Бог появляется в неожиданных местах. Делает странные вещи. Улыбается среди хмурых
взглядов. Он делает так, что слезы сменяются лучезарными улыбками. В темном небе зажигает яркую
51
звезду. Среди грозовых облаков раскидывает радугу. Обращается по имени к женщине, которая
оплакивает Его возле гробницы.
"Мириам, — сказал Он нежно, — сюрприз!"
Мария была поражена. Не часто слышишь, как тебя называют по имени вечные уста. И когда Он
позвал ее, она узнала Его. А узнав Его, она сделала единственно правильное. Она поклонилась Ему.
В этой сцене есть все элементы праздника, полного сюрпризов: таинственность, широко
открытые глаза, удивление, благодарность. Но этот праздник — лишь бледная тень того праздника, что запланирован в будущем. Оно будет напоминать праздник Марии, но будет гораздо грандиознее.
Гораздо больше могил откроется. Гораздо больше имен будет названо. Гораздо больше колен
преклонится. И гораздо больше ищущих будут торжествовать и веселиться.
Это будет пир. Я сделаю все возможное, чтобы мое имя было в списке приглашенных. А как
насчет вас?
"Не видело того око, Не слышало того ухо,
и не приходило то на ум человеку, что Бог приготовил любящим Его".
(1-е Коринфянам 2:9)
ГЛАВА 19
______________________________________________________________________
ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД
"Макс, твой папа очнулся". Я смотрел фильм по телевизору. Один из тех увлекательных фильмов, когда ты полностью погружаешься в происходящее на экране. Мне показалось, что слова моей мамы
донеслись из другого мира. Реального мира. Я повернулся к папе. Он смотрел на меня. Он мог
поворачивать только голову. Болезнь Лу Геринга 15 парализовала его тело, отняв у него все, кроме его
веры... и его глаз.
Глазами отец подозвал меня к кровати. Я был дома почти что две недели, специально приехал из
Бразилии, потому что ему стало хуже. Последние дни он почти все время спал, просыпаясь только
тогда, когда мама мыла его и меняла простыни.
Возле кровати, словно метроном смерти, попискивал аппарат для искусственного дыхания, толкая воздух в его легкие через горло. Кости на его руках торчали как спицы в зонтике. Его пальцы, когда-то крепкие и сильные, были скрючены и безжизненны.
Я сел на край его постели, провел рукой по его выпирающей грудной клетке и положил руку ему
на лоб. Лоб был горячий и влажный. Я погладил его волосы.
— Что такое, папа?
Он хотел мне что-то сказать. Его взгляд был настойчивым. Его глаза не хотели отпускать меня.
Если я на мгновенье отводил взгляд, они следовали за мной и смотрели на меня не отрываясь.
— Что папа?
Я уже видел этот взгляд раньше. Мне было семь, почти восемь. Я впервые стоял на краю мостика, волнуясь: как мне пережить этот прыжок. Доска качалась под моими 32 кг. Я смотрел на прыгающих
передо мной детей, которые спешили подняться и снова прыгнуть. Я боялся их реакции, если я
попрошу их не двигаться, чтобы я мог нырнуть. Я думал, что они "вымажут меня дегтем и обваляют в
перьях".
Поэтому мне приходилось выбирать между насмешками и прыжком на верную смерть.
Единственное, что я мог — дрожать. Но вот я услышал его голос: "Все в порядке, сынок. Иди сюда". Я
посмотрел вниз. Мой папа прыгнул с мостика. Ожидая пока я прыгну, он следил, чтобы вокруг в воде
15 Боковой амиотрофический склероз. Неизлечимое заболевание, поражающее двигательные нейроны спинного
мозга, приводящее к полному параличу.
52
не было детей. Даже сейчас, когда я пишу об этом, я вижу его загорелое лицо, мокрые волосы, веселую улыбку и ясные глаза. Его глаза внушали доверие, они были честными. Даже если бы папа не
сказал мне ни слова я бы все понял глядя в его глаза. "Прыгай. Все хорошо". И я прыгнул.
Через двадцать три года загар сошел, волосы поредели, и лицо покрылось морщинами. Но глаза
остались прежними. Они были смелые и говорили они все о том же. Я знал, что хочет сказать отец.
Каким-то образом он почувствовал, что я боюсь. Каким-то образом он заметил, что я "дрожу", вглядываясь в пустоту. И вот он, умирающий, ободрял и утешал меня, живущего.
Я прижался своей щекой к впалой щеке отца. Мои слезы падали на его горячее лицо. Я нежно
сказал то, что хотел сказать он, но не мог. "Все в порядке, — прошептал я, — все будет хорошо".
Когда я поднял голову, его глаза были уже закрыты. Я никогда больше не видел их открытыми.
Он покинул меня, но в моей памяти остался его последний, прощальный взгляд. Хорошая весть от
капитана перед тем, как он выйдет в открытое море. Последнее наставление отца сыну: "Все хорошо".
Наверное такой же взгляд увидел взволнованный, растревоженный солдат, наблюдавший за тем, что происходило в течение этих шести часов.
Ему было нелегко. Он находился на этой горе с обеда.
Он привык к смерти. Сотник многое повидал на своем веку. Со временем он стал равнодушен к
воплям тех, кого распинают. Он овладел искусством делать свое сердце каменным и глухим к чужим
страданиям. Но это распятие вымотало его.
День начался, как сотни других — ужасно. Одно то, что он находился в Иудее, было уже плохо, но
настоящим адом было провести жаркий полдень на каменистом склоне, надзирая за казнью
каторжников и разбойников. Половина толпы насмехается, половина плачет. Солдаты ворчат.
Священники раздают указания. Неблагодарная работа в чужой стране. Он хотел, чтобы этот день
закончился, не успев начаться.
Сотнику было любопытно, почему к этому мужественному крестьянину столько внимания. Он
улыбнулся, увидев надпись на табличке, прибиваемой ко кресту: на царя осужденный был похож
меньше всего. Его лицо было помято и в кровоподтеках, Он сутулился и смотрел вниз. "Какой-то
безобидный провинциал", — подумал сотник. "Что он мог сделать?" Потом Иисус поднял голову. Он не
злился, не беспокоился. Странно было видеть посреди кровоточащей маски Его спокойные глаза. Он
смотрел на тех, кто знал Его, переводя взгляд с одного лица на другое, как будто у Него было, что
сказать каждому из них. На мгновенье Его взгляд остановился на сотнике — секунду римлянин
смотрел в самые чистые глаза, которые он когда-либо видел. Он не знал, что значит этот взгляд. Но от
этого взгляда у него засосало под ложечкой. Когда он увидел, как солдат швырнул Назарянина на
землю, что-то подсказало ему, что это будет сумасшедший день.
Время тянулось медленно, и сотник заметил за собой, что он все чаще и чаще смотрит на Того, Кто висит на центральном кресте. Он не знал, как относиться к молчанию Назарянина. Он не знал, как
относиться к Его доброте.
Но больше всего его сбила с толку темнота. Он не знал, что делать с потемневшим в полдень
небом. Никто не мог этого объяснить.... Никто даже не пытался. Еще минуту назад светило солнце, и
вдруг — тьма. Еще минуту назад стояла жара, и вдруг — зябкий, холодный ветер. Даже священники
притихли.
Все эти долгие часы, что сотник сидел на камне, он смотрел на троих распятых. Их склоненные
головы время от времени покачивались из стороны в сторону. Насмешники замолчали... их охватил
суеверный страх. Плачущие замерли в ожидании.
Внезапно голова, что по центру, замерла. Глаза Иисуса открыты, лицо побелело. Рев нарушал
молчание. "Свершилось". Это был не крик. Это был не вопль. Это был рев... рев льва. Из какого мира
явился этот рев, сотник не знал, но он знал, что не из этого. Сотник встал с камня и направился к
Назарянину. Когда он подошел ближе, то увидел, что Иисус смотрит в небо. В Его глазах было что-то
такое, что солдат должен был увидеть. Но, сделав всего несколько шагов, сотник упал. Он поднялся и
снова упал. Земля задрожала, сначала легонько, а потом яростно. Сотник еще раз попытался встать, но
смог сделать только несколько шагов и снова упал... к подножию креста.
Он заглянул в лицо Тому, Кто вот-вот умрет. Царь посмотрел вниз на неприветливого пожилого
сотника. Руки Иисуса были привязаны. Они не могли прикоснуться к сотнику. Его ноги были прибиты к
53
дереву, они не могли подойти к упавшему. Его голова раскалывалась от боли, Он едва мог
пошевелиться. Но Его глаза... они сверкали.
Они были неутомимы. Это были глаза Бога.
Может быть, поэтому сотник и произнес эти слова. Он посмотрел в глаза Бога. Он посмотрел в те
же глаза, в которые смотрела полуодетая прелюбодейка в Иерусалиме, в эти глаза смотрела
разведенная и одинокая самарянка, и в эти глаза смотрели люди у могилы Лазаря, мертвого уже
четыре дня. Эти глаза не закрывались, видя людей измученных бессмысленной жизнью, не
