“Экая дрянь получается, —грустно подумал подполковник. —Мэр, подлец, не зря на одного бандита не согласен. Групповуху им подавай! Заставят на старости лет в фашистов играть...”
В кабинет без стука, но с обманчивым выражением усердия и преданности на лице вошел Пыжиков. Следом, заслонясь картинами и не давая себя как следует рассмотреть, ввалился Карпухин. Подполковник в раздражении швырнул на пол газету. Карпухин оттер плечом инспектора и, как пассажир к уходящему поезду, ринулся к столу. На ходу он срывал с картин бечевку, перекусывая непослушные узлы зубами.
Он остановился, налетев на край стола и рассыпав карандаши из письменного прибора. держа в каждой руке по картине, огромный, страшный, он навис над подполковником и, дохнув водкой, хрипло сказал:
— Вот! Покупаете?
Глаза подполковника вылезли из орбит. Пыжиков закрыл лицо кепкой. Стало тихо-тихо.
Тишина напугала Пыжикова больше, чем неизбежный взрыв начальственного гнева. Одним глазом он выглянул из-за кепки и остолбенел. Грозный Шувалов рассматривал картины. На лице его была написана беспомощность такой силы, что Пыжиков невольно залюбовался, как любуется редкими природными явлениями.
Но еще более невероятными были слова, прозвучавшие из уст начальника. Интонации были жалобными, но определенными:
— Да, разумеется... Мы купим у вас эти, гм, картины...
И все завертелось со страшной быстротой. Был вызван Сергеев, Сергеев сбегал за бухгалтером, бухгалтер деловито прикинул так и эдак, предложил провести как наглядную агитацию, потом вдруг вспомнили о цене, художник назвал сумму, Пыжиков упал на стул, у бухгалтера на лбу поползла тяжелая складка, он что-то зашептал подполковнику в ухо, тот согласно кивал и быстро черкал ручкой по бумаге... “Берем-берем”, —сказал Карпухин не торгуясь.
Художник тихо поставил картины у стены и ушел с бухгалтером. Пыжикову показалось, что живописец трезвеет на глазах. Инспектор искоса посмотрел на картины, вспомнил сумму и понял, что видит сон. Ему захотелось крикнуть, но он смирился, зная, что во сне этот номер не пройдет.
Между тем и растерянный Сергеев тоже ретировался, по-опереточному щелкнув каблуками, и Пыжиков остался с подполковником наедине.
— О культуре тоже нельзя забывать! — строго сказал Шувалов, не поднимая глаз. — Даже в наше трудное время. Не согласен, Пыжиков?
— Да нет, товарищ подполковник, все правильно, — сглотнув слюну, поспешно откликнулся Пыжиков. — Нормальные картины!
— Вот и я говорю — удачно, что мы их взяли! — неуверенно сказал подполковник, избегая смотреть в направлении покупки. -Сумма, конечно... — он затосковал и погладил рукой желудок.
“Приснится же такое! —подумал Пыжиков, уже смелее взглядывая на фантасмагорическую мазню. —Наяву бы это, пожалуй, потянуло на тяжкое... с особой дерзостью...”
— А, кстати, — развязно сказал он вслух. — Этот самый, от слова “худо”... Поджигатель-то у него ведь отсиживается!
—Да! —спохватившись, воскликнул подполковник. —Ты, Пыжиков, вот что, значит... Ты, это... Кончай шукать преступные группы! Поджог совершил уголовник-одиночка! И все -баста! Заруби на носу!.. Борец-антифашист нашелся, понимаешь...
Он в раздражении поменял местами бумаги на столе, нечаянно оглянулся на карпухинские творенья, болезненно поморщился, оттолкнул стул и решительно шагнул к сейфу, где у него была припрятана бутылка армянского коньяка, но тут зазвонил телефон.
Подполковник остановился, будто настигнутый пулей, беззвучно выругался и с ненавистью луддита сорвал с аппарата трубку.
— Слушаю — Шувалов!
—Как успехи, Шувалов? —в голове мэра звучало нетерпение социал-демократа старой закалки. — Преступную группу выявил?
—Какую группу?! —закричал подполковник. —Не было никакой группы! Был поджигатель-одиночка, уголовник чистой воды, маргинальный тип, психопат!
—Ты, подполковник, газеты читаешь? —вкрадчиво спросил мэр. —А в газетах пишут: “Генеральной прокуратуре предписано безотлагательно возбудить уголовные дела и начать расследования по фактам организации массовых беспорядков...” Указ уже проводится в жизнь. В жизнь, подполковник! А ты вроде спишь!
— Сутки, между прочим, не сплю! — буркнул Шувалов.
— Про труп уже знаешь? — вдруг деловито поинтересовался мэр.
— Какой труп?
Мэр присвистнул.
—Ну, Иван Никифорыч, ты даешь! Ты, на самом деле, спишь, что ли? Тебе что, про труп в фонтане не докладывали?
— В фонтане?! — потрясенно спросил подполковник.
—Вот именно, —злорадно сказал мэр. —Значит, там прокуратура уже подключилась, а ты сейчас людям своим быстренько хвост надери и ко мне на совещание!
—Та-а-а-к! —сочно произнес Шувалов иронически-бережно опуская трубку, и тут же закричал. — Сергеев!!!
“Нет, — холодея, подумал Пыжиков. — Не сон. Точно. значит, надо шурупить мозгами!”
Дверь распахнулась, но вошел не Сергеев, нет —с гомоном и треском пуговиц в образовавшуюся щель будто сквозняком втянулось и покатилось к столу что-то маленькое, многорукое, писклявое, беспрерывно верещавшее единственное слово “Там!”, подкрепляемое бешеной жестикуляцией. А потом вошел и Сергеев —с перекошенным лицом.
Подполковник устало прикрыл глаза. Слово “там!” прыгало по кабинету, щелкая, как тысяча целлулоидных шариков.
— Что это? — неприятным голосом спросил подполковник, открывая глаза. “А действительно —что?” —с ужасом подумал Пыжиков, снова ощущая себя в тенетах кошмара.
—Это, товарищ подполковник... —жалко промямлил Сергеев. —Это... вроде, как Бабин и
Хрущ... из ГАИ... Пыжиков пригляделся. В самом деле, вылитые Бабин и Хрущ. Подполковник тоже это заметил.
— Почему в таком виде?! — безжалостно спросил он. Лилипуты вздрогнули и затихли. Они стояли по стойке смирно, преданно выпучив глазенки на багровых белобрысых физиономиях —живая карикатура на правопорядок. “Экология, что ли?” брезгливо подумал Шувалов. Но разбираться не хотелось. На фоне
упомянутого уже пространства, фашистских главарей и загадочных пейзажей Карпухина мелкие чины из ГАИ тем более не могли шевельнутся потаенных струн в его душе. —У вас кто начальник? —почти ласково спросил он. —Бунин? Вот к нему и давайте! А,
впрочем... — он вдруг увидел млеющего от впечатлений инспектора. Пыжиков медленно поднялся. —Ты, Пыжиков, учти, —мстительно сказал полковник. —За тобой —преступная группа!
Не воображай, что это дело рук уголовника-одиночки! И с этими... разбирись-ка! Раз уж
ты здесь... “Сейчас он вспомнит, зачем я здесь!” —с замиранием сердца подумал Пыжиков, опять чувствуя себя наяву.
—Товарищ подполковник, —осторожно вмешался Сергеев. —В бухгалтерии просят эти, картины... чтобы, значит, инвентарные номера... все как положено...
Шувалов страдальчески посмотрел на него и взорвался: — Спишь, Сергеев?! Труп в фонтане! Почему не доложили?! Заруби на носу — докладывать обо всем!!
Сергеев пошатнулся, открыл рот, закрыл, щелкнул каблуками. — Так точно! Прямо вам докладывать? Или... — пролепетал он наконец. Подполковник нетерпеливо оглядел подчиненного от головы до пят.
— Папе римскому докладывай! — серьезно и зло ответил он.
12.
—Сублимация, товарищ Стеблицкий, и еще раз сублимация! —холодно сказала стройная блондинка, неслышно вступая в комнату и приближаясь к его ложу. Олег Петрович задохнулся —то была блондинка его мечты. Он с восторгом и ужасом смотрел на женщину, он боялся пошевелиться — и только потел под одеялом.
Окно светилось серебряным киноэкранным светом, и видимость в комнате была отменная. Блондинка остановилась, бухарский халат, наброшенный на ее плечи, распахнулся, и Олег Петрович ясно различил идеальные молочные железы с розовыми сосками, белый, чуть выпуклый живот и нежную поросль в паху. Длинные ноги оплетал ажур черных чулок.
Стеблицкий знал, что произойдет дальше —бухарский халат упадет на пол, блондинка отбросит одеяло, они сплетутся в объятьях и предадутся безоглядной животной страсти. Он был готов. С некоторыми оговорками.
Женщина протянула Стеблицкому бокал, который держала в правой руке (в левой был зажат журнал “СПИД-инфо”), и Олег Петрович принял этот бокал. Он осушил его одним махом, чувствуя, как горят и корчатся внутренности от дьявольского напитка. В бокале был керосин.
Из туалета выглянул военрук Ступин, одетый по-партийному (строгий костюм, галстук, значок депутата в петлице), и сказал сочувственно:
— Закеросинил наш Олег Петрович!
Но вместо блондинки уже стояла мама в строгом черном платье. Волосы ее были тщательно причесаны и стянуты на затылке узлом. Она испытующе посмотрела на сына и негромко, но внушительно приказала:
— Немедленно! Руки — на одеяло!
Покраснев как рак, Олег Петрович быстро вытащил руки из-под одеяла и лежал ни жив ни мертв, недоумевая, отчего он улегся в постель в мундире летчика гражданской авиации.
