погулять со своими сверстниками и девушками-цыганками, а так как он был малый веселый, большой шутник, да песни хорошо пел, то его всегда с нетерпением ждала молодежь и звала его, если он не шел:
– Кобу, скорее иди хороводы водить! Бросай работу! Всей работы все равно не переделаешь! Все тебя ждут!
Но Кобу никогда не бросит сразу работы, а прежде доделает все, что назначил себе на день, а потом уж пойдет веселиться.
– Мне и веселье не в веселье, коль работа не кончена! – говаривал он. Этот-то Кобу полюбил самую красивую девушку во всем таборе – Флору.
Бывало, только с ней и танцует, только с ней и говорит. Нельзя сказать, чтобы Флора пренебрегала Тодором. Она охотно танцевала с веселым и ловким Кобу, охотно отвечала на его шутки, но любить его гордая своей красотой Флора не могла. Часто говорила она своим подругам:
– Я знаю, что Кобу любит меня, но полюбить его сама, конечно, не могу. Как можно полюбить такого рябого? А ведь не будь у него рябин на лице, он был бы, пожалуй, красивый парень.
Кобу часто провожал после игр и хороводов Флору в ее палатку. Идя с ней, он говорил ей о своей любви, а она только смеялась и на его пламенные речи постоянно отвечала одно и то же:
– Сделайся богатым, богаче нашего гекко, тогда я выйду за тебя замуж, да рябины на лице тоже нужно вывести, за рябого я не пойду.
– Эх, Флора, Флора, – говорил он в ответ, – неужели же ты выйдешь только за богатого. Неужели продашь себя такому человеку, которого сама любить не будешь и который, может быть, и сам-то не будет любить тебя?
– Нет, за нелюбимого я замуж не пойду, а полюбить я полюблю только богатого.
– Ну, а меня ты так и не полюбишь?
– Откуда же я знаю, полюблю или нет? Все может случиться. Правда, ты рябой. Ну да ничего, вот я попробую не смотреть на твои рябины, может быть, тогда и полюблю, уж очень хорошо ты песни сочиняешь! – отвечала со смехом Флора и убегала к себе в палатку, крикнув насмешливо: – Прощай, рябой Тодор!
– Эх, беда, беда! – думал Тодор. – Зачем только полюбил я Флору? Никогда не стать мне богатым, никогда не бывать Флоре моей женой. Забыть нужно мне Флору. Только сердце-то слушаться не заставишь!
Сердце и на самом деле не слушалось Тодора. Все сильнее и сильнее любил он Флору. Напрасно уговаривали Тодора его приятели:
– Женись-ка ты, Тодор. Мало ли девушек в цыганских таборах? Женишься и забудешь Флору!
– Нет, не могу я забыть Флору! – отвечал Кобу. – Век буду любить ее. А коль не выйдет она за меня, то останусь я бобылем на всю жизнь. Такова, видно, моя несчастная судьба!
Так прошел целый год. Как-то вечером, когда Кобу провожал, по обыкновению, Флору, она, подойдя к своей палатке, остановилась и сказала ему:
– Ты знаешь, Кобу, богач Фержи из соседнего табора приходил к нам и просил моего отца выдать меня за него.
– Что ж, согласился твой отец? – спросил Кобу с сильной тревогой в голосе.
– Отец сказал, что коль я согласна, то и он согласен.
– Ну, а ты согласилась?
– Я-то? Пока я еще ничего не решила. Вот что: я дам тебе срок – три месяца; если ты за это время разбогатеешь, я выйду за тебя; нет – выйду за богача Фержи.
– Да как же я могу разбогатеть в каких-нибудь три месяца? – воскликнул Кобу.
– Это твое дело, – ответила Флора, – только я как сказала, так и сделаю.
Флора ушла. Кобу еще долго стоял у ее палатки и думал о том, что сказала ему Флора, потом махнул рукой и пошел к себе.
Еще прилежнее принялся Тодор за работу. Целыми днями не разгибаясь сидел он за плетением корзин; даже ходить по вечерам играть с молодежью стал он реже. Часто ночи напролет просиживал он за работой, все думал, что разбогатеет. Но где же было ему разбогатеть от продажи корзин? Сколько ни плел он их, сколько ни продавал, а денег что-то не было видно. Малую толику он, правда, сколотил, но до богатства было еще ох как далеко.
Как-то осенью Тодор Кобу, когда срок, данный ему Флорой, почти истек, резал на опушке леса у реки ивовые прутья и складывал их на большой, покрытый мхом камень. Был настоящий пасмурный осенний день. Моросил дождь. С пожелтевших уже деревьев падали крупные капли дождя. Все дали подернулись печальной пеленой осени. Тростник на берегу вздрагивал, словно ему было холодно. Взгрустнулось Тодору, и он запел сочиненную им самим песню, в которой слышалась тоска по Флоре:
Плачут все со мной деревья,
Горько слезы льют,
А по небу быстро тучи
Черные плывут.
Эх! тоска моя, кручина!
Горькая судьба!
Сердце ноет от печали,
Жизнь мне не люба.
Ах, не люб, не люб я Флоре!
Эх, тоска, тоска!
Мне недолго жить осталось,
Смерть моя близка.
Не глядите же, цветочки,
В очи вы мои!
И к земле вы приклоните
Венчики свои.
Коль меня не любит Флора,
Жизнь мне как сберечь?
И придется скоро-скоро
Мне в могилу лечь!
Так пел Тодор Кобу и резал ивовые прутья. Нарезал он еще целую охапку и подошел к камню. Теперь вязанка была так велика, что больше бы Тодор не снес. Взял он веревку и стал связывать на камне вязанку. Вдруг сзади него раздался недовольный голос:
– Что это за безобразие! Нашел тоже место навалить такую кучу хвороста на мой камень! Даже пройти нельзя! Ну, живо! – снимай вязанку! Мне некогда!
Тодор Кобу оглянулся и увидал маленького безобразного пшувуша, покрытого с головы до ног густыми жесткими волосами. Из-под шапки у него торчали три блестящих золотых волоса.
– Ах, прости, пожалуйста! – сказал приветливо Тодор. – Я и не знал, что это твой камень. Больше никогда не буду наваливать на него прутья. Ты только не сердись!
– Ну, так и быть, прощаю тебя! – важно сказал пшувуш.
Тодор снял вязанку с камня, положил ее на землю и взялся за камень, чтобы сдвинуть его с места.
– Что это ты хочешь сделать? – спросил пшувуш.
– Хочу помочь тебе и отодвинуть камень, ведь под ним, наверно, ход под землю, в ваше царство, – ответил Тодор.
Пшувуш засмеялся и сказал:
– С этим делом я справлюсь легче тебя. Оставь камень. Все
