как сегодня сказали бы, государства и всегда ставил во главу угла «благие законы», у него был наготове его излюбленный пример:
«Царь Иван намного расширил русскую державу. Но до сих пор не могу понять, какие же он ввел благие законы... Вижу лишь, что после его смерти королевство погрузилось в великие смуты и напасти, из которых оно до сих пор еще не вырвалось. И не вырвется, пока не будет упрочено благими законами»?2 Как видим, об Иване IV говорил он точно так же, как три столетия спустя советские диссиденты будут говорить о Сталине.
Крижанич был уверен, что первое условие прорыва из исторического тупика состоит в ликвидации Государства Власти, живущего «опричь» от страны. «Честь, слава, доблесть и обязанность короля, — объяснял он царю, — сделать свой народ счастливым. Ведь не королевства для королей, а короли для королевства созданы».83 Царь должен быть первым слугой своего народа. Для его времени, для столетия абсолютных монархий, это была поразительно смелая мысль, и Петр, как мы знаем, усвоил ее превосходно.
Без «благих законов», однако, даже лучшие намерения царя стоят копейку. «Власть, нестесненная [ими]», неминуемо раньше или позже превращается в «людодерство», а тирания, по Крижаничу, способна испортить все — вплоть до нравов народа и даже демографической ситуации в стране: «Тирания — источник того, что Русь редко населена и малолюдна. Могло бы на Руси жить вдвое больше людей, если бы правление было помягче».84 Потому и посвящает он, как веком позже сделал Монтескье, все свои теоретические изыскания способам институционального предотвращения тирании. Массу интересного и совершенно для времени Крижанича нового найдет об этом предмете читатель в первой книге трилогии. Коротко говоря, раскрепощающие общество «благие законы» есть, как он думал, второе условие создания «правового государства» (этого условия Петр не выполнил. Противореча самому себе, а не только Крижаничу, он «хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно».85
Юрий Крижанич. Цит. соч., с. 643.
Там же, с. 381.
Там же, с. 559.
в.О. Ключевский. Цит. соч., т. з, с. 221.
Третье условие — это забота о «черных людях», создающих богатство страны. «Ибо самыми многолюдными и богатыми бывают те державы, где лучше всего развиваются промыслы черных людей, что, как мы видим, происходит в Голландии и Французских землях».86 Расцвет ремесла, однако, требует квалификации работников. Для этого Крижанич предлагает приглашать инструкторов из Европы (не иностранных купцов, от них он как раз предлагал избавляться), гарантируя им парадоксальное для Запада, но очень существенное для Московии право свободного возвращения на родину. Но приглашать их с условием, чтобы каждый оставил после себя несколько обученных русских мастеров87Некоторые историки очень веселятся, толкуя об этих рекомендациях Крижанича. Ну как же, в одно и то же время человек восстает против «чужебесия», рекомендует изгонять иностранных купцов — «немцев», как называл он их скопом, — и приглашать тех же немцев в качестве инструкторов и инженеров. Логично ли? Конечно, они снисходительно прощают ему непоследовательность: все-таки XVI! век, темнота, почти Средневековье...
Между тем эту, четвертую рекомендацию Крижанича Петр принял буквально. Вспомним, кого выписывал он из-за границы. Разве не кораблестроителей, мореходов, фабричных мастеров, горных инженеров, короче, именно инструкторов — согласно рекомендации Крижанича? Чтобы понять ее действительный смысл, усвоенный Петром, нужно иметь в виду, что даже те в Московии, кто не отнЛился к Европе как к еретической заразе, видели в ней лишь нечто подобное гигантскому супермаркету, полному неведомых на Руси предметов роскоши и технических новинок. Другими словами, относились к Европе потребительски. Крижанич рекомендовал придать ей своего рода педагогический статус. Из потребителей стать учениками. И не просто стать, а почувствовать себя учениками. Это, конечно, полностью противоречило моско- витскому высокомерию, «самообожанию», как назовет его впоследствии B.C. Соловьев. Но разве не смиренной ученицей вернул Россию в Европу Петр?
86
Юрий Крижанич. Цит. соч., с. 569.
о 7
Там же. с. 406.
С этим связана и пятая, самая, пожалуй, важная рекомендация Крижанича: раз и навсегда отказаться как от фундаменталистской гордыни, так и от национального нигилизма, ни при каких обстоятельствах не считать себя ни первыми среди народов (как проповедовал двести лет спустя Достоевский), ни последними среди них (как уверял современник Крижанича князь Хворостинин). Именно в этих словах и выразил Крижанич свою мысль: «Мы занимаем скромное и среднее место, так как по уму и сердечной силе мы не первые и не последние среди народов».88
Но и для того чтобы просто стать европейским (в терминах Крижанича, «политичным») народом, нужна была России беспощадная — и осмысленная — национальная самокритика. В современной ему литературе нет других примеров самокритики такой мощи и глубины, какую оставил он нам в наследство. Именно она, между прочим, и была призвана объяснить, почему приглашение инструкторов из «политичных» стран считал он для Московии императивом. У читателя была уже возможность познакомиться с образцами такой самокритики.
Естественно, что жестокая самокритика была неприемлема для современных ему московитских обладателей «истинной истины». Неприемлема была она и в конце XIX (вспомним Достоевского) и на протяжении почти всего XX века. Достаточно вспомнить одно яркое высказывание ведущего либерала и жестокого критика дореволюционной России П.Б. Струве, чтобы увидеть пропасть, разделявшую его представление о своей стране от скромного определения Крижанича. «России безразлично, — говорит Струве, — веришь ли ты в социализм, в республику или в общину, но ей важно, чтобы ты чтил величие её прошлого и чаял и требовал величия для её будущего».89 Разве не очевидна здесь все та же ядовитая московитская смесь национального самобичевания и «самообожания»?
Удивительно ли, право, что с такой культурно-политической установкой так никогда и не удалось постниколаевской России вырваться из николаевской идейной ловушки? А вот в начале XVIII века удалось стране покончить с аналогичной «русской цивилизаци-
Там же, с. 49г.
Из глубины. M., 1991, с. 476.
ей». И едва ли станет кто-нибудь отрицать, что, лишь опираясь на прозрение тобольского мудреца, и сумел Петр вырвать свою страну из исторического небытия.
И птенцы гнезда Петрова понимали это прекрасно. Как писал после его смерти один из ближайших к нему людей Иван Неплюев, «сей монарх отечество наше привел в сравнение с прочими, научил нас узнавать, что и мы люди».90 Понимали это в России и при Екатерине. Например, Никита Панин, ведавший тогда внешней политикой, говорил: «Петр, выводя народ свой из невежества, ставил уже за великое и то, чтоб уравнять оный державам второго класса».91 Перестали понимать только при Николае.
Глава вторая Московия: век XVII
Крижанич
и Петр Писали о Крижаниче разное. Большинство историков считало его идеологом панславизма, а некоторые даже первым русским националистом. Предшественником Монтескье, сколько я знаю, не считал его никто. Но даже те из критиков, кто относился к его идеям и рекомендациям резко отрицательно, не оспаривали их органическую связь с реформами Петра.
Например, академик Пичета был уверен, что «непонимание народа и вера в торжество указа и приказа в значительной степени сближают Крижанича с Петром».92 (Автор, правда, упустил из виду не- преклоннуюЪриверженность Крижанича «благим законам».) «В общем её духе, если не в подробностях практического ее приложения, — вторил Пичете Валишевский, — это почти программа... которую Петр Великий употребил в дело, с ее парадоксальной идеологией и внутренними ее противоречиями».93 «Нельзя отрицать, перебирая все эти реформационные проекты, — писал Милюков, — что мы здесь попадаем в сферу идей петровской реформы»94 Того же мнения при-
90
В.О. Ключевский. Сочинения, т. 4, с. 205-206.
· 91
Там же, с. 206.
В.И. Пичета. Цит. соч., с. 14.
К.Ф. Валишевский. Цит. соч., с. 438.
П.Н. Милюков. Очерки по истории русской культуры. Спб., 1903. вып. г, 4.3, с. 137.
держивался и Ключевский: «Читая выработанный Крижаничем проект преобразований, воскликнешь невольно „Да это программа Петра Великого, даже с ее недостатками и противоречиями"».95
Разумеется, прямого заимствования тут быть не могло: когда Крижанич умер, Петру было всего четыре года. И книга его так и не была в 1680-е опубликована, хотя, по словам Ключевского, и читали ее «наверху, во дворце у царей Алексея и Федора; списки ее находились и у влиятельных приверженцев царевны Софьи [Сильвестра] Медведева и князя В. Голицына; кажется, при царе Федоре ее собирались даже напечатать»96 Но и всемогущий в ту пору Василий Голицын не смог пробить её через церковную цензуру. Так и осталась она в XVII веке первой, быть может, ласточкой будущего самиздата. Можно предположить одно. В годы юности Петра идеи Крижанича были уже так широко разлиты в московитском воздухе, что даже не особенно чуткий к идеям молодой царь не мог избежать их влияния.И это означало, что колокол звонил по Московии, отвергшей Крижанича. А для России предвещал он новые европейские поколения, а значит и Пушкина, и декабристов, не говоря уже о Лобачевском или Менделееве. Подумать только, что всех их могло и не быть, не пересекись в критической точке на исходе XVII века европейские идеи Крижанича с великой энергией Петра!..
