должен был мне все вперед сказать.
Фридер подумал: «Ну если и дальше так с женой пойдет, так и точно придется мне самому обо всем заранее подумать».
Вот и случилось, что, накопивши порядочную сумму талерами, променял он их на золото и сказал Катерлизхен:
– Вот видишь тут эти желтые черепочки? Эти черепочки я сложу в горшок да зарою в хлеву под яслями у коровы; только смотри – не трогай их, а не то тебе от меня достанется!
И она сказала:
– Нет, муженек, ни за что не трону.
Когда же Фридер ушел, пришли в деревню торговцы продавать глиняные кружки и горшки и спросили у Катерлизхен, не желает ли она что-нибудь купить.
– Э-э, добрые люди, – сказала Катерлизхен, – нет у меня никаких денег, и ничего я у вас купить не могу; а вот если вам нужны желтые черепочки, так на черепочки и я бы у вас кое-что купила.
– Желтые черепочки? А почему бы не нужны? Покажи-ка их нам!
– Так вот ступайте в хлев и поройтесь под яслями у коровы, там и найдете желтые черепочки в горшке, а я при этом и быть не смею!
Плуты-торговцы пошли по ее указанию, порылись под яслями и отрыли чистое золото. Золото они забрали, да с ним и бежали, а товар свой, горшки да кружки, весь в доме покинули.
Катерлизхен и подумала, что и эта новая посуда ей пригодиться может; но так как на кухне в ней не было недостатка, то у всех новых горшков она повыбивала дно и расставила их в виде украшения на заборные столбы вокруг всего дома.
Как вернулся Фридер домой, как завидел это новое украшение, так и стал говорить:
– Дорогая, что это ты опять наделала?
– А это я купила, дорогой, на те желтые черепочки, что под яслями у коровы зарыты были… Сама-то я туда не ходила – так продавцы уж их откопали.
– Ах, Катерлизхен! Что ты наделала? Ведь это же не черепки были, а чистое золото, и в том было все наше состояние. Ты бы этого не должна была делать!
– Так-то так, дорогой, – отвечала она, – да я же этого не знала; ты бы мне должен был наперед сказать.
Постояла минутку Катерлизхен, подумала и говорит:
– Послушай-ка, муженек, ведь золото твое ты можешь снова добыть, побежим скорее вслед за ворами.
– Пойдем, пожалуй, – сказал Фридер, – попытаемся; захвати только с собою хлеба и сыра, чтобы было нам что по дороге перекусить.
– Ладно, муженек, захвачу.
Пустились они в погоню, и так как Фридер был на ногу легче жены, то Катерлизхен от него и поотстала.
«Этак-то еще и лучше, – подумала она, – как будем назад возвращаться, мне же менее идти придется».
Вот и пришли они путем-дорогою к горе, где на обоих склонах прорезаны были колесами глубокие колеи.
– Ишь ты, – сказала Катерлизхен, – ведь они тут бедную землю изрезали, изрыли и исполосовали так, что во весь век не заживет!
Да с великой-то жалости возьми и намажь все колеи маслом, чтобы колеса по ним мягче катились; а между тем как она над колеями нагибалась, выкатилась у нее одна головка сыра из фартука и покатилась вниз по горе.
– Ну нет, брат, – сказала Катерлизхен, – я раз-то взошла на гору, а из-за тебя другой раз всходить на нее не стану; пусть другой сыр за ним скатится и вернет его сюда.
Взяла она другую головку сыра и скатила ее вслед за первой. Однако же сыры не возвращались к ней; тогда она и третий вслед за ними спустила и подумала: «Может быть, они третьего поджидают и не хотят возвращаться одни».
Но и три сыра не возвращались; тогда она решила: «Видно, третий-то не нашел к ним дороги и заблудился на пути, пошлю-ка я и четвертый за ними, пусть позовет их». Но и с четвертым то же случилось, что и с третьим.
Тогда женушка рассердилась, швырнула под гору и пятую, и шестую головку, так что у нее сыру уж и совсем не осталось.
Однако же она их некоторое время поджидала еще и прислушивалась, но так как сыры не возвращались, она на них махнула рукой и проворчала:
– Вас хорошо бы за смертью посылать! Ждать вас не стану: захотите и сами меня нагоните!
Пошла Катерлизхен дальше и сошлась с мужем, который остановился и поджидал ее, потому что ему есть захотелось.
– Ну-ка, давай сюда, что у тебя там есть в запасе!
Та подала ему сухой хлеб.
– А где же масло и сыр?
– Ах, муженек, маслом я колеи на дороге вымазала, а сыры наши скорехонько вернутся: один у меня из рук выкатился, а другие я сама за ним вслед послала, чтобы они его обратно привели.
– Ну, женушка, могла бы ты этого и не делать! Эка, что выдумала – маслом дорогу смазывать, а сыры с горы скатывать.
– Так-то так, муженек, да все ты же виноват, зачем не предупредил меня.
Пришлось им обоим закусывать сухим хлебом; вот и сказал Фридер:
– Женушка, да заперла ли ты дом наш, как из него уходили?
– Нет, муженек, ты бы мне это сказать должен был.
– Ну так воротись же домой и сначала запри дверь, а потом уж и пойдем дальше; да, кстати, уж и поесть чего-нибудь другого принеси, я буду тебя здесь поджидать.
Пошла Катерлизхен домой, да и думает: «Муженек хочет чего-нибудь другого поесть, сыр да масло ему не по вкусу пришлись, так вот, захвачу я для него из дому целый узел сушеных груш и кружку уксусу».
Затем она задвинула задвижкой дверь верхнего этажа в доме, а нижнюю сняла с петель и с собой захватила, положив на плечи, а при этом подумала, что коли дверь у ней под охраной будет, так и в дом никто войти не сможет.
Нескоро дошла до места Катерлизхен и все думала: «Пусть муженек-то тем временем отдохнет».
Когда же дошла она до Фридера, то сказала:
– Вот тебе, муженек, и дверь домовую принесла, на-ка, сторожи ее.
– Ах, Господи, то-то умная у меня женушка! Нижнюю-то дверь с собой унесла, так что каждому теперь в дом наш путь открытый, а в верхнем этаже задвижкой задвинула! Ну теперь уж поздно домой ворочаться; но уж если ты сюда дверь притащила, так изволь же тащить ее на себе и дальше!
– Пожалуй, дверь-то я и понесу, муженек, а уж узел с сушеными грушами и кружку с уксусом мне нести тяжело; я их на дверь повешу, пусть их дверь несет.
Вот они наконец и в лес вошли, стали искать плутов-торговцев, однако же не нашли.
Стало уже темнеть, и забрались они на дерево, предполагая там переночевать. Но едва наверху уселись, как пришли под то дерево те самые добрые молодцы, которые уносят с собою все, что само за ними идти не хочет, и умеют разыскивать вещи прежде, чем они потеряются.
Сели они под деревом, на которое Фридер и Катерлизхен залезли, развели огонь и собирались делить свою добычу. Фридер спустился с дерева на другую сторону набрать каменьев, опять влез с ними на дерево и хотел пришибить ими воров насмерть. Но ни один из его камней не попал в цель, и воры стали говорить между собой:
– Видно, скоро светать начнет, ветром стало сбивать с елей шишки.
А Катерлизхен тем временем все еще держала дверь на плечах, и так как ей было держать тяжело, то она и подумала, что это узел с грушами дверь оттягивает, и сказала мужу:
– Я узел с грушами сброшу.
– Нет, женушка, теперь не бросай, а то по грушам и нас на дереве разыщут.
– Нет, брошу, не могу, очень уж они меня тяготят.
– Ну так и делай, черт возьми!
И посыпались груши сквозь ветви вниз, а те, что внизу сидели, даже и внимания на них не обратили.
Немного спустя Катерлизхен, которая по-прежнему изнемогала под тяжестью двери, сказала мужу:
– Ах, муженек! Мне и уксус тоже надо вылить.
– Нет, женушка, не делай ты этого, а то они, пожалуй, нас отыщут!
– Ох, муженек, не могу: я должна его выплеснуть! Уж очень он меня тяготит!
– Ну так выливай же, черт побери!
Выплеснула она уксус и обрызгала внизу добрых молодцев. Стали они друг с другом переговариваться, что роса, мол, падает.
Наконец-то Катерлизхен догадалась: «Да уж не дверь ли это мне так оттягивает плечо?» – и сказала мужу:
– Муженек, я и дверь тоже скину с плеч!
– Как можно! Тогда нас
