трудом сдерживаясь, чтобы еще раз не смазать по уху капитана, вопросил я.
Наверное, в моих глазах сверкнуло что-то недоброе. И настолько недоброе, что незадачливый коллега по правоохранению предпочел не искушать свою судьбу и моё терпение. Повествование его было непродолжительным, но достаточно содержательным. Я оказался прав, указания относительно моей персоны он получил от того самого майора, который числился заместителем начальника ИВС.
Не очень охотно, но пленный капитан поведал, что участь меня ждала незавидная. Что это не ему предназначалось быть стреноженным, как сейчас, а мне. И на всякие неудобные вопросы отвечать тоже должен был я. Разумеется, после того, как они с подельником меня упакуют и доставят к своему главшпану. Как и ожидалось, этим главшпаном опять же оказался тот самый заместитель начальника ИВС. Который отгонял меня от трупа самоповешенного гражданина Шалаева, не давая мне никакой возможности толком его осмотреть.
Пока я осмысливал услышанное, капитан обеспокоенно косился в мою сторону и ёрзал жопой по пыльному паркету. Похоже, что он судорожно морщил ум по поводу того, что с ним будет дальше. Видимо, он и вправду сильно впечатлился тем, что не так давно увидел в камере ИВС. В тот день, когда я повздорил с двумя подментованными суками.
— У твоего подельника оружие есть? — взяв револьвер за ствол, я легонько постучал рукояткой по колену пленника, — Если обманешь, подохнешь в муках! — для достоверности своего заявления, я вполсилы долбанул его по коленке рукояткой «нагана».
Капитан Губанов взвыл и тут же закусил губу, так как левым кулаком я сбил ему дыхание.
— «ТТ» у него! — не стал лукавить мой собеседник, — И нож! — после непродолжительной паузы добавил он неохотно.
Мне и до этих слов не хотелось играть в казаки-разбойники со вторым мерзавцем. Тем более, что применить огнестрел у меня не получится. Потому, что он левый. А идти с голыми руками на «ТТ» и на пиковину мне как-то не улыбалось.
Самое время было вспомнить, что я тоже милиционер. В общем решил я действовать сугубо в правовом поле. Поднявшись, я пошел в зал, где на подоконнике сиротливо скучал телефонный аппарат. В данной ситуации мне ничего не оставалось кроме того, как переквалифицироваться в потерпевшего.
Но прежде, чем набрать «ноль два», я решил переговорить с Эльвирой Юрьевной Клюйко и обрисовать ей неприятность, в которой я оказался. Для того, чтобы подстраховаться. Поскольку было у меня нездоровое опасение, что вместо оперативной группы ко мне заявится полковник Дубянский со товарищи. И тогда я уже точно и безвозвратно поменяюсь местами с капитаном Губановым.
Поначалу Эльвира перебивала и кудахтала, через каждое слово обзывая меня придурком. Но через минуту другую она взяла себя в руки и это уже была прежняя Клюйко. Не беременная курица с гормональными качелями, а жесткий и здравомыслящий следователь по особо важным делам при Генпрокуроре Союза ССР.
— По «ноль два» не звони! Лучше не рисковать! — деловито урезонила она меня, — Я сейчас свяжусь с Севостьяновым и он через Москву напрямую зажмёт яйца Данкову! Через минут двадцать позвони дежурному в Октябрьский и сообщи, что подвергся нападению в своём подъезде! И обязательно упомяни про второго! — как юного школьника инструктировала она меня. — Ты его рассмотрел, приметы есть?
Примет второго злодея у меня не было. Как, впрочем, не было примет и первого. Пока не затащил его к себе домой и не рассмотрел. О чем я и уведомил свою любимую.
На этом мы и завершили своё непродолжительное семейное совещание.
Двадцать минут, это только на первый взгляд небольшой отрезок времени. Но не зря говорят, что ждать и догонять, занятия не самые занимательные. В этом я убедился на себе. Юноша бледный, со взором горящим, соседствующий в моей голове с мудрым и умным полковником, бил копытом и рвался творить добро. Не сиделось ему в захламлённой фанерными ящиками и оттого неуютной квартире. Пленный был практически легализован и партия переходила в эндшпиль.
Нездоровый зуд и оперский азарт оказались заразными и я принялся уже в третий раз паковать отрешенного и жалобно поскуливающего капитана Губанова. Очень уж мне хотелось поговорить со вторым своим недоброжелателем до того, как его спеленают посланцы генерала Данкова. Прежде всего из-за того, что никакой уверенности у меня не было в том, что меня известят о тех инсинуациях, которые выдаст второй злодей. А в том, что он будет лить на меня керосин, я не сомневался. Лунёва он мне не простит. Если, расспрашивая Юдину, они связали меня с ним, то это означает, что в пропаже тракториста они грешат на меня.
Освободившимся ремнём я стянул ноги пленного капитана и еще раз проверил надёжность укупорки его речевого аппарата. Убедившись, что всё в порядке, я для острастки пнул его в бедро. Не со зла, а просто, чтобы занять его мозг переживаниями по поводу труднопереносимой физической боли и всеобщей вселенской несправедливости.
Подойдя к входной двери, я прислушался и заглянул в глазок. За ней было пусто и тихо. Изготовившись к стрельбе и не прекращая наблюдать через глазок за лестничной площадкой, тихо отомкнул оба замка. Потом так же аккуратно и нешироко приоткрыл дверь. В квартиру никто не попытался проникнуть и это меня опять порадовало.
Я закрыл дверь на один замок и начал осторожно спускаться вниз.
По всему выходило, что я переоценил второго топтуна. Старшим в их группе был опер, а он меня заверил, что его напарник будет ждать его, не выходя из машины. Которая, к слову, должна стоять у торца дома, чтобы ни из какого окна я не смог её разглядеть. Что ж, разумно, я тоже не стал бы светить транспорт и своего подельника без особой на то нужды.
Дверь в подъездный тамбур так и осталась закрытой. Это был самый опасный участок моего маршрута. Сгруппировавшись и взведя курок «нагана», я распахнул её и сразу же присел, чтобы удар, если он будет, прошел выше жизненноважного органа.
Моя предосторожность оказалась излишней, никого в тамбуре не было. Выдохнув, я осторожно и всего на два пальца приоткрыл выходную дверь и, насколько смог, огляделся. Перед ней и справа так же никого не было.
Я шагнул за дверь, чтобы быстро осмотреться по сторонам и сместиться в темноту за гаражи. В этот раз присесть я постеснялся и потому свет в моей голове померк. Но боль от удара по ней я всё же успел прочувствовать в полной мере.
