в центральном событии (где же ей ещё возникать?),
и вопрос в публику: «доколе?» – ах, с этими вечными вопросами! Главный вопрос
события, да что там события, всей оперы, всех «Записок»: «доколе?».
Упрощая, в некоторой мере, вопрос, понимая, что вопрос сверхфилософский,
потому что от «доколе?», лишь выстроив сложную цепь логического
размышления, можно прийти: к доколе эти щёголи? Доколе эти женщины,
доколе наших женщин? доколе мужья, в конце концов?
Кто победит?
Победит сильнейший: раз, два, три, четыре, пять! На «три» бросок, на
«пять» уже «маита, Maita. » – и кульминация, как последний выдох удушаемого!
«У удушаемого меняется мировоззрение»1.
Дон Жуан побеждает, Командор отправляется, чтоб его больше никто не
видел.
глупенькая шутка
1Правильно: «Когда тебя бьют по голове, меняется мировоззрение». Из репортажа по «Боям без
правил».
92
И чтоб не смел мешать Амуру ни стуком в дверь, ни словом в душу.
Финальная сцена
Следуют феерические эротические, разнообразные и незабываемые мгновения
(подряд пять сцен).
Дон Жуан, Лепорелло и Донна Анна. Обедают за праздничным столом.
Хор, с солистами поют, по-моему так, «Застольную песню» из «Травиаты»:
Высоко поднимем все кубок веселья
И жадно прильнём мы устами,
Как дорог…
– переходящую в «Свадебный хор» из «Лоэнгрина».
Нет, я не опущусь до такого крохоборства. Я не буду доискиваться чьё это было
художественное произведение, ху-до-жест-вен-ное произведение, кто написал
этот намёк, эту пародию, это шарж, эту, простите, фантазийную мечту, чьё это
собственное «я» так распорядилось, у кого оно возникло?
У всех!
Коллективное творчество!
А вы говорите – субъективный идеализм!
И ничего не забывается. Ни фантазии, ни действительность, realita. Всё
смешивается, всё становится прошлым, бывшим, общим. Почему общим? потому
что, кроме того, что в дружеском разговоре, на прогулке пешком, трусцой, по
телефону, по телеграфу, – это уже было, – в письме, в ЖЖ, в Facebook, да пусть
хоть и на дистанции Марафонского забега, пусть хоть и восходя на Эверест,
наконец, а потом ещё писатели, театральные специалисты, кинематографисты,
саентологи, соитологи, словом, ловцы человеческих душ, и все рассказывают тебе
как было, как есть и как будет, как надо, чтоб было.
А Вам, Доктор, не нравится, что Дон Жуан, Лепорелло и Софи… простите, Аня
– за одним столом?.. наелись, отвалились, отпали, я бы сказал… как белые с
чёрными головками червяки от яблока… обожрались.
– Ах, Доктор, доктор Саша, доктор Жабинский!
«…как в детстве звали? Сашкой, небось?
– Нет, Шуркой!..»
На нашей с Вами памяти прозрачная осень, вырезные кленовые листочки
(очень подходит для нашего рококо) . Листочки красные, как красные флажки на
праздник… и всё – такое красно-прозрачное.
Жук, зато, чёрный. Ползёт по краю вырезного кленового листа, а навстречу еще
один жук. И давай бодаться. Господи, – кричит баба Роза, – хулюганы, гицели!
93
Наблюдатели, мошкара всякая, хлопают в ладошки… хлюпают (по Фрейду;
дался же он Вам, профессор Антонио).
На личном сайте два просмотра и один коммент: «Баба Роза у Вас, как живая,
классная! Я сейчас высадила двенадцать штук таких же».
Сообщите кого высадили: жуков, листочки, бабушек, мошек, хулюганов или
гицелей?
Жуки бодаются, а она в светлом венчике, венчике из светло-красных роз (чуть
было не попался в мою мышеловку очередной великий… ещё попадётся), в белом
венчике из роз в ожидательном волнении. Такая юная, куда-а там Лолите!
Аннабелла, – ещё куда-а не шло.
«Но две химеры миру не нужны…»
« Был беспечным и наивным
Черепахи юной взгляд.
Всё таким казалось ди-и-вным
Триста лет тому назад».
Вы, Шурик, смотрели на вырезную, из красных листиков чудо-бабочку… какая
же всё-таки чушь! доктор Шурка. «Вы смотрели?..» – да Вы не видели ничего и
никого, и только прижимались своими кружевами (для красного, снова же,
словца) к прелестным вырезным кружевам чудо-бабочки; прижимали! к своим
кружевам кружева чудо-бабочки, хотели, чтоб ваши кружева, как пазлы, чтоб, как
стёклышки в калейдоскопе, чтоб, как в домино, как шестёрка к шестёрке, как
пусто к пусту, совместились вдруг чтоб ваши кружева, и образовалось одно
большое общее розовое (насчёт розового… могут быть и другие цвета) кружево.
Как жаль, что нас не понимают,
Когда мы в розовых трусах.1
И совместили бы! Вы бы могли даже порвать их (кружева), сердясь, только бы
совместить, но пока ещё не знали тогда как это делается.
Как хотелось бы здесь побыть Прустом или Набоковым, да любым, нет не
любым, но хорошим сочинителем, чтоб в точности, чтоб настроенным
воображением, наблюдательным глазом, лучше глазком, воспроизвести эти
неудающиеся совмещения.
«Я стоял на коленях и уже готовился овладеть моей душенькой, как внезапно
двое бородатых купальщиков…»2
…или вот… да что там «или», у них там таких «или»! В нашем случае, третий
появился (пока доктор Шурка не мог приложить синее к синему, а зелёное к
зелёному), появился и давай бодаться.
1 Из популярной телепрограммы «Минута славы».
2 Это понятно откуда.
94
Жуки бодаются перед спариванием…3 – но не буду. Как уже сказано: «две
химеры миру не нужны»… Шурка уступил, Шурка проиграл, Шурку победили,
Шурку сбросили, и полетел Шурка вниз, туда, где в тёплом перегное родился и
вырос, туда, откуда впервые увидел мутный зелёный туман, мутную зелёную
истому, этот карильон закатов и рассветов.
II
Упал!.. Упал… и где-то там вверху зелёная муть, закаты и рассветы и домино,
пусто к пусту, и «Ду-шеш», «Ду-шеш», alors, две шестёрки, и вырезные кружева,
а он в навозе, извините, в перегное.
И снова вверх, вверх, вверх!.. и здесь, будь я Стерном, Прустом, Флобером,
Владимир(ом) Владимирычем(овичем), Львом Николаевичем, Леонидом
Николаевичем, Борисом Николаевичем… сколько их было… этих; или Александр
Сергеичем Пушкиным: «одних уж нет, а те далече», – обладай я этой
способностью вывернуть наизнанку жизнь попавшегося мне в руки и на страницу
разгильдяя…
Madame, Monsieur, француз l’Abbé
Учил, шутя, слегка бранил.
Ребёнок был…
Пришла пора и на свободе
свет он увидел наконец,
Ещё юнец…
Прямым герой наш Чильд-Гарольдом
Вдался в задумчивую лень.
Словарь рифмует: пень ли, день,
А если нужно, то плетень.
Здесь барин сиживал один…
Но кто это в толпе избранной?
Ужели он?.. Так, точно он.
Стоит безмолвный и туманный,
Как Чацкий…
Чтό с ним? будто в странном сне!
Что шевельнулось вглубине?..
3 «Жуки объедаются перед спариванием».
95
Увы! Герой влюблён наш,
Как дитя!
Ах, Пушкин!..
Стал вновь читать он без разбора.
Прочёл Манзони, под Клико,
Но мысли были далеко!
И будто громом поражён,
Стоит он.
Пушкин!
«…ай
