– А-а, – сказал я, – я из России.
– О, я знаю, это где-то около Германии. Да?
– Да, очень близко. Мы даже воевали с ними.
– Ты тоже?
– Нет, это было давно. Мой отец, – сказал я, – он был героем войны.
– Много ваших было убито в той войне?
– Двадцать миллионов.
– Ты шутишь.
– Нет. Ты была в России?
– Нет, – сказала девушка. – Моя сестра была. Прошлым летом.
– Ей понравилось?
– Да, очень.
– Что же ей там понравилось? – спросил я.
– Я не помню. Она была в каком-то большом городе.
– В Москве?
– Да, наверное. Но она сказала, что больше туда не поедет. А я хочу поехать. Ты думаешь, стоит?
– Конечно, поезжай. Тебе тоже понравится.
– Ты серьезно? – спросила девушка.
– Абсолютно, – сказал я.
Первый компьютер
Москва, 26 июля 1985 года
Я знаю, что теперь мало кто любит вспоминать давние времена. Я сам не люблю. Но иногда все-таки буду делать исключения. Вот и сейчас – несколько часов из каких-то там дремучих времен.
Случилось все это в восемьдесят пятом году в Москве, летом. Я только что пришел на работу, а на моем столе уже звонил телефон. Это был мой шеф.
– Здравствуй, Илья, – сказал он.
– Доброе утро, Борис Борисыч.
– Не такое уж оно доброе, – сказал шеф. – К нам комиссия едет министерскую систему проверять. Только что Четаев звонил. Я жду тебя через пятнадцать минут.
Четаев работал у нас тогда директором института. А заодно был у них председателем. А у них уж так принято было: кто директор, тот и председатель. Или наоборот. Я уж сейчас точно и не помню.
До Четаева работал у нас другой директор. Тот был куда как мягче. Если они там наверху придумывали что-то, то он, конечно, объявлял нам об этом, какой бы чушью оно ни было. Но сделаем мы это или не сделаем, его не особенно волновало.
А вот Четаев совсем другим человеком был. Мне один из наших, из институтских, жаловался, что раз в неделю, не реже, снился ему один и тот же сон. Сидит он якобы утром дома и завтракает. И тут у него над ухом Четаев как гаркнет: “Какой у тебя экономический эффект?” Ну и мой знакомый вскакивал весь в холодном поту. И никак от этих снов отделаться не мог.
Теперь никто и не помнит, какой такой экономический эффект у них был. А когда я рассказываю, мне никто не верит. Потому что получается, что вся страна работала, так сказать, в обратном направлении.
Сейчас я приведу вам небольшой пример. Скажем, вы сделали какой-нибудь станок и продали его фабрике. А на фабрике на станке наделали стульев на тысячу рублей. Так вот, если вы свой станок продали за восемьсот рублей, то экономический эффект будет двести рублей, а если – за тысячу рублей, то никакого эффекта у вас не будет. Чем дороже продали, тем вам хуже. Почему так считали, никто объяснить не мог. Да никто и не задумывался. А Четаев, так вот не задумываясь, с нас в высшей степени строго это все спрашивал и был за это на очень хорошем счету где-то там, у своих.
У меня еще оставалось десять минут. Я сел в кресло, вытянул поудобнее ноги и закрыл глаза.
Мы спустились вниз и стали расспрашивать девушку, где можно безопасно ходить. И она дала нам карту, на которой обвела карандашом маленький прямоугольник, и сказала, что если мы не будем выходить за пределы французского квартала, то все будет вполне безопасно.
– А если выйдем? – спросил я.
– Наверное, тоже все будет в порядке, – сказала девушка, – но я не советую вам этого делать.
– Как нам пройти к центру?
– Вы повернете здесь налево и пойдете все время прямо, никуда не сворачивая. Через пять минут вы будете в центре.
Мы вышли из гостиницы, повернули налево и побрели к центру. На улицах было много народу. И чем дальше мы шли, тем труднее нам было пробираться в толпе. Через каждые сорок–пятьдесят метров мы встречали какие-то небольшие музыкальные группы, и все это было похоже на какой-то джазовый фестиваль.
– Илюша! – услышал я чей-то голос совсем рядом с нами и обернулся.
Я увидел девушку с молодым человеком. Они приветливо махали нам, и выглядело это так, как будто мы с ними сговорились здесь встретиться. Более того, по всей видимости, мы были с ними хорошо знакомы, потому что, когда подошли к ним, стали называть их Мирой и Лешей, и девушка Мира схватила меня за рукав совсем по-простому и куда-то потащила.
– Тебе это должно понравиться, – сказала она.
– Что “это”? – спросил я.
– Сейчас увидишь.
– Откуда ты знаешь, что мне может понравиться?
– Я знаю, – сказала Мира, – говорю тебе, я знаю. Тебе это очень понравится.
Пока Мира тащила меня куда-то, она непрерывно что-то говорила.
– Мы пойдем в Дом устриц, – сказала она.
– Там что, устрицы живут? – спросил я.
– Нет, там устриц едят. Но мы пойдем туда не сразу, не сейчас.
– А куда же мы идем сейчас?
– Ты сам все увидишь, – сказала Мира.
Мы продвигались в густой толпе молодых людей, среди которых было много совсем молоденьких девушек. И вдруг я увидел, как одна из них резко задрала свою майку, обнажив себя. Все одобрительно закричали, и девушка опустила майку и стала смотреть наверх, на балкон второго этажа, где стояло много молодых парней. Один из них бросил что-то этой девушке. И когда она поймала и надела это на себя, я понял, что это были бусы. Толпа опять одобрительно загудела, и в эту же секунду другая девушка, которая стояла рядом со мной, повернулась ко мне и тоже задрала свою майку поверх головы, обнажив свои совершенно белые груди. И груди эти, которые были необыкновенно хороши, из-за того что она стояла с поднятыми руками, хоть и были довольно большими, просто-таки торчком торчали прямо мне в лицо, и у меня от этого, конечно, сразу же перехватило дыхание.
Я открыл глаза и в испуге посмотрел на часы. Прошло десять минут, как я сел в кресло и, по-видимому, сразу же заснул. И я удивился, какая же чертовщина может вот так, ни с того ни с сего, присниться человеку. Все, абсолютно все, в моем сне было странно и неправдоподобно. И меня еще удивило то, что когда мне все это снилось, то никакой чертовщиной мне это не казалось. И я подумал, что в следующий раз, когда мне будет что-то такое сниться, надо постараться понять, что это все – сон, и проснуться.
А сейчас мне надо было бы поскорее переключиться на министерскую систему. А про нее и в нашем институте, да и в самом министерстве, знали только в самых общих чертах. Как, кстати, и про все, что мы вообще делали. Хотя считалось, что мы работали над важнейшими государственными планами. Планы эти разрабатывались у них в государственном комитете простыми чиновниками. Естественно, они не могли представить себе, над чем страна должна была работать следующие пять лет. Поэтому они даже не утруждали себя, чтобы понять, что они там планируют. Просто рассылали набор каких-то слов. А на местах уже это все каждый по-своему расшифровывал, и потом уже народ какие-то невообразимые диссертации защищал, многие академиками становились, всякие премии получали.
Я вспомнил, как однажды мне позвонил один мой знакомый. Когда-то мы с ним на одном курсе учились. А потом он пошел работать в этот самый государственный комитет.
– Слушай, – сказал он, – у нас тут пока еще недобор. Вместо восьмидесяти программ, мы только шестьдесят пять набрали. Если хочешь, давай свои предложения.
– Да я уж и не знаю, что давать, – сказал я. – Меня тут в институте уже мучили на этот счет.
– Ты же, я помню, какими-то египетскими квадратами занимался.
– Латинскими прямоугольниками.
– Точно. Я думаю, это пойдет. Давай я прямо сейчас твою тему и застолблю. Давай, диктуй название.
Я продиктовал ему мою тему.
– Отлично, – сказал мой знакомый. – Только у нас сейчас автоматизированные системы должны идти. Поэтому давай начнем так: “Автоматизированная система…”, а дальше уже по тексту. Не возражаешь?
– Нет, – сказал я. – А что это такое?
– Я тебе потом все пришлю. А сейчас давай решим, какое тебе финансирование нужно.
– Да мне много не надо. Пяти, наверное, хватит.
– Учти, что это на пять лет.
– На пять лет? Тогда пиши двадцать пять.
– Хорошо, пишу тебе двадцать пять миллионов на пять лет.
– Миллионов? – спросил я. – Я имел в виду двадцать пять тысяч.
– Ты что, с ума сошел? У нас меньше, чем на пять миллионов, программ нет.
– Правда? Ну тогда пиши пять миллионов.
– Вот и отлично, – сказал мой знакомый, – значит, пять миллионов на пять лет. Можешь уже слать нам развернутую программу.
