тех, кому деваться некуда, ни кола, ни двора. Повидал там Добряков таких –
пропивших квартиры, промотавших все деньги, ночующих под заборами и на
стройках. Эти, понятное дело, за счастье сочтут провести полтора месяца на
халяву, на всем готовом. А ему зачем туда? У него квартира. Своя, отдельная.
Работы пусть пока нет, но ведь когда-нибудь она появится, не может не
появиться!
«Так что извините, доктор, - злорадно подумал Добряков, - но я не ваш
пациент, тут вы ошиблись! Крупно ошиблись!»
И вот снотворное кончилось. Он проснулся около полудня, опохмелился и
стал собирать бутылки. Сложил сорок семь штук в огромную «челночную»
сумку, переложил их тряпьем, чтобы не звенели дорогой и застегнул
«молнию». Ехать до пункта приема нужно было с полчаса, а чтобы не
тосковать в дороге, он налил в пластиковую бутылку из-под кваса пол-литра
пива. На этот случай у него имелось несколько таких темных бутылочек.
Отвинчиваешь в автобусе пробку, не спеша потягиваешь пивко… Хорошо! И
на взгляд других никакое это не пиво, а самый настоящий «Очаковский» квас, который любит и пьет, почитай, весь город. Так что и людей не стыдно, и
самому удовольствие.
Когда автобус подошел к конченой остановке в глухом частном секторе возле
железнодорожной платформы, бутылочка, как полагается, была пуста.
Добряков бережно завинтил крышку, сунул пластик в карман и выволок
сумку из автобуса. Осмотрелся. Так, все в порядке. Работают. И поспешил к
покосившемуся вагончику, где бывший алкоголик Порфирьич, глубокий
6
старик в засаленном пиджаке и с неизменной потухшей папироской в зубах, сосредоточенно пересчитывал бутылки и тыкал грязным пальцем с
обгрызенным ногтем в потертый калькулятор. Потом, вынув из-за пазухи
толстую пачку бумажек, старик отсчитал, сколько положено, и протянул
деньги пожилому потрепанному мужику.
«Бывшим» Порфирьича называли не только за глаза. Он и сам откровенно
признавался каждому, что прежде, еще лет десять назад, ужасно и запойно
пил, но потом вдруг как-то враз сумел завязать и с тех пор, по его словам, не
брал в рот ни капли. Даже по праздникам. Говорил он это охотно, каждому
клиенту, словно ждал: а не попросит ли кто-нибудь рассказать об этом его
секрете. И тогда, конечно, он подробно и обстоятельно, с доскональным
описанием конкретных случаев и тончайших нюансов симптоматики,
сердобольно расскажет о своем личном опыте. Текст этой лекции давно был
им сочинен, нацарапан на тетрадном листочке и заучен наизусть. Более того, на разные случаи жизни в голове Порфирьича хранилось несколько
вариантов лекции – для запойных, пропащих алкашей, для начинающих, для
решивших завязать. Но главным коньком каждой лекции, ее сутью и
квинтэссенцией была финальная ее фраза: «Алконавты не наследуют
царствия Божия!» Где, когда он услышал эту фразу – было, наверное,
неизвестно даже ему самому, однако убийственность и неоспоримость ее, да
еще после такой содержательной лекции, должна была, он не сомневался, у
любого окончательно отбить пристрастие к бутылке. Но, на беду
Порфирьича, таких заинтересованных слушателей среди сдающих тару
почему-то не находилось, и старик каждый раз, поглядев в глаза очередному
клиенту или клиентке, увидев их потухшие взгляды и трясущиеся руки, с
грустью наблюдал, как люди алчно пересчитывают деньги, попутно
производя несложный арифметический расчет, и удрученно вздыхал: «Не
наследуют, не наследуют …»
7
Еще издалека завидев знакомого мужчину, своего давнего и постоянного
клиента, Порфирьич приветливо помахал рукой и заведомо приготовил
большой пустой ящик, поставив его перед собой. Добряков опустил сумку
перед стариком и выдохнул:
- Здорово, Порфирьич!
- Привет, - кивнул старик. – Сосчитаем? – и принялся вынимать из сумки
изумрудно сверкающие на ярком солнце бутылки.
- Ты верен себе, - осклабился Порфирьич, составив бутылки в ящик. –
Берешь по-крупному. А то приносят по три, по четыре штуки, не успевают
получить гроши, как тут же бегут пропивать их. Эх, хороши наследнички, -
опять вспомнил старик свою несостоявшуюся лекцию. – Не наследуют они,
понимаешь, не наследуют…
- Слышь, Порфирьич, ты того… давай после поговорим, - отказываясь
понимать приемщика, перебил его Добряков: воздействие алкоголя
проходило, к груди подступало знакомая тяжесть. – Ты дай мне бабло, а
поговорим потом. Я вот до киоска добегу, - ткнул он рукой в сторону, -
вернусь, и поговорим.
- А послушаешь меня? – взыграла в старике надежда.
- Послушаю, - нетерпеливо отмахнулся Добряков, – куда ж я без тебя?
- Ну, смотри, вертайся. Я по секрету тебе одному такое расскажу… Никому не
довелось говорить, а тебе, так и быть, расскажу. Уж очень жалко мне тебя…
«И этот жалеть взялся!» – чертыхнулся Добряков, пересчитал деньги и,
свернув за угол, зашагал к пивному ларьку, где постоянно слонялись
завсегдатаи порфирьичевой приемки. Кивнув двум-трем знакомым, он встал в
очередь, а когда она подошла, попросил две бутылки холодненького. До дома
хватит.
8
«Ах, да, Порфирьич же навязался!» – вспомнил Добряков. Обижать деда не
хотелось, и он и купил еще одну бутылку. Свернул сумку, запихал ее в
карман, две бутылки зажал в левой подмышке, а третью, вынув зажигалку,
откупорил сноровистым, заученным движением. Опрокинув на ходу пол-
литра и заметно взбодрившись, он вернулся к старику. Дед уже поджидал его.
Обмахнул запылившуюся лавочку грязным полотенцем, уселся с одного
конца, жестом приглашая Добрякова присоседиться. Тот плюхнулся на
скамью, откупорил вторую бутылку, глотнул из горлышка, сладко отрыгнул и, закурив, бросил:
- Ну, чего там у тебя, Порфирьич?
- У тебя время-то есть? – мягко поинтересовался старик.
- Да есть пока.
- Вот скажи мне, зачем ты выпиваешь? - осторожно, издалека завел старик.
Добряков даже поперхнулся, окатив Порфирьича кислой пеной.
- Ну, ты даешь, дед! – усмехнулся он: алкоголь живительно растекся по
сосудам, в голове прояснилось, тянуло общаться. – А сам-то зачем всю жизнь
пил? Ведь бросил-то без году неделя…
- Не неделя, не неделя, что ты! – испуганно замахал руками Порфирьич. –
Счет веду точный, струпулезный, как говорится! В прошлом месяце минуло
одиннадцать лет, как в рот не беру.
- Сам ты «струпулезный»! – захохотал Добряков и похлопал деда по плечу. –
Вон, весь опаршивел, на человека не похож!
- Много ты понимаешь! Не похож! – тоскливо передразнил Порфирьич,
понимая, что лекция, видимо, опять не состоится. – Видел бы ты, на кого я в
свое время походил, когда пил, как ты вот теперь.
9
- Ты, Порфирьич, в мою душу не лезь, ладно? - зыркнул Добряков. – Если
имеешь сказать по существу – говори. А судей мне не надо. Не на страшном
суде пока.
- Вот-вот, - приободрился старик. - О Страшном суде это ты правильно
сказал. На нем и решится, кому войти в царствие Божие, кому нет…
- Да ты что хрень какую-то несешь? – Добряков не на шутку начинал
выходить из себя. – Может, выпьешь лучше, прояснишь мозги? – он протянул
старику ополовиненную бутылку. – Мало, так еще схожу.
Старик презрительно осклабился.
- Царствие Божие усилием нудится, - продолжал он лепетать невнятное.
- Ты случайно, не баптист, а, дед? – Добряков смотрел на него уже совсем
квадратными глазами. - Что мне твое небесное царство, когда я в земном
обитаю? Мне и тут совсем неплохо!
Порфирьич молчал, опустив глаза. Добряков понимал, что обидел старика.
Чего-чего, а этого он вовсе не хотел. Желая смягчить ситуацию, он легонько
толкнул Порфирьича под локоть и сказал:
- Ладно, дед, не сердись. Я ведь не со зла, ты меня знаешь. Ты мне лучше вот
что скажи, опыт-то питейного дела у тебя, я вижу, немалый.
Порфирьич снова встрепенулся и поднял глаза.
- Да-да? – заискивающие посмотрел он на Добрякова.
- Скажи мне, - продолжал тот. – Вот ты прошел огонь, воду и медные трубы.
Наверняка выпил Атлантический океан…
- Про Атлантический не знаю, - перебил старик, - а вот Ледовитый точно
выпил. Потому как всегда пил холодненькую, запотевшую.
10
- Ну ладно, Ледовитый так Ледовитый. Тоже неплохо. Так вот скажи мне, дед, ведь наверняка есть какие-то способы, чтобы похмелье не было таким
ядреным, противным?
- Есть, знамо дело, есть, - кивнул старик, воодушевленный надеждой хоть
как-то помочь страждущему. – Но тут ведь, как говорится, клин клинышком.
- Чего? – не понял Добряков.
- Зелье – зельем, говорю. То исть, от чего хвораю, тем и лечусь.
- А, это ты про это вот, - Добряков покачал бутылкой с остатками пены на
дне. Допил и отшвырнул бутылку подальше в кусты. – Это даже не похмелье, это поправка скорее. Так, чтобы в норме быть. А я про настоящее похмелье –
