страдал и до самой пенсии исправно и похвально работал главным
бухгалтером в совхозе.
Добрякову было тринадцать лет, когда погибли дед и бабка – вместе, в один
день и час. Это было 23 февраля. Днем мальчик пришел в крохотную избу на
окраине села поздравить дедушку с Днем Советской Армии и запомнил, что
дед был трезв и приветлив, а бабушка угостила внука вкусным тортом, каких
потом во всю свою жизнь он никогда не едал. Секрет этих тортов был в их
приготовлении. Как позже узнал Добряков, бабка каким-то особенным, ей
одной известным способом, выпекала коржи в русской печи, потом долго
томила их в сладком сиропе, а уж затем складывала в торт, прослаивая их
вкуснейшим кремом, также приготовленным по уникальному рецепту.
Так вот, поздравив в тот день деда, поблагодарив бабушку, мальчик
отправился домой, не зная, что видел их живыми в последний раз.
Среди ночи его разбудили громкие голоса родителей. Мама в пальто подошла
к его кровати.
- Оставайся пока с тетей Фисой. Бабушка и дедушка умерли, - сказала она в
спешке.
16
И ушла. В комнату вошла соседка тетя Анфиса (Фиса, как называли ее
родители и сам мальчик) и присела на край его кровати.
- Ты успокойся, - погладила она его по голове. – Все умирают, бояться не
надо. Ты ведь не боишься?
- Нет, - тихо ответил мальчик Добряков и, наверное, не слукавил: это была
первая смерть в его жизни, и он еще хорошенько не знал, что она собой
представляет.
– Ну и прекрасно, - улыбнулась тетя Анфиса. – Я побуду с тобой. Спи, еще
ночь, - и накрыла его до подбородка одеялом.
Он повернулся к стене и действительно скоро уснул. А во сне увидел деда и
бабушку, которые пекли большой вкусный торт в печи. Потом дед сноровисто
взгромоздился на огромный корж, бабушка подхватила ухватом корж вместе с
дедом и сунула в печь. Дед улыбнулся и сказал: «Я умер». Потом на корж
села бабушка, ухват сам взвился в воздух, поддел тесто и сидящую на нем
старушку и отправил вслед за дедом. Добряков услышал бабушкин веселый
голос: «И я умерла», а чья-то невидимая рука взяла черную заслонку и
закрыла ею пылающий очаг.
Проснувшись, Добряков понял, что сон был навеян любимой его сказкой про
Жихарку, которую часто рассказывала ему бабушка. У деда с бабкой жил
внучок Жихарка – озорной, шебутной, неугомонный. Ушли как-то старик со
старухой в лес, а Жихарку одного оставили, наказав, чтобы сидел дома и
никуда не выходил. Но едва ушли, Жихарка прыг-скок на полянку и
столкнулся нос к носу со страшным Бабайкой. Бабайка улестил мальчонку и
пригласил в дом. А там предложил растопить печь и поиграть в калачики.
Жихарка спросил, что это за игра такая, а Бабайка ответил, что ребенок, мол, садится на лопату, и его суют в печь, где он превращается в симпатичный, румяный калачик. Ну, раз так, уселся Жихарка на лопату, руки-ноги
растопырил и ждет. А Бабайка ворчит: «Да кто же так на лопату-то садится?»
17
Жихарка уже тогда начал смекать, что к чему, но прикинулся простачком и
говорит: «Да не знаю я, как садиться, покажи!» Бабайка подивился
бестолковости ребенка и решил показать. Уселся на лопату, руки сложил,
ноги сплел, хвост поджал. А Жихарка не будь дураком – вжик его в печь! И
заслонку закрыл. Бабушка, заканчивая сказку, всегда говорила: «И Бабайка
умер». Наверное, именно так умерли минувшей ночью и дед с бабушкой.
Однако все было не так розово, как представлялось ребенку. Родители вскоре
выяснили, что дед после ухода внука попросил бабушку выставить на стол
литровую бутыль домашнего самогона, который в те времена в редких семьях
не водился в подвалах да в схронах. Приговорив емкость, поспал немного, к
вечеру проснулся и потребовал еще литр. Ну, в честь праздника бабушка не
возражала. Истопила печь углем, накормила мужа, а пока он праздновал на
кухне, прилегла в соседней комнате и задремала. Странный шум разбудил ее.
Она выбежала на кухню и увидела, что супруг лежит возле табурета, на
котором частенько курил у печки. Изо рта старика шла густая кровавая пена, его глаза закатились, он едва дышал. Бабушка испугалась, выбежала на улицу
и стала звать на помощь. Покричала с минуту, вернулась в избу и стала
суетиться над дедом, стараясь привести его в чувство. Однако ничем не
помогла ему, наоборот, вскоре тоже легла рядом. Прибежавшие на крик
соседи застали на полу два трупа.
Как выяснилось, дед до того напраздновался самогонкой, что потерял всякое
чувство реальности. Сидя у печки с папиросой, он вдруг зачем-то вздумал
задвинуть вьюшку1. Может, почувствовал холод из трубы, может, захотел
больше тепла в избе сохранить, - однако сделал это раньше положенного.
Скопившийся в избе угарный газ убил его через пятнадцать минут. Если бы
бабушка, выбежав звать на помощь, не возвращалась в избу, а побыла на
морозце, ее миновала бы такая страшная смерть…
1 Чугунная перегородка в печной трубе для прекращения тяги воздуха.
18
Первые в его жизни похороны запомнились Добрякову навсегда. Морозный
день, искрящиеся на ярком молодом солнце игольчатые снежинки, грай галок
в поднебесье. И два гроба, в которых лежат такие знакомые, но почему-то
удивительно не похожие на живых бабушка и дедушка.
Отец его, главный механик колхоза, был по деревенским меркам человеком
образованным – окончил техникум механизации, любил читать и собрал
неплохую, несмотря на тогдашний книжный дефицит, домашнюю
библиотеку.
И тем не менее ни один красный день календаря не встречал без бутылки.
Уточняем: не только праздники (тут уж, как говорится, сам Бог попускает), но
каждое или почти каждое воскресенье пребывал навеселе. Мать, простая
доярка, украдкой вздыхала, но открыто перечить мужу не смела – очень уж
уважала его и полагала, что образованному человеку такие слабости иногда
позволительны. «Иногда» подразумевало по меньшей мере еженедельно. Но
ведь не запойный же он в конце концов, зарплату исправно приносит в дом.
Выпив, отец становился говорлив, чем никогда не страдал, будучи трезвым.
Щуря осоловевшие глаза на супругу и напустив на себя степенный, как ему
казалось, вид, он поднимался из-за стола, подходил к книжному шкафу и
осторожно, благоговейно открывал дребезжащую слабо закрепленным
стеклом дверцу, вынимал первую попавшуюся книгу, проводил пальцем по
языку и начинал листать страницы и зачитывать матери самые
«вдохновенные», как он выражался, эпизоды. Особенно любил и знал едва ли
не наизусть сцену гибели Аксиньи из «Тихого Дона». Перед чтением не
забывал напомнить, что это «великая книга». По мере чтения голос его
срывался с патетических высот, становился сдавленным, приглушенным, и
через минуту отец уже не читал, а рыдал над раскрытой страницей. Сыну в те
годы казалось, что, открой он книгу на этом эпизоде, наверняка увидит
изъеденные слезами буквы и размытые, пожелтевшие страницы великой
19
книги. Мать слушала некоторое время, потом слабо отмахивалась и,
проронив: «Не ты это плачешь, Павел, алкоголь в тебе плачет», медленно
уходила на кухню. Дела там не переводились никогда. А отец, прижав сына к
себе и гладя его по голове, тряс перед ним раскрытой книгой и всхлипывал:
- Но ты, хоть ты-то понимаешь?
Добряков-младший согласно кивал головой и, подождав, пока отец
успокоится, осторожно высвобождался из его объятий и спешил к матери на
кухню. А отец долго еще возился у книжного шкафа, в который раз том за
томом пролистывая всю эпопею кучерявого донского классика.
Вообще надо сказать, что этот книжный шкаф был гордостью отца: на его
покупку не было потрачено ни копейки из зарплаты. Перебирая однажды
кладовку, отец заметил, что в ней скопилось столько старых газет, что можно
использовать их с определенной выгодой. Они с сыном выволокли из чулана
большие старые сани, представлявшие собой огромное старое корыто,
закрепленное на широких охотничьих лыжах, загрузили их с верхом,
перевязали шпагатом и направились к пункту приема вторсырья. Получив за
первую партию приличные деньги, отец приободрился: дома оставались еще
полтора десятка таких кип. И два дня с утра до вечера Добряков-младший
волочил тяжеленную для десятилетнего ребенка поклажу по проложенному
маршруту. Проваливаясь в подтаявший снег, мальчик упорно тянул сани,
терпеливо дожидаясь, когда отец отблагодарит его за недетские муки. И
впрямь удостоился за свое усердие двадцати копеек на шоколадку «Аленка».
Вскоре после этого отец взял на работе отгул, завел колхозный грузовик и
уехал в райцентр, сказав матери, что вернется не поздно: до города было
