- Да у тебя, я посмотрю, слуховые галлюцинации.
- И еще: скажи маменькиному сынку, что кофе я пью исключительно черный, с двумя ложками сахара.
Да уж, вдруг устало подумала я, выдворить Богдана будет не так-то просто. По-крайней мере он не уйдет, пока не выложит свое дело.
15
Богдан принюхался и осторожно отхлебнул принесенный Антоном кофе. Я воспользовалась паузой, чтобы рассмотреть Богдана.
Такие, как Громов, со временем становятся скруджами, а не добрыми дедушками с одуванчиком белых волос на голове. Казалось, он был ходячей канистрой с цинизмом, которая, к тому же, изрядно протекала и отравляла все вокруг. На Громове был темно-серый костюм с иголочки. Так идеально могут сидеть только эксклюзивные вещи и, естественно, это была эксклюзивная вещь. Богдан всегда любил только себя и, судя по ухоженным и покрытым прозрачным лаком ногтям, в последнее время эти отношения стали только крепче. Рыжие волосы аккуратно уложены, но не прилизаны. Пожалуй, они немного длинноваты для делового образа, но Богдану идет. Он был тщательно выбрит и готов к любым поворотам судьбы. Впрочем, нет – у него есть ежедневник, где «поворотам судьбы» нет места, в противном случае им придется долго стоять в очереди, чтобы попасть к нему на прием.
- У тебя есть пять минут на все про все. Время пошло.
- Неважный кофе, - сказал он, кривясь и оставляя чашку. Внезапно его лицо обвисло, как если бы отлепили удерживающий его скотч: - Если маменькин сынок плюнул туда…
У Богдана пунктик на счет чистоты. Он не выносит, к примеру, общественные туалеты, в кафе и ресторанах всегда старается незаметно протереть вилки и ложки влажной салфеткой, а о пикнике с ним можете сразу забыть – он не ходит ни на пикники, ни на вылазки, ни в походы, считает это «антисанитарией». Уж где-где антисанитария, так это в его мозгах. Блестяще организованная антисанитария, следует отдать Боде должное.
- Антон на такое не способен, потому что он воспитанный приличный человек. Это ты можешь плюнуть в кофе любому, кто элементарно не так посмотрит на тебя. Ты сам такой, потому и всех вокруг считаешь такими.
- Все равно кофе неважный, - заметил он.
- Три минуты.
Богдан достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги и с видом победителя разровнял передо мной. Я заметила на его запястье массивные часы на металлическом ремешке. Богдан смотрел на меня, не моргая, словно удав на кролика. Или удав на удава-соперника. Я еще некоторое время удерживала его взгляд, а потом посмотрела на листок.
- Что это?
- Предложение, от которого, учитывая твое положение, трудно будет отказаться.
- А ты, я посмотрю, время зря не теряешь. Уже везде успел сунуть свой нос?
- Конечно, - с энтузиазмом кивнул он.
Я почувствовала, как мои губы кривятся в нехорошей улыбке. Мне стоило сразу догадаться, зачем он пришел. Он сказал «учитывая мое положение»? Придется стереть в порошок его розовые очки, ведь опускать руки из-за явно сфабрикованного обвинения я не собираюсь.
- Ну же, разверни и посмотри, я горю от нетерпения.
Я нехотя пододвинула к себе лист. Целую минуту я смотрела на аккуратно выведенные цифры, затем с трудом переключилась, свернула листок, положила на столешницу и медленно пододвинула обратно к Громову. В расход шли последние крупицы самообладания: я почти перестала видеть причины, почему не стоит прямо сейчас накинуться на него и познакомить его красивый нос с моим кулаком.
- Ну как? – Он просиял энтузиазмом, словно внутри его головы зажглась лампочка в сто пятьдесят ватт. Казалось, избыток энтузиазма вот-вот потечет у него из ушей. – Что ты на это скажешь? Давай-ка ты взглянешь еще раз. – Он снова пододвинул ко мне треклятый листок.
Без лишних слов я взяла бумажку, перегнулась через стол и засунула ее в нагрудный карман Богдана. Похлопав по карману, я встала, подошла к двери и открыла ее.
- Что? – Он повернулся и недоуменно смотрел на меня, будто ребенок, получивший оплеуху от пьяного Деда Мороза. Богдан был неплохим актером. Зато я была злым критиком. – Что-то не так?
- Не хочу больше видеть и слышать тебя. Ты мне противен.
Он встал и подошел ко мне. Я задержала дыхание, чтобы не вдыхать запах его туалетной воды. Бьюсь об заклад, Богдан специально вылил на себя именно эту туалетную воду – это был мой любимый аромат.
- Соглашайся. Ты запятнала свою репутацию, а перед людьми нынче достаточно помахать косточкой, дать им повод, и они с тебя уже не слезут. Давай смотреть на вещи здраво, Рита: тебе выдвинули серьезное обвинение. Как здравомыслящий человек, я призываю тебя дать шанс «Темной стороне», не тянуть ее за собой на дно. – Тут его правая бровь поползла вверх, словно на ниточке. – Ты что, задержала дыханье?
- Я не продаюсь.
- Сумма недостаточно велика для тебя? Я повышу.
- Я сказала: убирайся.
- Рита, - Богдан уперся рукой в дверь, закрывая ее, и склонился надо мной. Он был выше и сильнее меня, и мне ни за что не отбиться от него, если, конечно, он настолько глуп, чтобы накинуться. Но он не был глуп. К сожалению. – Не надо грубить. Я помочь хочу.
- Чего ты на самом деле хочешь, так это сплясать на моей могиле.
Его губы превратились в полоску. Он наклонился и, чеканя каждое слово, произнес:
- «Темная сторона» станет моим филиалом, и уж я позабочусь, чтобы ее дела шли хорошо.
Что-то новенькое. В принципе, я всегда знала о его зависти и жадности, но впервые он в открытую говорил об этом. Я продолжала стоять, прижавшись спиной к двери, ошарашенная такой откровенностью. Его слова ударили меня, ввергнув в состояние ступора. Благо, длился ступор считанные секунды.
- Пошел ты, - продавила я сквозь зубы.
- Соглашайся, Рита. Ради всего хорошего, что было между нами.
Богдан шагал по легкому пути, призывая меня сделать кошмарный непоправимый шаг, отказаться от всего, чего я добилась, ради… чего? Правильно, «ради всего хорошего, что было между нами». При всем моем желании, однако, я не могла назвать Громова глупым или незрелым. Он прекрасно знал, о чем говорил, каждое его слово было хорошо продуманным ходом.
Возможно, если бы я не стала коматозником этой ночью, если бы не спешила сейчас сделать звонок своему будущему адвокату и попытаться расхлебать заваренную Деревскими так некстати кашу, если бы Богдан не подался ближе с явным намерением поцеловать меня, я бы еще какое-то время озвучивала не самые милые вещи в его адрес. А так с меня хватит.
- Если ты сию же минуту не уберешь от моего лица свой змеиный рот, я позову на помощь.
Я сказала это таким тоном, что сомнений не осталось ни у одного из нас – именно так я и поступлю. Я буквально видела, как работает четко отлаженный механизм в его голове, высчитывая дальнейшие ходы и возможные последствия этих ходов. Ему очень не хотелось снова сталкиваться с Гранином, что, полагаю, и стало главным фактором в принятии решения.
Облизав губы, Громов медленно отступил на середину комнаты, где и остался стоять, глядя меня так, будто смотрел на неизлечимо больного человека. Да, когда-то у нас все было отлично, я даже думала, что это тот самый мужчина, с которым я хочу провести остаток жизни, но те времена канули в Лету, а сверху на них было накидано много камней взаимных оскорблений.
- Будь по-твоему, Рита, - сказал он, качая головой. – Будь по-твоему, - повторил он, добавив в голос мелодраматичности. Вообще, его голос отличался глубиной, какой обладают голоса актеров; при желании он мог вить из него веревки, которые потом ловко закидывал на шею оппонента, как чертов ковбой.
Я открыла дверь и терпеливо ждала.
- Не верится, что ты променяла меня на этого растрепанного урода, - огрызнулся он, и его голос вмиг потерял всю накопленную волшебность.
- Шевелись, Громов, на выход.
- Жалко тебя.
Мне во всех смыслах не понравилось, как он произнес последнюю фразу. Собственно, мне вот уже три года не нравилось все, что вылетало из его тонкогубого рта.
Я с силой захлопнула за ним дверь и прислонилась к ней спиной, переводя дыхание.
- Жалко у пчелки, идиот, - пробормотала я.
Покусывая губу, я подошла к столу, нашарила в столе пачку, дрожащими руками извлекла сигарету, но она была настолько тонкой, что переломилась подобно сухому прутику. Вытрусив на стол сразу четыре сигареты, я схватила одну и, наконец, закурила.
То ли еще будет, Палисси. Вчерашнее утро против сегодняшнего: счет один-один.
16
Близился полдень, когда декабрьское солнце, преодолев половину пути, начнет скатываться с неба, стягивая с улиц свет так же, как крепко выпивший человек в приступе злобы стягивает со стола скатерть.
Визит Громова заставил меня поторопиться с поисками адвоката. Я обнаружила в Боде еще одну темную грань его личности, когда казалось, что он уже давно превзошел себя. Этим утром он превзошел себя вдвойне. Когда он сказал, что «Темная сторона», не смотря на мой отказ, станет его филиалом, он искренне верил в это. Возможно, он даже тренировался произносить эту фразу перед зеркалом. Богдан Громов был пираньей, приплывшей на запах пролитой крови. Моей крови, пролитой Деревскими. Но я до сих пор была жива, и не могла позволить ему вгрызться глубже. Ему нужна «Темная сторона», и он не ослабит давление челюстей: либо я выкарабкиваюсь из передряги, либо он перекусывает мой хребет и проглатывает «Темную сторону».
