Все (кричат). Это не разрешается! Собрание тайное! Здесь ничего не разрешается записывать!
Юхан Сверд. Если нарушается свобода прений, приходится обращаться к гласности.
(Кричит во весь голос.)
Я принес с собой и микрофон.
(Спускается с трибуны, посмеиваясь, держа портфель под мышкой.)
Все (кричат). Мефистофель! Шарлатан! Этого от него можно было ожидать! А вы еще разговариваете о свободе!
Холгер (перекрикивая шум голосов). Слово имеет господин Кетил!
(Крики: «браво!», рукоплескания. Кетил долгое время стоял позади; обращается к Юхану Сверду, который собирается покинуть собрание в сопровождении двух человек, один из них несет ящик.)
Кетил (к Юхану Сверлу). Вы уходите?
Юхан Сверд (весело). Да.
Кетил. Но я хотел в своем выступлении ответить именно вам.
Юхан Сверд. В зале остается немало слушателей, которые получат от этого полное удовольствие.
(Раскланивается и уходит.)
(Многие провожают его смехом.)
Кетил (поднимается на трибуну). Мы с вами только что слышали, как будет ужасно, если мы сделаем то, что рабочие сделали уже давно.
Многие голоса. Слушайте! Слушайте!
Кетил. Мы уже давно слышали и знали, что мы не смеем ничего предпринять первыми против рабочих. Но о том, что мы не имеем права сделать даже то, что они уже сделали,— этого мы еще не слыхали. Это что-то совсем новое!
(Всеобщее веселое оживление.)
Наше дело только повиноваться рабочим. Все прочее — чрезвычайно опасно! Итак, повысим их заработную плату, чтобы они больше пьянствовали!
(Смех и восклицания: «Слушайте! слушайте!»)
Я не стану утомлять вас упоминанием еще и о том, что рабочие имеют право на участие в прибылях,— особенно тогда, когда прибылей нет.
(Веселое возбуждение в зале.)
Вообще же из всего вышесказанного с неизбежностью следует, что мы должны допустить их к управлению фабриками. Тогда банки с особенной готовностью предоставят нам кредит.
(Веселое оживление.)
Именно сейчас, когда конкуренция стала острее, чем когда-либо,— нам следовало бы сбросить с себя бремя прибылей и трудности управления. Тогда дела пойдут хорошо.
(Общее веселье.)
Да и что означают крупные средства в одних руках, как не рабство другой части населения? Не лучше ли, чтобы ни у кого не было никаких денежных средств, и чтобы все были одинаково бедны? Разве это не идеал?
(Несмолкающие крики одобрения.)
Свобода несовместима с властью денег! Нищета и свобода! Вот идеал человечества!
(Снова восторженные возгласы.)
Господин Анкер, человек богобоязненный, волнующе рассказал нам о пороках богатства, вернее, о пороках тех, кто либо сам богат, либо надеется стать богатым в скором времени. Леность, расточительность, чревоугодие и распутство, властолюбие — вот основные пороки богатых. Это пороки, которые, как правило, сопутствуют богатству. Хорошо! Но обратимся к порокам рабочих — ибо, в простоте душевной, я полагаю, что какие-то пороки имеются все же и у рабочих. Какие же это пороки? Нечистоплотность, лень, рабские инстинкты, зависть, пьянство, воровство, драки, нередко заканчивающиеся убийством... А в наши дни, когда к прежним порокам рабочих прибавился еще и анархизм,— массовые убийства. Я не могу сказать, какие из этих пороков я предпочитаю — наши или их? Но уж поскольку и мы, и они имеем свои пороки,— зачем же упоминать только о пороках, сопутствующих богатству? Быть может, это делается только потому, что пороки рабочих гораздо отвратительнее?
(Громкий смех и крики одобрения.)
Или, быть может, господин Анкер, как истинно богобоязненный человек, полагает, что все пороки рабочих мгновенно исчезнут, как только они получат свою часть в прибылях? Быть может, он полагает, что работа с участием в прибылях — лучшее средство от греховности? И для них, и для нас?
(Всеобщее шумное одобрение.)
Я нахожу подобного рода разговоры — простите мне за искренность — доказательством слабоумия.
(Смех.)
...как и все моральные нравоучения, которые преподносят нам каждый раз, как мы собираемся предпринять решительные меры. На мой взгляд, именно мораль-то нам и мешает.
(Громкий смех.)
Опасность, о которой здесь так много говорилось, заключается именно в том, что мы в каждом частном случае оказываемся удивительно нравственными, ужасающе нравственными.
(Крики: «Да! Да!», возгласы одобрения.)
Это именно и мешает нам защищать существующий порядок вещей, общество и отечество, в том виде, в каком мы их получили от отцов и должны передать нашим детям, защищать так, чтобы все знали,— существует нечто такое, к чему они не смеют прикасаться. До тех пор никакой мир невозможен!
(Спускается с трибуны, провожаемый громом оваций.)
(Многие встают и шумно обмениваются мнениями.)
Холгер (когда шум стихает). Теперь... господин Анкер снова просит слова.
Один голос с места. Не нужно нам больше Анкера!
Многие голоса. Не нужно больше Анкера! Второй голос с места. Хватит с нас Анкеров! Не надо нам его сладкой водицы!
(Смех.)
Третий голос. Пусть лучше кто-нибудь другой! Четвертый голос. Нет! Нет! Не надо больше! К голосованию!
Все. К голосованию! К голосованию!
Анкер (встает с места). А все-таки вам бы следовало попробовать и моей сладкой водицы. То вино, которое вам только что подавали, сдается мне, весьма сомнительного качества, хотя оно и красиво пенилось. Но в наши дни, как все вы знаете, даже самую простую воду можно заставить пениться!
(Возгласы: «Ого! Как же!» Многие начинают громко разговаривать друг с другом.)
Новое время, новое положение вещей, которое наступает независимо от того, желаем мы этого или нет,— заключается именно в том, что не будет ни большого богатства, ни большой бедности; ибо между ними есть нечто среднее, и это среднее теперь грядет. По мере того как новый порядок будет наступать, отомрут и пороки, сопутствующие и богатству и бедности. Если бы мы вовремя пошли на это, нас не постигли бы многочисленные опасные потрясения. Один из предыдущих ораторов сказал, что с нами, видно, не все обстоит благополучно, раз мы так редко умеем избрать правильный путь. Он разумел, что многое, таящееся в нас, свыше наших сил. Да, и я так полагаю,— независимо от причин. На мой взгляд, дикие военные налоги, ужасающие государственные бюджеты, расточительность в частной жизни — это веские свидетельства; все мы ведем жизнь, которая свыше наших сил. Не будь этого обстоятельства, анархизм был бы совершенно невозможен. Безответственность, беспечность, с которой богатые люди расшвыривают миллионы, словно во всей стране нет никого, кроме них и тех, кто помогает им развлекаться,— это ведь тоже грубый анархизм, попрание законов божеских и человеческих. Этим они как бы призывают всех: «Делайте все, что желаете,— вы тоже!»
Кетил (поднимается с места). Можно мне слово!
(Председатель делает знак согласия. Всеобщее одобрение.)
Анкер. Обратите внимание на то, что и литература богачей и состоятельных людей, так называемых «образованных»,— в тех случаях, когда она того же сорта,— проповедует только неуемный индивидуализм, призывает к разрушению, к уничтожению законов и добрых нравов — это тот же анархизм, что и анархизм, убивающий с помощью динамита.
Голос с места. Господин председатель! Мы как будто удалились от темы!
Многие голоса. К порядку дня! К порядку дня!
Многие голоса. Голосовать! Голосовать!
Многие (входят в зал и кричат). Голосовать! Голосовать!
Анкер. Никто в мире не имеет права делать со своей собственностью абсолютно все, что ему лично вздумается!
Голос с места. А вот мы имеем!
Анкер. Нет, не имеем! Над нами есть и писанные и неписанные законы! Я боюсь, что вы оскорбите все законы, и в особенности законы неписанные, если согласитесь предъявить рабочим те требования, которые предлагает господин Холгер.
Многие голоса (перебивая и перекрикивая друг друга). Ну! ну! Не запугивайте нас! Нас не очень-то запугаешь!
Анкер. Я считаю условия, поставленные рабочим, возмутительными! Это насилие над писанными и неписанными законами! Я уверен, что здесь есть многие, согласные с моим мнением!
(Спускается с трибуны.)
Холгер (встает). Я полагаю, что наступило время проверить это!
Большинство. Да! Да!
(Все, до сих пор находившиеся в боковых комнатах, толпясь, входят в залу.)
Холгер. Могу я попросить тех, кто согласен с мнением господина Анкера, заявить об этом.
(Молчание.)
Я разумею: высказать свое согласие вслух!
(Пауза, снова смех.)
