– Хорошо, если Эдмунд ни при чем, но тогда – кто?
– Есть люди, для которых подобное – просто развлечение, – возразил Гил, – хотя мы с Эдмундом не исключали возможность того, что ты угодила в беду из-за того, что входишь в Общество, как там его… дружбы.
– Общество помощи бедным? Но какое оно имеет отношение ко всему этому?
– Эти объединения становятся все более непопулярными. В последнее время они находились под сильным огнем критики.
Кэтрин знала, как сейчас говорят: учить детей босяков – значит вести страну к революции. После того, что случилось во Франции, в Англии очень боялись, что чернь может взбунтоваться.
– Но я мало кого знаю из этого общества. Да и вообще, как из такой глуши, как Девон, могли просочиться слухи, да еще настолько угрожающие, что могли стоить мне жизни?
– Твой отец не делал секрета из своей деятельности. Он не раз подвергался порицанию со стороны высшего общества, а многие из его противников были настроены весьма радикально.
– Ну что же, тогда это действительно может быть причиной.
– Я именно так и думал. Я нанял людей для расследования. Пока еще ничего не удалось установить, но я надеюсь, что сейчас нам будет проще найти преступника.
– Спасибо, дядя. Мне бы хотелось поскорее покончить со всем этим. Кстати, когда, по-твоему, я могла бы приступить к осуществлению своего плана?
– : А сама ты когда хочешь сообщить о своем возвращении Эдмунду?
– Сомневаюсь, что он обрадуется лишению герцогства и состояния. Я бы хотела, чтобы ты, дядя, сам поговорил с ним,
– Можешь на меня рассчитывать, дорогая. – Гил встал. Кэтрин тоже встала и взяла Гила под руку. – Ты можешь также не сомневаться в том, что Совет Посвященных в Девоне, к которому принадлежал твой покойный отец и принадлежу я, окажет тебе самую горячую поддержку.
– Так, значит, ты считаешь, что все получится?
Гил повел Кэтрин в столовую, усадил на стул из орехового дерева с высокой резной спинкой. Сам сел во главе стола. Позолоченные канделябры тускло блестели на фоне белоснежной с золотыми ободками фарфоровой посуды. Белые розы в хрустальных вазах источали изысканный аромат.
– Твой план – лучшее из того, что можно придумать, но своим «вздорным» поведением ты настроишь против себя многих.
– Я знаю.
– Мы попробуем заручиться поддержкой нескольких влиятельных семейств, – задумчиво протянул Гил. – Соммерсет у меня в долгу за то, что я помог его старшему сыну, и Мэйфилд тоже… Хорнбакл, конечно, тоже будет на нашей стороне; Щези – весьма вероятно, хотя это человек ненадежный. Мы убедим женщин, что ты умираешь от раскаяния и очень переживаешь из-за своей безрассудности, терзаешься, что заставила нас с Эдмундом страдать, и, учитывая мягкосердечие и доброту вышеупомянутых семейств, ты, вероятно, можешь рассчитывать на то, что к тебе отнесутся как к пострадавшей стороне. Думаю, мы добьемся своего.
Кэтрин перевела дух. Однако, даже если положение в обществе удастся сохранить, остается еще одно – подходящая партия. Теперь нужно искать того, для кого не имеет значения, девственница ли невеста или нет.
Так каким он будет, ее будущий супруг?
При мысли о том, что придется за кого-то выходить замуж, у Кэтрин защемило сердце. Она подумала о Доминике. Где он? Уехал в Англию или нет? Или решил остаться во Франции?
– С тобой все в порядке, дорогая?
Гил смотрел на нее с удивлением, и Кэтрин поняла, что говорит вслух.
– Прости, дядя. Я, кажется, еще не совсем успокоилась.
– Ничего, дитя мое, я понимаю.
«Хорошо, что хоть кто-нибудь способен меня понять», – вздохнула про себя Кэтрин. В который раз она приказывала себе отбросить всякие мысли о Доминике. Если дядя и понимал, что с ней происходит, то самой Кэтрин было до этого еще очень далеко.
Глава 13
Доминик Эджемонт шел по залам Грэвенвольда к спальне хозяина замка.
Вторую неделю он жил в отцовском поместье, после того как, покинув Марсель на испанском судне, следовавшем через Марокко, прибыл в Англию. По дороге домой он на день остановился в Лондоне. Там нанял сыщика с Боу-стрит, который обещал ему собрать сведения о его рыжеволосой Кэтрин.
Доминик даже не знал ее фамилии. Он совершенно точно мог сказать, где находится та ямочка у нее под коленкой, от прикосновения к которой она готова была стонать. Из сотни оттенков он мог бы безошибочно указать тот, что соответствовал абрикосовому оттенку ее сосков, легко узнал бы ее походку. Но имя! Он не мог даже поручиться, что то, которым он называл ее, не вымышленное.
Почему, почему он не пытался разузнать о ней побольше? Доминик казнил себя за эту оплошность. Впрочем, когда он был среди цыган, он тоже становился цыганом до кончиков ушей. Цыганом, которому нет дела до имени.
Имя – не важно, время – не важно. Казалось, нет ничего важнее настоящего. И, когда рядом была Кэтрин, жизнь была прекрасной. Настолько прекрасной, что, узнав о побеге, он пустился следом за ней, приехал в Марсель, но опоздал. Опоздал всего на час.
Женщина, по описанию сходная с Кэтрин, искала корабль, на котором она могла бы покинуть Францию. И видимо, ей удалось найти такой корабль. Это все.
Доминик верил, что ему удастся найти ее в Англии. Трудно было остановить такую женщину, как Кэтрин, если она что-то задумала. В этом Доминик убедился. И все же он хотел знать наверняка, что она добралась до дома, что не попала в беду,
И самое главное, он нестерпимо хотел вновь увидеть се.
– Маркиз проснулся и зовет вас, милорд.
Доминик кивнул своему слуге Персивалю Нельсону, седому старичку, слепому на один глаз и несколько глуховатому. Маркиз собирался отправить слугу на содержание уже несколько лет назад, но Доминик знал, как трудно будет старику, представителю уже третьего поколения слуг, живущих в замке, смириться с этим. Вопреки желанию отца он позволил старику остаться и тем заслужил его преданность.
– Иду, – откликнулся Доминик. Вот уже две недели маркиз пребывал в забытьи. Вчера он пришел в себя и позвал сына.
Каждый разговор между отцом и сыном заканчивался горячим спором о будущем поместья и титула – старый маркиз требовал, чтобы сын женился. Доминик, вспоминая о матери, о ее страданиях из-за жестокости этого человека, упорно стоял на своем, говоря отцу, что тот просит о невозможном.
Доминик вошел в просторную спальню, отделанную в бледно-голубых тонах, и увидел отца – глаза у него запали, вокруг глазниц легли синие тени, щеки ввалились. На фоне белого покрывала его руки казались алебастрово-бледными, а ведь в молодости он был почти так же смугл, как Доминик.
– Мой сын пришел, – произнес маркиз неожиданно сильным голосом, – помогите мне кто-нибудь сесть!
Слуги подняли его. Пусть тело маркиза было бессильно, о глазах пылала решимость.
– Ну? – произнес маркиз.
– Что «ну», отец? Не передумал ли я насчет этой девчонки Каммингов? Я уже сказал, что ее приданое меня не интересует. Так же, как и ваше наследство. Я не женюсь на ней. Ни сейчас, ни потом.
– Почему? Объясни, по крайней мере. Ее деньги удвоят состояние Грэвенвольдов. Твой долг как наследника сделать выгодную партию для семьи.
Старик не убеждал, а приказывал.
– Ты знаешь, почему я отказываюсь. Мы уже много раз говорили об этом.
– Потому что ты до сих пор мстишь? Мстишь за мать? Все эти твои причуды – полнейшая глупость. – Кровь прилила к щекам старика. – …Мы оба знаем о моих ошибках. Мне нужно было лучше обращаться с тобой, проследить за тем, чтобы тебя не обижали. Но все это в прошлом. Впереди у тебя вся жизнь, жизнь богатого человека. У тебя будет все, что могут дать человеку деньги и власть. Я прошу одного – позаботиться о будущем Грэвенвольда.
Старик закашлялся. Доминик не отрывал взгляда от лица маркиза. Как всегда, оно сохраняло своевольно-упрямое выражение. По-прежнему для него не существовало ни других людей, ни иных мнений.
– Нет, – ответил сын.
Отец откинулся на подушки.
– Ты трудный человек, Доминик, но не дурак. Женись. Дай мне умереть спокойно.
«Спокойно», – с горечью повторил про себя Доминик. Знала ли покой его мать? Ее угораздило влюбиться в маркиза, когда пиндары остановились в его фамильном владении в Йоркшире. Она провела с ним ночь и родила сына. Через год она допустила еще большую глупость. Вернувшись в Англию, она рассказала своему возлюбленному о его сыне, показала ему родинку на теле мальчика – Крест Эджемонтов, маленький пурпурный знак в виде полумесяца, отметину, передаваемую Эджемонтами из рода в род на протяжении уже шести поколений.
Глупышка, она думала, что он возьмет их к себе и они будут вместе. Но маркиз отказался признать сына и прогнал цыган со своих земель. Для Персы это было страшным ударом. Она, конечно, понимала, что маркиз на ней не женится, но она верила, что он ее любит, что он будет гордиться их ребенком.
– Покой и понимание ты найдешь лишь в одном обществе – твоего создателя, дьявола. Я тут ни при чем.
