— Горестно жить из милости, но приятно из дружества, — ответил Флетчер.
— Правда, вы особенный человек, я это сразу заметила и доверяю вам, — задумчиво начала Харита, но уже ей хотелось смеяться от удовольствия. — Но вы совсем не знаете нас; еще один только вечер мы здесь.
— Немного надо времени, чтобы отличить воду от вина, оленя от козы и золото от меди, — сказал Флетчер. — Быстрота решения еще не означает его несостоятельности.
— Но другое означает. Может быть, мы преступники! Какие-нибудь жулики, хотя, — поспешно докончила Харита, — этого нет, конечно, но так, примерно сказать?!
— Примерно сказать, что вам пора спать, — ответил Флетчер, — итак, снова поговорим утром.
— Я не знаю, что будет, — помолчав, сказала девушка, обратив к Флетчеру растроганное лицо, — но я знаю, что теперь не забуду вас никогда. Спокойной ночи!
Она вошла в комнату, оборвала фитиль свечи, уселась и пришила пуговицу к изнанке материи.
— Делайте, как хотите; вы дома, — сказал Флетчер.
— Я остаюсь с тем условием, — заявила Харита, — что мне дадут работу.
— Дадим работу, — ответил Флетчер, — впрочем, вы сама найдете ее, где, когда, как и что вам захочется.
— Напрасно вы так сказали, — встревоженно заметил Ферроль, — потому что Харита существо деятельное и беспокойное, она перебьет массу вещей и наделает хлопот всем.
— Сынок, сынок! — укоризненно сказала Харита. — Хорошо ли так говорить?
— Следовательно, ваше представление о себе иное? — спросил Флетчер.
Обиженная, Харита выпрямилась и некоторое время молчала, но принудила себя, наконец, ответить:
— Я сужу так: если я делаю что-нибудь хорошо, — похвалите меня, а если делаю плохо, — стоит ли обращать внимание?
— Нет, не стоит, — важно сказал Флетчер.
— Не стоит, — подтвердил Ферроль.
— Лучше я встану и пройдусь, — вздохнула девушка, — так как вы оба подшучиваете надо мной, а за что?
— За то, — угрюмо обронил Флетчер.
— За то, — удачно скопировал его Ферроль.
— Я действительно скучаю сидеть без дела, — сказала Харита, — без дела и без движения. Но, когда я читаю, — я могу сидеть спокойно и долго, я двигаюсь тогда в книге, с теми, о ком читаю.
Она встала и ушла к себе, где увидела новые башмаки. Что башмаки предназначались именно ей, явствовала приложенная к ним тут же на стуле записка Флетчера: «Так надо; так хорошо». Вспыхнув, Харита залилась слезами и, отплакав, надела башмаки с великим облегчением.
— Действительно, что так хорошо, — говорила она, притопывая носком, а затем бегая по комнате и склоняя взгляд к стройным своим ногам, — те были совсем дырявые. Значит, я — нищая? Нет, нет; только все это трогает, волнует меня; мыслей много противоречивых. Все равно.
Но, обувшись, она села на стул, не решаясь теперь сойти вниз. Так она сидела бы долго, если бы ей не пришла разумная мысль о равновесии, и, порывшись в узле, Харита надела еще почти новую светлую блузу, волосы обвязала бархатной синей лентой и пристегнула к рукавам ажурные нарукавники.
На лестнице встретила она отца и показала ему ногу.
— Видишь? У меня башмаки, — сказала Харита, — они очутились в моей комнате с запиской, что они для меня. Я их взяла. Хорошо ли это, отец?
Ферроль очень удивился, задумался, но в конце концов правильно отнесся к поступку хозяина.
— Что же такое? Он одинокий и великодушный человек, а башмаки — увы! — тебе нужны очень давно. Я чувствую к Флетчеру доверие и горячо признателен ему. Когда мы поправим свои обстоятельства, то подарим ему тоже какую-нибудь приятную вещь, а пока не думай больше об этом.
— Бедный ты мой! — сказала Харита, обнимая Ферроля и прижимаясь к его плечу головой. — Не можешь мне купить башмаков. Я даже устала, сынок; доброта, может быть, утомительнее злобы. Куда ты идешь?
— К Флетчеру, осмотреть мызу.
Они сошли вниз по лестнице, а Флетчер позвал девушку идти с ними, но она отказалась:
— Если позволите, я сделаю это одна как-нибудь в другой раз, — сказала Харита и показала носок башмака. — Вы видите, дядя Клаус принес мне подарок. Поблагодарите его, пожалуйста, за меня от всей души.
— Клаус не любит благодарности, — ответил, низко кланяясь ей, Флетчер, — впрочем, точно ли я снял мерку вчера?
— Ах!.. Вспомнила: вы нагнулись, когда я стояла у шкапа.
— Право, дорогой Флетчер, — сказал Ферроль, — вы отнеслись к нам с таким участием, что я никогда не забуду вас, и очень хотел бы в свою очередь быть вам полезен. Надеюсь, вы намекнете, при случае.
— Стары мы с вами, — отвечал, помолчав, Флетчер, — чтобы не понимать друг друга.
На этом разговор кончился, и, сказав: «а мне предстоят хозяйственные занятия», Харита, снова взойдя наверх, собрала грязное белье. Проходя с ним вокруг дома, к ручью, текущему под обрывом сзади мызы, девушка остановилась перед сквозной нишей стены двора — там сверкал сад Флетчера. Харита зашла посмотреть.
Вокруг этого небольшого участка лежал глубокий овраг, делая тем излишней ограду. Край обрыва засажен кустами, покрытыми множеством живых цветов. В центре сада мерила облака вершиной высокая араукария, нижние ветви которой лежали среди кактусов и алоэ. Цветы магнолий, оттенка слоновой кости, пурпурные цветы и кусты роз раскидывались на фоне синих теней или яркого света. В саду не было аллей, только тропы, ведущие к отдаленному тенистому месту под тюльпановым деревом, где на четыре камня был положен толстый срез красного кедра, и вокруг этого стола поместились каменные скамьи.
Отсюда видна была за оврагом виноградная плантация и затуманенные расстоянием горы.
Харита любила сады, любила самое слово «сад», а потому внимательно осмотрелась и заглянула под араукарию. Там сокровенно, в темной тени, стояла трава. Казалось, только что здесь был кто-то или бывает, но его пока нет. Затем она выползла из-под этого укрытия и через двор сошла по тропе к основанию берегового выступа тихо текущего ручья.
Оглянувшись, Харита увидела над собой тыловую сторону мызы, лишь одно окно, в правом углу под крышей, было на той стене. Ее нижняя часть скрывалась в уцепившихся за нее ворохах вьющегося и колючего кустарника.
Харита опустила белье к ногам и посмотрела в ручей.
Ручей, шириной в неполную возможность перепрыгнуть его, стлался по облачному дну; только лежащие на воде у самого берега сломанные стебли тростника выдавали его поверхность. Над высоким тростником летали стрекозы.
Едва Харита развязала свой узел, как осыпалась к ее ногам земля с обрыва, и у воды очутилась Миранда, по-видимому, серьезно недовольная самостоятельной стиркой.
— Напрасно вы не сказали мне, — бойко объявила она; — отдайте, я тотчас выстираю, и к вечеру все будет готово.
— Нет, я сама! — вскричала Харита, защищая узел, уже схваченный служанкой. — Я люблю стирать. Я не отдам.
Миранда уступила, но не ушла сразу.
— Как хотите, конечно, — сказала она, — я вам же хотела услужить. Промочите башмаки. Надели бы худые, свои.
— Ничего, я разуюсь, — ответила, тяжело взволновавшись, девушка, — идите, вы не нужны мне сейчас.
Сосредоточенно напевая, Миранда поднялась вверх и пошла на кухню, где чернокожая Юнона валяла черными руками белое тесто.
— Смех, гадость! — сказала Миранда приятельнице. — Хозяин наш стар и глуп; она живо оберет его; у ней уже тон хозяйский.
— Ты красивее, — оскалилась Юнона, — только Флетчеру не нравишься. Всем нравишься; Юнона достанет травы лучше лекарства, Миранда подсунет ее господину в подушку. Тогда откроются его глаза.
— Бутылка рома, если не врешь.
— Будь спокойна, я сделаю.
Между тем Харита нарвала тростника и разостлала его у воды, а чистое белье укладывала, свернув жгутом, на тростник. Чтобы защитить голову от солнца, она обвязала ее белым платком. Когда устала спина, девушка выпрямилась и, поправляя волосы, рассеянно посмотрела через ручей. Ее внимание было привлечено висевшими на кустах прядями ползучей травы, напоминающей гриву. Жгло солнце, тишина не нарушалась ничем, но что-то совершалось вокруг — и из кустов выехал всадник с длинной бородой, с густыми бровями. Глубокий шрам на щеке был, как мелом, проведен по загару лица. Его латы сверкали, подобно озаренной воде. Сзади него, крепко держась за всадника, сидела молодая дама в белом костюме пажа, и ее раскрасневшееся лицо выражало досаду и утомление.
Всадник остановился у воды и сказал что-то на неизвестном языке, лишь имя «Арманда» было понятно Харите как обращение к женщине. Она вспыхнула и, сняв своенравным движением висевшую на ее груди золотую цепь с изображением железного сердца, бросила эту вещь в кусты.
Всадник сомнительно улыбнулся, но она протянула ему обе руки и посмотрела ему прямо в глаза. Он кивнул.
Снова шевельнулись кусты, задетые легким ветром, грива коня повисла на их ветвях темной травой, а верхний край белого вала за бугром берега напоминал страусовое перо.
