-Глупо - сказал Пономаренко - тут работа нужна тонкая, как пинцетом, ну никак нельзя кувалдой с размаху. Каждый случай разбирать с тщанием и осторожностью. Ни в коем случае чтобы не было так - вот я сделал, и все довольны, а что я по этому поводу думаю, это нигде, никогда, никого не интересовало. Именно мысли надо отслеживать в обществе, и реагировать незамедлительно. Иначе очень дорогую цену можем заплатить. Люди в любом обществе, это самый ценный ресурс. Который капитализм использовать в полной мере не может в принципе - поскольку там главное, это прибыль кучки эксплуататоров, а все прочие, это рабсила, толпа, быдло. А представьте, когда на общую цель замотивированы все, принимают как свое личное дело? Ведь горы можно свернуть!
-Было у нас такое - вставил Сирый - в Китае при товарище Мао. Все дружно строем махали мотыгами, плавили железо в печке и били воробьев.
-Ну и глупо - ответил Пономаренко - замотивированы должны быть не только те, кто с лопатой или штыком наперевес, а прежде всего те, кто планы составляет и приказы отдает. Кто там сказал про армию львов во главе с бараном? И вдвойне обидно когда такие “львята”, пассионарии, начинают работать против системы, просто потому, что не находят себя. Что очень наглядно было при проклятом царском режиме, а также в ваш развитый застой, правда в меньшей степени. Да и у нас под конец, вот прочел я Жигулина, “Черные камни”, это в пятьдесят втором семнадцатилетние пацаны свою “молодую гвардию” создали, против товарища Сталина, считая его предавшим ленинские нормы. Пацанов тех кстати, на карандаш взяли, так что не забудут, когда время придет.
-И сразу в Магадан? - спросил Елезаров - не дожидаясь, пока совершат?
-Мы ж не звери. Зачем, если можно использовать во благо общества? И случай классический - пассионарии, ну не могут они смирно сидеть, обязательно что-то совершить надо! Это жизненно важно, чтобы общество могло энергию таких беспокойных в нужную сторону направить, на войне понятно, а в мирное время? Вот и выходят из таких Софьи Перовские или Че Гевары, которые ну никак лично не обижены, но жизни не пожалеют, чтобы что-то низвергнуть. Это если их делом по душе не занять, на общую пользу. Ведь и ваша “перестройка” еще и оттого, что в центре все уже застыло давно, слово-то какое, “застой”, это на окраинах еще было, на излете, БАМ и всякие там учкудук три колодца, лэп-пятьсот и города в тайге. Так что жигулинских пацанов постараются заранее и ненавязчиво чем-нибудь занять, чтобы у них и мысли не возникло о собственной невостребованности.
-Их, ладно - заметил Сирый - а других? К каждому ведь персональную опеку не приставить?
-А вот это и будет наша работа - произнес Пономаренко - создать такой порядок, запущенный общественный механизм, чтобы пассионарии работали на общую цель. Конечно, тех, кто все же станет разрушителем, придется изымать, но это уже будет явный брак производственного процесса. Жалко ведь - сколько пользы мог бы принести каждый такой, себя не жалеющий, для общего блага? А поскольку таких в обществе, как Гумилев заметил, несколько процентов, то работа сильно облегчается. Таковы в общем, будут основные фронты - контроль настроений в обществе, появление новых идей, выявление распространителей, оценка “полезно-вредно”, и соответственно, поддержать или совсем наоборот. Кстати для последнего варианта вовсе не обязательно истреблять носителей идеи. Ваш товарищ Смоленцев, с которым мы еще раньше общались, когда он на Волге моих диверсантов учил, показал - в борьбе каратэ совсем не нужно силу силой встречать, а надо малое добавочное усилие прибавить, чтобы вбок увело, где для тебя безопасно. И в нашем деле можно так же, чем мучеников делать, что идею, что человека, можно высмеять, скомпрометировать, исказить, да просто под таким углом взглянуть, что все плеваться будут. А цензурой заниматься придется, как же без нее, но опять же, тоньше работать. Ни в коей мере не делать, как поэт Твардовский напишет, что дураков, которых совсем уж использовать нигде нельзя, а в отставку сами не хотят, “их как водится, в цензуру, на повышенный оклад”. И даже не запрещать, а критику навстречу подпустить, или свое на аналогичную тему, тот же принцип непрямого воздействия. Такие вот фронты намечаются, ну естественно, самое тесное взаимодействие и с госбезопасностью, и с органами внутренних дел, и с Госконтролем, и выход наверх с предложениями, что можно улучшить. Да, ну и конечно отношения между государством и церковью, между национальностями - в общем, все, что влияет на моральный климат нашего общества. И работать тонко, творчески, с огоньком, ни в коем случае не дубово. В идеале, если нас вообще не будут замечать, считая что все само идет так, как надо.
-Задачи! - заметил Елезаров - только не понял вот. Вы сказали, общественный механизм, а это какая-то Контора Глубокого Бурения выходит, еще одна. Если так, то отчего ее, родимую, не озадачить?
-Общественный механизм будет - заявил Пономаренко - ну нельзя все на одного Вождя вешать, что на самом верху, что пониже. А значит, он тоже может ошибаться, человек же а не бог. И значит должен быть предусмотрен механизм “обратной связи”, как вы называете, чтобы можно было зарвавшегося одернуть, а то поступают уже сигналы из среднеазиатской республики, на небезызвестного вам объекта “кукуруза”, вот на нем и опробуем. С другой стороны, критиканства быть не должно, критика должна быть конструктивной и ответственной. И нет у нас непогрешимых Вождей - что вы так смотрите, товарищ Елезаров, это мне сам товарищ Сталин сказал! - обязательно должна быть “защита от дурака” на самом верху. В то же время никакой всеобщей демократии быть не может, по той простой причине, что субпассионариев на пушечный выстрел нельзя подпускать к принятию каких-либо решений. Так что общественный механизм будет, и нам предстоит придумать его, запустить, отладить. И естественно, Контора, как вы выразились. Работающая, как я сказал, в тесной связке с органами, но их не дублирующая. Потому что, грубо говоря, они реагируют, когда что-то уже совершено, а у нас основной работой будет “на опережение”, лишь по обнаружению тенденции, когда юридически говоря, виноватых еще нет. И целью будет, чтобы эти виноватые ими не стали вовсе - отказались от своих заблуждений, или же раскаялись, отреклись - карать лишь в самом последнем случае, упорствующих, когда никак нельзя иначе,
-Так это прямо инквизиция какая-то выходит - сказал Сирый - средневековье.
Мы не звери, что вы, что вы!
Мы везде - но нас не надо замечать.
Днем и ночью, мы готовы
Вас самих от ваших мыслей защищать.
-Инквизиция? - поднял брови Пономаренко - а что, в этом что-то есть! Тем более, ее никогда не было на Руси, а значит нет и отрицательного смысла этого слова. Государственная инквизиция - тем более, что как я сказал, религия, секты и всякие там пророки, это тоже наши клиенты. Любое государство обязано бороться с инакомыслием, вопрос лишь, делать это грубо и топорно, проливая кровь и рождая мучеников, или тонко и ненавязчиво, привлекая несогласных на свою сторону. А что до средневековья, то вы ошибаетесь. Идеи и принципы, что я озвучил, взяты мной из книги “Психологическая война”, издание ваших девяностых, судя по обложке и отсутствию штампа, находящейся в свободной продаже. И предисловием, где сказано, что предназначена “для широкого круга лиц, занятых политической деятельностью, конкурентной борьбой, рекламным бизнесом”. Так что методы все - не наши, а ваши.
Анна Смелкова, Северодвинск. 22 июня 1943.
Пошел третий год войны. Два по календарю, а сколько по жизни?
И много лет спустя, вспоминая что-то у нас будут говорить, “это было до войны”, или “после войны”. Но ведь и сейчас мне кажется бесконечно далеким, весна сорок первого, второй курс универа, прогулки по набережной в белую ночь. С Аркашей Манюниным, гордостью нашего курса, будущим академиком и без всякого сомнения, светилом советской науки. В него были влюблены все наши девчонки, но так вышло, что он жил на Чкаловском, рядом со мной, и часто меня провожал. Хотя мы даже не целовались ни разу, только вели разговоры на всякие умные темы. И если бы не было войны… впрочем, кто знает, что было бы “если”?
И ведь я встретилась с Аркашей сейчас, в Москве. Он все такой же, сутулый, волосы всклокочены, те же круглые очечки, его из-за близорукости в армию не взяли, он проездом из эвакуации в Ленинград возвращался - столкнулись на улице, бывает такое не только в романах. Пять минут поговорили, и такое ощущение, он таким же мальчишкой остался, а я старше его лет на десять. Он умный, хороший - вот только теперь у нас не могло бы быть совсем ничего. Потому, что он в тылу, в эвакуации - а я в белорусских лесах с СВТ бегала, а до того в Минске должна была немцам улыбаться, чего изволите, герр?
Жизнь тогда казалась безоблачной, а будущее светлым, можно заниматься чистой наукой, и жить как все. А сейчас думаю, а может меня судьба жить оставила, а не погибнуть как в ином мире - затем, что другая война впереди? Нет, не та, которая там так и не случилась, с атомным апокалипсисом, а незаметная, за умы и души наших людей? Чтобы через полвека те девчонки мечтали выйти замуж за ученых и инженеров, а не за “деловых”?
