Они были ошеломлены. Они были оскорблены.
— Какой Ты бесчувственный! — закричал кто-то. — Кто ты такой?
— Уберите отсюда этого шута!
Но уходить — это последнее, что Он собирался делать. Иисус развернулся, и вот Он уже стоит в
больничной палате перед моей дочкой. Он подал знак кое-кому из Своих учеников и нам. Мы вошли.
Мы вместе стояли возле моей дочери. Ее лицо было пепельного цвета. Ее губы были сухие и
неподвижные. Я дотронулся до ее руки. Она была холодна.
Прежде чем я смог что-то сказать, на мою руку опустилась рука Иисуса. Он не сводил глаз с моей
дочери, за исключением одного мгновенья. В этот момент Он взглянул на меня. Снова этот взгляд и
эта сияющая улыбка. Он не мог не посмотреть, какую реакцию вызовет Его подарок.
— Принцесса, — сказал Он мягко, почти шепотом, — вставай!
Ее голова слегка повернулась, когда она услышала голос. Иисус стоял позади нее. Она всем
корпусом подалась вперед. Ее глаза открылись. Она повернулась, поставила босые ноги на пол и
встала.
Никто не шелохнулся, пока мы с женой смотрели, как наша девочка идет к нам. Мы обнимали ее
целую вечность. Половина присутствующих поверила, что это правда, а половина не стала дожидаться, чтобы узнать, правда ли это. Но это была правда.
— Дайте ей что-то поесть, — сказал Иисус, улыбаясь. — Она, наверное, проголодалась. Потом он
развернулся, чтобы уйти. Я прикоснулся к Его плечу. Весь мой вид говорил о том, что ради Него я готов
на все.
— Позволь мне оказать Тебе услугу. Я представлю Тебя нужным людям. Я сделаю так, чтобы Тебя
пригласили проповедовать в нужные места.
— Пусть это останется между нами, хорошо? — сказал Иисус. Он и Его три молчаливых друга
вышли из комнаты.
Через несколько недель после этих событий, я был все еще в недоумении. О, конечно же, я
ликовал. Но моя радость была покрыта тайной. Всюду, куда бы я ни шел, я видел Его лицо. Его взгляд
следовал за мной. Даже сейчас, когда я пишу это, я снова вижу Его.
Голова слегка склонена. Под густыми ресницами — терпение. Его взгляд словно шепчет: "Иди
сюда. У меня есть секрет".
И только сейчас я понял, где я его видел. Я встречал его несколько раз. И я видел этот взгляд
снова, у женщины больной раком, которую я навещал вчера. Лысая от химиотерапии. Темные круги
под глазами. Тонкая кожа и худые руки. Она узнала меня, когда проснулась. Она даже не
поздоровалась. Она просто подняла ресницы, из-под которых сверкнул тот же огонек и сказала: "Я
готова, Уоллас. Я готова идти".
47
Я видел этот взгляд на прошлой неделе, когда проповедовал на похоронах. Вдовец — человек с
морщинистым лицом, седой, в очках с толстыми стеклами. Он не плакал, как все остальные. Я
подошел, чтобы пожать его руку.
— Не беспокойтесь обо мне, — сказал он. Его улыбка показалась мне знакомой. Он попросил
меня нагнуться, чтобы сказать мне что-то на ухо. — Я знаю, где она.
Сегодня утром я увидел это яснее. Несколько дней я никак не мог найти подходящий момент, чтобы спросить ее. А сегодня утром я решился. За завтраком мы были вдвоем, она ела свою кашу, я
читал газету. Я повернулся к дочери:
— Принцесса?
— Да.
— Как там было?
— Что?
— Пока тебя не было. Как там было?
Она ничего не сказала. Она медленно отвернулась и посмотрела в окно. А когда она снова
посмотрела на меня, у нее был тот же сверкающий взгляд. Она хотела что-то сказать, но передумала, а
потом сказала: "Это секрет, папа. Секрет, который не описать словами".
Там, где должна была быть боль, был мир. Уверенность посреди кризиса. Надежда победила
отчаянье. Вот каким был тот взгляд, вот о чем он говорил. Это взгляд человека, знающего ответ на
вопрос, который задается каждым смертным: "Последнее слово за смертью?" Я могу видеть, как
Иисус подмигивает, когда отвечает: "Не в твоей жизни!"
(Основано на Марка 5:22-43, Матф. 9:18-26, Луки 8:41-56) ГЛАВА 17
______________________________________________________________________
“ЛАЗАРЬ, ВЫЙДИ ВОН!”
Когда умер известный агностик Роберт Ингерсол, в программе похоронной церемонии был один
важный пункт: "Никаких песен".
Немногие могут петь перед лицом смерти. Можно бросать ей вызов. Можно плакать. Но петь?
Смерть не любит пения. Смерть ворует то, из-за чего мы поем. Смерть срывает песни с наших уст, оставляя вместо песен умолкшие языки и мокрые от слез щеки.
И на тех похоронах, что посетил Иисус, тоже не было песен. Траур. Плач. Вопль. Но не пение.
Дом больше похож на тюрьму, чем на жилище. Люди с бледными лицами и глазами полными
страха бесцельно склоняются по дому. На их устах не было ни песен, ни смеха — только новость, напоминающая им о том, что всех их ожидает в будущем.
Еще один заключенный из камеры смертников отправился на виселицу. Лазарь умер. Они сидели в
тюрьме и ждали своей очереди.
Шокой Йокой провел в тюрьме двадцать восемь лет. Не за тюремными стенами, а в тюрьме
страха. Когда шторм в лице Второй мировой войны обрушился на него, Шокой был японским
солдатом на острове Гуам. Боясь попасть в плен американцам, он убежал в джунгли и спрятался в
пещере. Позже он узнал, что война закончилась из одной из тысяч листовок, которые были сброшены в
джунгли американскими самолетами. Но он все равно боялся попасть в тюрьму и поэтому остался в
своей пещере.
Около четверти века он выходил только ночью. Он питался лягушками, крысами, плотвой и
манго. Это продолжалось до тех пор, пока встретившиеся ему охотники не убедили его, что опасности
нет и можно оставить джунгли.
"Это шокирует", — скажем мы. — Как человек может быть настолько слеп?
"Трагично", — вздохнем мы. — Зря потраченная жизнь.
48
"Какая жалость", — посочувствуем мы. — Этот человек был настолько порабощен страхом, что
перестал жить.
Человек напрасно прожил жизнь и заточил себя в тюрьму страха. Это шокирует. Это трагично.
Это достойно сожаления и, в тоже время, очень банально.
Страх смерти держит в тюрьме тысячи заключенных. Мы можем не видеть стен. Мы можем не
видеть камеру. Мы можем не видеть замки. Но мы можем видеть заключенных. Мы можем видеть, как
они сидят на нарах и оплакивают свою судьбу. Они хотят жить, но не могут, потому что они обречены
на то, чего они больше всего хотят избежать — на смерть.
И как разрушителен этот чугунный шар, который смерть приковала к ноге каторжника! Вы
пытаетесь избавиться от него, но не можете. Вы пытаетесь не замечать его, но он не дает вам уйти от
реальности.
Вчера я посетил дом, в котором траур. Младшая из трех дочерей, 22 лет, недавно вышедшая
замуж, погибла при столкновении автобуса с грузовиком. Глаза, которые встретили меня у двери, были глазами узников. Семья была заложницей у вопросов, на которые нет ответа. Охваченные горем, они не могли сделать и дюжины шагов без того, чтобы не упереться в кирпичную стену неверия.
Этого было достаточно, чтобы я заплакал. Этого было достаточно, чтобы заплакал Бог.
У Иисуса был комок в горле, когда он шел мимо пленников. Он пристально вглядывался в бледные
лица глазами полными слез. Долго ли еще они будут слушать ложь сатаны? Долго ли еще они будут в
рабстве? Что Ему сделать, чтобы убедить их? Разве он не доказал это в Наине? Разве мало
воскрешения дочери Иаира? Долго ли еще люди будут прятаться в ими же созданных темницах
страха? Он показал им ключ от незапертой двери. Почему они им не воспользовались?
— Покажите Мне гробницу.
Они привели его к тому месту, где похоронили Лазаря. Это была пещера, вход в которую был
завален камнем. Над камнем смерть сплела свою паутину.
— Все кончено! — хвастается камень.
— Эти руки больше не будут двигаться. Этот язык больше не будет говорить. Все кончено!
Иисус плакал. Он плакал не о мертвых, а о живых. Он плакал не о том, кто в пещере смерти, но о
том, кто в пещере страха. Он плакал о живых, которые были мертвы. Он плакал о тех, кто из-за
страха угодить в тюрьму, уже были в тюрьме собственного страха смерти.
— Отодвиньте камень, — команда была мягкой, но твердой.
— Но, Иисус, будет... будет вонять.
— Отодвиньте камень и сможете увидеть Бога.
Камни никогда не будут препятствием для Бога. Они не были препятствием в Вифании две тысячи
лет назад. Они не были препятствием в Европе сто лет назад.
Жила-была графиня Ганноверская. Если она и известна за что-то, так это за свое неверие в Бога и
