Какой удивительный, не укладывающийся, кажется, ни в какую здравую логику факт: идет страшная война — до того ли! — а в формально нейтральной Швеции, из последних сил балансирующей между противоборствующими лагерями, немцы (!), антифашисты (!) показывают на сцене великого русского, далекого им по времени и месту графа, выясняющего отношения с женой, царем, церковью и Богом! Что хотели они этим сказать?
Швеция в войне не участвовала. Но не совсем нейтральным был ее нейтралитет — сначала он склонялся в пользу Германии, потом — антигитлеровской коалиции. Делались политические уступки той или другой стороне, коммерческие поблажки и, конечно же, ее территория кишела разведками разных стран. Зная это, можно предположить, какие там кипели страсти, какие обитали страхи, сколько свершалось подлостей и предательств, и наверняка совершались геройства.
Какое участие в развернувшейся борьбе могли принять немецкие антифашисты-актеры? Их поле боя — сцена, их оружие — сценическое слово. Они ставят пьесу «об уходе», выводят к рампе непротивленца, поднявшегося на активный протест. Они как бы указывали на нравственный пример человека, который, осознав, что не может помочь всем, считает важным заявить хотя бы о своей собственной человеческой позиции, явив тем самым и свое высшее предназначение, как он его понимал. Отсюда, наверное, и цвейговское название «Побег к Богу».
В той обстановке задумать и осуществить спектакль о Толстом, о русском гении, в момент, когда мир напряженно следил — пересилит ли врага Россия, значило ясно заявить о своих симпатиях, о своей уверенности, что спасение мира придет с Востока.
Всем ли мог понравиться их поступок, не рисковали ли они даже жизнью, ведь все их действия, наверняка, могли тайно просматриваться теми подпольными вражескими силами, которые практически беспрепятственно действовали на территории этой нейтральной страны?
От такого предположения, так поставленного вопроса оставался всего шаг до идеи чрезвычайно острого и романтического по сути сюжета. Причем о его исторической, так сказать, правомочности свидетельствовал и второй факт из того же смыслового ряда. А именно: в том же 1943 году, только в Лондоне, в «Феникс-театре» состоялась премьера спектакля по роману «Война и мир».
Лондон еще не оправился после страшных бомбежек, а в театре показывают Толстого!
Кстати, справка попутно: в годы войны в Лондоне роман «Война и мир» был издан полумиллионным тиражом! Весь тираж разошелся. Люди преисполнялись надеждой, читая о победе русских над французами: они и теперь победят!
В Лондоне режиссер Ю. Гельцер начинал свой спектакль с пролога: осень 1941 года, артиллерийская батарея, обороняющая Москву. В минуту боевой передышки солдаты вспоминают героев великого романа. Дальше — само действие, показывающее как русские одолели супостата, вторгшегося на их землю.
Только ближе к середине восьмидесятых эти «зацепившие» сознание сведения, до поры где-то дремавшие, — война, Стокгольм, Лондон — сначала мелькнули в голове как возможный сюжет, а потом стали в сюжет превращаться. Действительные события, оставаясь таковыми по сути, постепенно получали энергию воображения, обряжались в одежды конкретики и в конце концов сплелись в новую подлинность: домысел напитал замысел. Появился сценарий «Смерть за кулисами».
Стокгольм в годы войны. В городе действует немецкая шпионская группа, среди обязанностей которой — следить и «за состоянием умов», за настроениями нейтральных шведов, по возможности не допуская антигитлеровских настроений. И тут становится известно, что группа актеров-антифашистов собирается поставить спектакль по роману Льва Толстого — «Наташа Ростова». В труппе далеко не все артисты в восторге от этой идеи — она опасна, есть тайные силы, которые постараются не допустить спектакля, восхваляющего патриотизм и стойкость русских. Но юная Карин, назначенная на роль Наташи, считает унизительным бояться, она исполнена энтузиазма сыграть эту роль.
Однако в труппу внедрен шпион — молодой человек, который должен докладывать немцам обо всем, что в ней происходит. Молодой человек влюбляется в Карин, однако фашистский долг и страх перед расправой оказываются сильнее. Перед самой премьерой происходит страшное…
Что происходит и чем заканчивается — говорить не буду. Если читатели пожелают познакомиться со сценарием — он помещен в этой книге.
Поясню еще раз: в моем сценарии актеры-антифашисты разыгрывают не «Побег к Богу», и не роман «Война и мир» как таковой, что было в реальности, а пьесу «Наташа Ростова», как сказано выше. Она, эта пьеса, лежала перед глазами, мною же сочиненная. Ее за несколько лет до сценария заказал мне главный режиссер Московского тюза Юрий Жигульский, заказал, а потом замечательно поставил. Свою «Наташу Ростову» я и использовал в сценарии.
И еще один «ход» позволил я себе: главные действующие лица в сценарии — Карин, Стен, Карл, Эрна, Эрвин, Оскар написаны так, что при желании в них можно разглядеть определенные черты толстовской Наташи, Пьера, Андрея, Элен, Анатоля, Николушки Болконского. Получился этакий сознательный парафраз, перенесение классических образов в иную среду. И некоторые сюжетные повороты взяты как бы из классического первоисточника. Осмысленые совершенно по-новому, они, мне кажется, придают сочинению дополнительное своеобразие.
Когда-то, в конце семидесятых, режиссер Борис Дуров, ставший особенно известным после фильма «Пираты XX века», поставил на Киностудии им. Горького фильм «Лидер» по моему сценарию. Работа получилась заметной, ленту хорошо приняла пресса, подростки из самых дальних уголков присылали и мне, и на студию письма, порой исповедальные.
Теперь Борис увлекся сценарием «Смерть за кулисами». Мы вместе сидели в Ленинке, обогощаясь сведениями о Швеции периода Второй мировой, обсуждали сюжетные повороты. В 1991 году этот двухсерийный фильм вышел. Время для нашего кино было не самое лучшее, все трещало по швам, деньги на постановку наскребались с огромным трудом. То ли организационные трудности, то ли что другое было тому причиной, только фильм «Смерть за кулисами», надо честно признать, отнюдь не стал художественной победой.
Тем более важным посчитал я опубликовать здесь литературный сценарий. Пусть говорит сам за себя. Ведь это еще одна грань, вполне неожиданная, моей толстовской темы.
МУЧЕНИЯ С КЛАССИКОМ
А что же «Ясная Поляна»? Не слишком ли я отвлекся?..
Осенью 1971 года пьеса была готова. Естественно, понес к Андрееву. Он был как-то усиленно радушен и отводил глаза. Ничего хорошего в этом не было. Но и о плохом думать не хотелось. Интуиция моя тогда еще не изощрилась на распознании измен. С годами опыт накопился.
Кто из драматургов не испытал этих тревожных минут подползающего режиссерского предательства! Еще вчера выпивали, почти влюблено смотрели в глаза друг другу, перебирали имена актеров и актрис — подойдет-не подойдет, что актеров — композиторов прикидывали! И вдруг что-то переставлялось где-то там — в мерцании режиссерского подсознания и — будто свет вырубали в танцевальном зале, будто и не было ничего — не пили, не выбирали, не прикидывали! И в одно мгновение уже нет рядом режиссера, словно смахнулся мухой с коврижки, и никакой от него информации не приходит — все на нуле. А встретились: зачем паникуешь?! Все нормально. Заставляют меня за другой проект браться, но я упираюсь. Потерпи еще немного! Победа будет за нами!
И навек выпадает он из твоей жизни.
Не сразу научился я понимать, что в такие моменты надо уже не ждать, не терять время, храня верность человеку, который, как тебе казалось, полностью на тебя рассчитывал, а срочно показывать свой опус другим.
Чтобы лучше представить, о чем речь, — два примера из практики. Они не трагические, они не сломали авторскую судьбу, они лишь относительно сказались на конечной судьбе произведений, в связи с которыми случились, но горькое послевкусие осталось.
Пока в Чили свирепствовал Пиночет, являя одновременно свое экономическое чудо, в Москве в эту тяжкую для его Родины годину обретался сравнительно молодой выпускник ВГИКа чилиец Себастьян Аларкон. Он обрусел настолько, что счастливо женился на дочке секретаря парторганизации Агентства Печати «Новости». Эта грандиозная контора, как известно, была крышей для многих славных и не очень дел. В конце концов парень у нас, как говорится, упаковался изрядно. Ему даже вне очереди давали ставить картины на «Мосфильме».
В один из моих сценариев он буквально вцепился — хочу ставить! Ну, я не возражал. Даже кое-что по его просьбе в сценарии изменил. И стал ждать, когда начнутся съемки. Ждал ровно год! Не начинает. Наконец, появился — потупился весь, ломает пальцы. Оказывается, сообщает он, сам генеральный секретарь чилийской компартии Луис Корвалан велел ему, Себастьяну, снимать другой фильм! Если бы не воля Корвалана, он бы снимал этот. А теперь ничего изменить нельзя. Против Корвалана, периодически, как оказалось, от дел революции отвлекавшегося на дела киношников, даже я понимал, — не попрешь.
