вот неожиданность! Все пошло не так, как я себе представляла. Я указала на потрясающего живописного Ричарда Дибенкорна –
уклончиво пожал плечиком. Я перешла на территорию стильного поп-арта и показала на Уэйна Тибо –
ноль реакции. И так далее, и так далее по всем современным галереям. И только в одном из отстойных по своей скучности залов искусства XIX века он нашел
то самое. Сын протянул мне свой телефон. Я навела на него камеру, продолжая не верить своим глазам. Потом сделала еще одну фотографию уже своим телефоном и отправила мужу с подписью: «Что мы сделали не так?!»
Наш сын, худой, взъерошенный, с длинными волосами, в черной футболке с надписью «Псих из Сан-Франциско», улыбался, стоя перед картиной Фредерика Чёрча «Сезон дождей в тропиках» – романтическим пейзажем с розоватым туманом и радугой.
– Что тебе понравилось в этой картине? – спросила я.
Он пожал плечом, как будто объяснять мне, чем хорош Фредерик Чёрч, было так же бесполезно, как рассказывать о достоинствах игрушки «Вселенная Warcraft». («Они связаны, – мудро заметил позже мой муж. – Представь себе Средиземье Толкина».)
Я сдалась и предложила перед уходом пойти полюбоваться видом со смотровой башни. Стоял редкий ясный день – отличная возможность взглянуть с высоты на наш прекрасный город, в котором не так уж много высоких зданий.
По дороге к атриуму с лифтами мы круто повернули за угол, и у меня перехватило дыхание. Над нами и вокруг нас висело более десятка произведений из проволоки. Одни были похожи на длинные корзины, другие – на звездные вспышки из колючего металла, третьи – на мерцающие кольчужные каскады. Свет играл в слоях и формах, переливающиеся тени скользили по стенам, по полу и потолку, как будто мы были под водой. Я мгновенно влюбилась.
– Как насчет этого? – спросила я.
Мой сын уклончиво кивнул.
– Нормально, – ответил он и нажал кнопку вызова лифта.
История моего первого похода в настоящий музей, когда я сама была подростком, повторилась с точностью до наоборот. Тогда был июль, и мы проехали всю дорогу от Монтаны до округа Колумбия в машине без кондиционера. Поэтому Смитсоновский институт – огромный, прохладный и просторный – показался мне настоящим раем. Я почти сразу заметила огромную картину Сая Твомбли (теперь я знаю, как звали автора). Полотно серовато-зеленого цвета, сплошь заполненное округлыми белыми письменами, выглядевшими словно буквы, но их невозможно было прочитать. Картина говорила о чем-то на каком-то языке, которого я не знала, но все равно полюбила – точно так же, впервые услышав французскую речь, я ничего не поняла, кроме того, что это восхитительно, даже если смысл слов мне совершенно непонятен. Я хотела рассмотреть картину, но друзья семьи торопили, поскольку им не терпелось показать нам «настоящую живопись».
Это был огромный горный пейзаж Бирштадта с зеркальным озером, в котором отражались скалистые пики, окруженные закатной розовой дымкой. К берегу озера вышла на водопой семья пугливых оленей, невинных, но настороженных. Пейзаж был очень похож на Монтану.
Имоджен Каннингем. Рут Асава за работой с детьми. 1957
Почему тогда мне куда больше понравилась первая картина, которую я даже не совсем поняла? Попробую перефразировать Ли Краснер, сказавшую когда-то о своем учителе Гансе Гофмане: «Он дал мне урок абстракционизма, и я его усвоила», – так вот: в ту минуту я получила первый опыт созерцания абстрактного искусства, и оно мне сразу понравилось.
С моим сыном все оказалось совершенно иначе: величественный пейзаж перевешивал любое абстрактное произведение живописи или скульптуры. Он придержал двери лифта, и я быстро сфотографировала табличку на стене. В башне, пока он рассматривал виды, я глянула в телефон. Работы в атриуме принадлежали Рут Асаве. Теперь я приняла ее.
* * * * *
Перед тем как мы уехали, я купила каталог работ Асавы. Мне было стыдно за мое прежнее равнодушие. В ее творчестве скрывалось намного больше, чем я думала.
В Блэк-Маунтине Асава познакомилась с Альбертом Ланье, молодым студентом-архитектором с юга, и они начали встречаться. Ланье слышал, что в сан-францисском районе Норт-Бич хороший ужин с бутылкой вина стоит меньше доллара, поэтому в конце лета 1948 года он отправился на запад и открыл мастерскую в Сан-Франциско. Той осенью Верховный суд Калифорнии отменил законы, запрещающие межрасовые браки. Летом 1949 года Асава и Ланье поженились в Сан-Франциско. За десять лет у них родилось шестеро детей.
За год до свадьбы Асава выставила свои первые проволочные «корзины» в колледже Блэк-Маунтин. Через год после свадьбы, в 1950 году, она показала похожие произведения на ежегодной выставке творческого объединения в Музее современного искусства в Сан-Франциско. В том же году она родила первых двух детей. Ни брак, ни дети не мешали ей работать.
Потрясающая фотография Асавы с детьми, сделанная ее подругой, знаменитым фотографом Имоджен Каннингем, показывает, как ей это удавалось: она просто делала это. Создавала искусство, воспитывала детей, занималась разными делами. Я скопировала фотографию из каталога и носила ее с собой в блокноте. Если Асава, словно «Мадонна в скалах» Леонардо, могла работать, окруженная детьми, причем один из этих четверых детей был младенец без подгузника, сосущий из бутылочки, если она могла в это время работать не поднимая головы над новым произведением (а готовые работы в это время парили вокруг ее семьи, словно домашние боги), то и я могла хотя бы немного писать, пока ждала дочь во время футбольной тренировки на другом конце города.
* * * * *
Разумеется, Асава могла отвечать только за себя. Вряд ли она была в состоянии контролировать оценки, которые критики давали ей и ее искусству. В журнале TIME в 1954 году появилась статья, посвященная работам Асавы; ее автор описал художницу так: «Рут Асава, 28 лет, домохозяйка из Сан-Франциско, мать троих детей», далее упоминается, что она «училась у абстракциониста Джозефа Альберса в колледже Блэк-Маунтин». Упоминается лишь для того, чтобы сравнить ее работы с произведениями другого американского скульптора японского происхождения, Исаму Ногути, который, как отмечается в статье, учился у Константина Бранкузи. Оба они были американцами, оба учились у европейцев, однако рецензент настаивает: «В творчестве Ногути и Асавы прослеживается одна общая черта, которая присуща восточному искусству и которой часто не хватает западным художникам: экономия средств. Их японские предки немало потрудились, чтобы единственный штрих кисти выглядел как произведение искусства». Кто бы мог подумать – искусство передается по наследству, и серьезная учеба у европейских художников, чьи работы полностью подчинены принципам экономии и радикальной простоты (см. «Птица в пространстве» Бранкузи или «Во славу квадрата» Альберса), здесь совершенно ни при чем.
Рут Асава. Без названия. Ок. 1962
* * * * *
Асава много лет изучала возможности проволоки, следуя за линией в пространстве,
