз, когда к ней приезжал, он выпил за ночь бутлю домашнего вина, мама выгоняла его из хаты кочергой. И он плакал. Но главным образом из-за того, что у него не было денег на электричку и опохмел. А мама крикнула напоследок с порога, что он не сын ей, а байстрюк. Антон вернулся в Минск только через трое суток. Два дня он пил с мясником из магазина «Зорачка», еще день добирался домой на попутках.
Если у жизни и есть смысл, говорил себе под тенью ивы Житковский, так он в том, чтобы этот смысл не просрать. Можно вот, например, жить, чтобы жрать, а потом срать. И это будет смыслом. А можно, чтобы наполнять свой сосуд жидкостью, пока не выплеснешься окончательно в лужу вечности. Вот, например, жил-был человек и звали его Хер Моржовый. Хотел он все иметь, чтобы хорошо жрать. И так он и жил. Поставил во главу угла банкноту, молился ей, жрал и срал. А потом оказалось, что всю жизнь он свою так и просрал. Ни одного друга настоящего не осталось, потому что еще в молодости он по головам всех своих друзей потоптался. И ушел он из жизни как одушевленная пищеварительная система. И поставили у него на могилке холодильник, на котором написали: «Он жрал, чтобы срать».
С другой стороны, добавил Антон, вот есть я. Я меньше жру и меньше сру. Потому что больше пью, а что не вмещается – выпускаю через член, природный фильтр. И получается, что особого смысла жизни у меня вроде как и нет, но я его хотя бы не просираю. А плыву по бурлящей реке к бурлящему своему будущему и сам бурлю изнутри. И везде эти пузыри, как планеты, крутятся вокруг Солнца единого, что есть суть стеклодува, и есть у них порядок, и нет никакого порядка одновременно.
***
Если ты на улице, то никогда не замечаешь, как темнеет. Другое дело, если дома. Зашел в помещение. Еще светло вроде было. А вышел через пять минут – уже темно. И думаешь в такие моменты, что, может, что-то важное пропустил. И чувствуешь, что облом.
На улице сумрак является иначе. Вот и сейчас Житковский не заметил, как стемнело. И только тупо осознал: да, уже вечер, и нихера не видно толком. Единственное, что мог разглядеть, – это силуэт элитного дома, который стал черным, как и гладь водохранилища.
Рука потянулась к сумке и зашарила там. Бутылка нашлась сразу, Антон выдернул ее и поставил на парапет. Дальше в сеточке было пусто. Житковский посмотрел под ноги в надежде увидеть плавленый сырок, но закуски и след простыл. Пить на пустой желудок не хотелось. Ладно бы еще нормально с утра поел. Так нет ведь – наверняка буду блевать. Это если ты человек здоровый, еще ничего. А когда гастрит, накрывает внезапно – и начинается карусель, домой так просто не добраться.
Вблизи, на асфальте, Житковский увидел ворону. Она била клювом и прыгала в танце неврастеника. Заметив Антона, птица широко расправила крылья, попятилась и вдруг сделала рывок, вспорхнув над водоемом. Птица растворилась во тьме, и Антон даже подумал, что сейчас она может удачно атаковать, вылетит внезапно, так что он ее даже не заметит, и вопьется в лицо. Но ничего не происходило. Мгла висела над черной водой плотным занавесом, и только вдалеке на фоне чернильного неба выделялся силуэт элитного дома.
На том месте, где недавно крутилась ворона, лежали светлые крошки. Нагнувшись, Антон сразу узнал знакомый кислый запах, которого ему сейчас так не хватало.
Вот б…я, сырок…
Он взял одну крошку и положил на язык.
Мысль о том, что она, возможно, побывала в клюве грязной птицы, не вызвала у Житковского никакого отвращения. Он даже испытал чувство духовной близости, так как, по сути, был таким же вольным странником – вонючим, немытым и никому не нужным расп…здосом, как эта черная тварь с клювом вместо рта.
Он посмотрел на бутылку, увидел, что в ней осталось чуть меньше половины, и облизнулся. Проблему нужно было как-то решать. Житковский повернул пробку по часовой стрелке и приготовился пить. Но в этот момент почувствовал слева новое присутствие.
Вороны на асфальте не было, но в темноте явственно проступало очертание силуэта, который становился все больше. Тень надвигалась, и на секунду Антону почудилось, что она плывет, потому что не было слышно шагов.
Тень поравнялась с Антоном, и он узнал в ней мальчика с прической-гнездом. С виду ему было лет 10. Обычный ребенок, попытался успокоить себя Житковский. Но зачем он надел в такой поздний час светозащитные очки? И зачем этот странный галстук в расцветке георгиевской ленты поверх майки? И что у него вообще на ногах? Почему вместо ботинок тряпичные красные мешочки, обвязанные вокруг голени веревками?
